во снах не оставляли нурманны, – очумелые горожане выбегали узнать, откуда и какая новая беда стряслась на их злосчастные головы.
Не ранний ли рассвет, поспешный спутник летней полуночи, красил небо?
С реки тянуло смрадным жирным дымом. Гремя оружием и доспехами, к берегу бежали нурманны, бежали с криками злобы и тревоги, тяжело топча мостовые.
Выждав, когда промчатся нурманны, горожане, кто посмелее, выбирались из калиток. Они, хозяева, крались по улицам родного города, как чужаки, и озирались – куда бы метнуться, попав на нурманнов! А кожаное било продолжало мутить душу.
Снизу, от темных улиц, верх берегового тына освещался страшным светом пожара, и дозорных на стене как будто не было. Новгородцы карабкались по лестницам и земляным откосам, ползли червями, как воры, и выставляли лохматые нечесаные головы.
Гибло, пропадало, дымом уходило речное достояние – богатство Великого Новгорода:
и низкие, дровяные причалы с поленницами швырка, долготья и мелочи;
и бревнотаски для круглого леса со складами, с причаленными плотами;
и рыбные пристани с посольнями, с коптильнями, с сушильнями;
и причальные помосты для иноземных гостей со сходнями, с дощатыми клетями сторожей;
и купеческие причалы, где каждый оставлял под присмотром за малую плату расшиву и лодью;
и посыпанные черной пылью, залитые смолой пристани дегтярей-углежогов;
и хлебные причалы, где кормятся голуби, воробьи, вороны, сороки;
и мастерские, где умельцы-плотники строили расшивы и лодьи и сгоняли их в реку по насаленным дорожкам;
и сами расшивы, лодьи, лодки, челноки – все, все пропадало!
Уходило, рассыпаясь пеплом, богатство, исчезал труд дедов и отцов. В пламени и чадной копоти вестфольдинги храбро спорили с огнем. Вцепившись в просмоленное, налитое китовым жиром, дубовое тело драккара, они, вскрикнув разом, выхватывали корабль на бережок. Звериная голова на носу пылала свечой. Викинги сбивали огонь руками-клещами, плескали воду рогатыми шлемами: казалось, могли и умели потушить пламя собственной кровью. И спасали обгорелый обрубок.
Другие прорывались к драккарам сквозь охваченные пламенем пристани. Опалив по пути через жаркую смерть волосы, бороды, брови и ресницы, с мгновенно налитыми пузырями ожогов, вестфольдинги рассекали канаты, отталкивались горящими факелами весел и отходили, увлекаемые течением.
Вокруг них огонь грыз борта, а они метали якоря и дырявили днища, стараясь победить беду затоплением драккара. Можно было рассмотреть, как позади завесы огня на тонущем драккаре викинги поднимали мачту для приметы и рвали с себя доспехи, кафтаны, штаны, готовясь один на один померяться силой с Волховом.
Ниже Города на реке догорали костры, а сверху продолжали прибывать новые плотики. Они явно гнались за драккарами, опомнившиеся сторожа которых успевали вовремя отойти от причалов.
Драккар тяжело и вразброд шевелил одной или двумя парами весел из пятнадцати, а с кормы поднимался дымный язык и закрывал безнадежным гребцам того, кто гнал утлый плотик с соломой, дровами и горшком с горячими углями.
Сделав свое, плотовщики бросались в реку и скрытно плыли к заволховской стороне. Головы ловких пловцов показывались и появлялись, как озерные гагары.
Некоторые, подобно щуке за плотвой, гнались за спасавшимися вплавь вестфольдингами. Подобравшись сзади, новгородец оплетал нурманна ногами. Или он успевал вспороть горло врага коротким рыбацким ножом, или, не справившись с сильнейшим, тонул вместе с ним.
Утренний рассветный ветер раздувал рдяные кучи углей. Вместо пристаней торчали обгоревшие пни дымящихся свай, и горестный запах пожарища проникал в каждый двор. Одни петухи беззаботно-горласто славили Солнышко.
На том, заволховском берегу, перед сбежавшимися жителями загородной стороны приплясывали голые. Вот один забежал по отмели в реку, повернулся и, дразнясь, похлопал себя по спине.
Не до него! От Детинца звали прерывисто-хриплые рога, и там зашумел тысячеголосый рев битвы.
Глава третья
1
Опасность грозила драгоценнейшему достоянию племени Вотана, огонь подобрался к «Морским Соболям», «Волкам» и «Пенителям Валов», как на образном языке скальды называли черные драккары.
Хотя в поле под стенами Города было неспокойно, но, бросив тын, к Волхову побежали со своими дружинами ярлы Свибрагер, Альрик, Агмунд, Ингуальд, Гардунг, Гаральд Прекрасный и Эрик Красноглазый. Вестфольдинги спешили беспорядочными толпами, сталкиваясь в темноте на малознакомых тесных улицах.
Ярл Балдер Большой Топор заблудился и не мог выбиться из тупика. В яростной поспешности викинги вломились во дворы, пробивали, ломали заборы и стены. Как безумные, точно в непроходимом лесу, они крошили препятствия дубинами, мечами, топорами, побили все живое, попавшееся под руку, – людей и скотину и прорвались, оставив за собой развалины.
В Детинце остались многочисленные раненые викинги и с ними тоже раненые ярлы Эвилл, Гунвар, Фрей. На стенах конунг Скат без размышлений бросил Ставра с его уже немногочисленными дружинниками. О чем мог думать старый ярл, когда огонь угрожал и его драккарам!
Скат с презрением оттолкнул сухопутного князя низкого племени, который никогда не возвысится до благородной страсти к коням соленых дорог, и исчез, назвав Ставра нидингом – трусом.
Напрасное оскорбление. Ставр был уверен, что уж коль земские придумали пустить по Волхову горючие плоты, то мало что останется целым. Пропадут и его собственные причалы, и расшивы, и склады. А драккаров Ставру не было жаль. Раздраженный грабежом, который учинил Ролло, Ставр понимал, что такое может и повториться. Пусть же сильно убавившиеся в числе вестфольдинги потеряют возможность отступления. Тем крепче они привяжутся к князю.
Князя тревожило, как бы земские, пользуясь смятением, не напали с поля на Город, не сломали его ослабевшую дружину.
Волховский пожар освещал Город и слепил дозорных на тыне. После вечерней тревоги земских не было слышно. Ставр тешил себя надеждой, что с вечера земские дразнились лишь, чтобы оттянуть внимание от реки. Но самозваный князь ошибся. Тараны ударили сразу в двое ворот, и затрещали дубовые полотнища.
Ставр рванул холеную бороду: не на кого гневаться, как на самого себя. Не однажды городские старшины судили, что и дерево иструхлявело, и гвозди поржавели, и петли осели. Ставр, поспорив с Гюрятой, посмеялся над плохоречивым старшиной:
– Чегой-то боишься ты и от кого хоронишься? Нам с поля не ждать врага и не ждать ниоткуда. И год, и два, и далее простоят ворота.
Ныне не он ли, Гюрята, под воротами?
Внизу, в темноте, земские люди качали на ременных лямках тесаные тридцатиаршинные кряжи. Ставровы воины били из луков и пращей. Латные товарищи прикрыли таранных щитами, как твердой крышей, и эта крыша живой черепахой, как сама, махала тараном. Новгородский князь слишком понадеялся на нурманнов, не припас на тыне ни тяжелых камней, ни плах, ни горячей смолы…
Ставр погнал дружинников в улицы заваливать ворота изнутри и встречать земских мечом.
С шестого удара окованный железноголовый таран
