С точки зрения типологии ревизионизма Видала — Бэрра, вероятно, уместно отнести к умеренным иконоборцам. Роман не оставляет сомнения — руководители восставших колоний подняли оружие против метрополии не в интересах абстрактной и прекрасной свободы, а руководствуясь очень земными, по большей части меркантильными соображениями. На бой с королевской ратью позвал не ясноглазый Идеалист, а Собственник, защищавший неприкосновенность своих денежных сундуков, плантаций и рабов, против поползновений заокеанских любителей поживиться на американский счет.
Отсюда очень заземленные образы хрестоматийных героев; им всем крепко досталось от Видала, начиная от воителя Вашингтона и кончая философом Джефферсоном. Реакция специалистов на откровения романа в этом отношении не пойдет, однако, дальше восклицания: «Мы это знали!» Шока не последует. Так было. Видал просто подобрал факты в угодном ему направлении и искусно расставил акценты, выпукло показав, что и на заре американской истории в ней не было ничего возвышенного. Небесполезное напоминание для тех, кто ужасался, полагая, что Уотергейт обнажил разрыв времен в стране «бога и моей». Нет, ответил Видал «Бэрром», так было, так будет. Внимательнее читайте отечественную историю.
Достоверность событий Войны за независимость в изображении Видала сомнений не вызывает, хотя не обошлось без промахов. Вашингтон не был бедняком, вступая в брак с Мартой, а она не обладала богатейшим состоянием в Виргинии. Едва ли можно согласиться с тем, что, если бы не ошибки американцев в сражении при Монмусском суде, «англичане были бы уничтожены». Видал явно преувеличил эти ошибки. Напрасно пытается он и спасти репутацию генерала Ли. Неточна характеристика пятитомной биографии Вашингтона, написанной Д. Маршаллом: «Потребовался целый том, чтобы его герой… только появился на свет». Педантичный верховный судья и не думал посвящать первый том Вашингтону, а почитал его «вводным», дав обзор истории Америки со времен Колумба.
Все это меркнет перед тем, что Видал точно почувствовал и передал дух эпохи — война без героики. Роман — полемика с нынешним поколением американцев, горько сетующих на то, что они-де стали непохожи на суровых и воинственных предков. Видал напоминает, что полководцы войны, в огне которой родились Соединенные Штаты, лучше обращались с конторскими книгами, чем с пушками, и искуснее владели пером, нежели шпагой. Устами Бэрра очень здраво говорится о причинах победы США над Англией, о чем обычно умалчивают в американских патриотических сочинениях. К исходу войны армия США «почти полностью перестала существовать из-за отсутствия денег, а также из-за мистической веры конгресса в победу, которая как-нибудь все равно будет на нашей стороне просто благодаря союзу с Францией… В каком-то смысле конгресс оказался прав. Французы и в самом деле победили за нас англичан. Без них мы, конечно, были бы все еще английской колонией — удручающий факт, который мы давно уже забыли, точно так же, как и теперь пытаемся выкинуть из памяти ту легкость, с которой небольшому английскому отряду удалось выгнать из Белого дома президента Мэдисона и поджечь город Вашингтон. (В августе 1814 г., во время англо-американской войны 1812–1814 гг. — Н. Я.). К счастью, наш народ всегда предпочитал легенду действительности».
И все же, деканонизируя хрестоматийных американских героев, особенно президентов виргинской «династии», или, как именовал их Бэрр, «хунты» (термин выбран Видалом, как мы увидим, исключительно точно), романист иной раз излишне заостряет здравую в основе точку зрения. Они действительно приступили к строительству американской империи, но отнюдь не всегда ожидали сиюминутного личного материального вознаграждения за свои труды. Что дело обстояло именно так, подтверждают хотя бы ламентации Бэрра по поводу того, что немало отцов-основателей окончили свою жизнь если не буквально в нищете, то в стесненных обстоятельствах. Джефферсон тому выдающийся пример. Побудительным мотивом их деятельности, помимо прочего, было стремление к славе, почитанию потомков.
Что же касается обогащения истории творческим воображением, то, надо полагать, оно состоялось, и это понимают ученые-историки. Профессор Артур Шлезингер, с обычным для него снобизмом высказавшийся о «Бэрре» на страницах журнала «Атлантик» (июнь 1974 г.), тем не менее признал: «Вдохнув жизнь в исторического деятеля, писатели и драматурги могут ошибиться и едва ли изменят суждения специалистов. Но сила их воображения может побудить историков к новому взгляду… В результате творческое воображение может оплодотворить историческую мысль и послужить расширению и обогащению понимания истории».
«Новый» же взгляд, с которым едва ли согласится Шлезингер, направивший свои изыскания в сторону «имперского президентства», заключается, пожалуй, в том, что для должного понимания политического механизма в США нужно помнить: они возникли 200 лет назад и существуют по сей день как олигархическая республика. Римский прецедент в глазах отцов-основателей, гордившихся своим классическим образованием, был бесконечно ценным, ибо указывал на опасность единоличного правления, для стабильности американской модели правления совершенно обязательно рассредоточение власти среди олигархии с сопутствующим ее разделением на законодательную, исполнительную и судебную, а также на федеральном, штатном и местных уровнях. (Здесь и гениальность догадки Видала — Бэрра: виргинская «хунта»!) Плюс отсечение противоположных концов спектра политической радуги, центр которой занимает господство денежного мешка, трансформирующего деньги во власть. Центр стоит незыблемо, хотя на периферии спектра бушуют иной раз ожесточенные бои — за или против классической американской «демократии».
Эти-то сражения и в фокусе внимания Видала — от времен Вашингтона и Джефферсона до «джексоновской демократии». Писатель все же схватил и отразил преимущественно внешнюю сторону событий. Его книга — в какой-то степени журнал боевых действий на второстепенных театрах. На рубеже XVIII и XIX веков отбивались от покушений справа, а при Джексоне применяли разнообразные средства, включая Таммани-холл, чтобы инкорпорировать популистский протест в рамки укоренившейся системы. Эти бои не могли иметь и не имели решающего исхода, ибо и не были задуманы, чтобы поколебать основу основ заокеанской республики — принцип частной собственности.
Яростная полемика Бэрра с Джефферсоном поразит разве не знающих вплотную американской истории, открытий здесь нет. Фактическая сторона, отягощенная куда большим количеством деталей, освещена в книгах, написанных точно на ту же тему, что и роман Видала. «Муки честолюбия. Джефферсон, Гамильтон, Бэрр» Д. Дэниелса[117]— лишь один пример. Дело не в пересказе известного, а в интерпретации. Все станет на свои места, если принять в соображение мелкий, но многозначительный штрих: в послесловии к роману Видал назвал лишь одну книгу из использованных им, нашел ее «блистательной» и признался в «пристрастии» к ней. Это работа Л. Леви «Джефферсон и гражданские свободы». Заголовок ее в таком виде мало что скажет читателю, а полностью он звучит: «Джефферсон и гражданские свободы: оборотная сторона медали»[118]. Если бы он был воспроизведен полностью, тогда можно было бы легко понять, что Бэрр, помимо прочего, обладал качествами провидца, сумев пересказать содержание книги, появившейся через сто с лишним лет после его смерти.
При всем том конфликт Бэрр — Джефферсон, как он выписан Видалом, вызывает жгучий интерес. Вновь звучит рефрен — так было, так будет. Попытка исполнительной власти узурпировать не принадлежащие ей прерогативы с Джефферсоном в роли архизлодея. Требования верховного судьи Маршалла, чтобы президент представил суду документы, — чем это отличается от требования, обращенного к Никсону в разгар уотергейтского скандала: передать суду магнитофонные записи бесед в Белом доме? Постоянные сетования на рост федеральной бюрократии. А попытки президента затеять войну с Испанией под благовидными предлогами «освобождения» или «освобождение», путем покупки, жителей Луизианы — разве это не прямая параллель с необъявленной «президентской» войной во Вьетнаме? Наконец, всепроникающее лицемерие в американском обществе — от Белого дома и Капитолия до рассуждений содержательницы публичного дома о боге? Коррупция сверху донизу и т. д. Вывод напрашивается сам собой — прошлое США ни на волос не лучше настоящего при всей условности исторических аналогий.
Болезненные уколы искрометной прозы Видала, однако, не выходят за рамки «американской политической традиции», которую очень верно сформулировал в 1948 году основатель теории «согласия» в историографии США Р. Хофштадтер: все политические споры в этой стране не затрагивают священного института частной собственности. Время от времени в приглушенных тонах об этом свидетельствует и Видал, начиная от упоминания о восстании Д. Шейса и кончая озабоченностью эгалитарными тенденциями, выявившимися при расширении избирательных прав во времена «джексоновской демократии». Он указывает и водораздел, когда стали решительно пресекать любые помыслы о «разделе богатств» — Французская революция. Но все же «демократия» расширялась. Как именно — свидетельствует Бэрр, описывая «джексоновскую демократию». Припомнив Гамильтона, он наставительно произнес: «Что он подумал бы теперь, когда „быдло“, как он называл народ, управляет, или мы по крайней мере льстим ему, делая вид, что оно управляет».
