с Эдгаром. Даже скорее всего было... Но с тобой ещё больше. Только он был немножко покрупнее тебя.
— Ещё покрупнее? — ахнул король. — Ну и медведь! А пальцы были тонкие... Это ведь его кольцо?
Он взял левую руку матери и взглянул на перстень с прямоугольным смарагдом, который она, не снимая, носила на среднем пальце.
— Им он со мною обручился. Но он это кольцо носил на мизинце. Видишь, по бокам камня гербы? Гербы его рода. Его отец был бедным, но знатным человеком. А он бастардом, как и наш Эдгар. Только его отец оказался храбрее барона Раймунда — он добился у моего отца, герцога Аквитании посвящения Ричарда в рыцари.
— Его действительно звали Ричард? Здесь менестрели не врут? — голос короля почему-то дрогнул.
Она чуть-чуть помолчала и, как бывало часто, ответила его мыслям, а не его словам:
— Да, ты прав, я назвала тебя в его честь. Так и сказала твоему отцу, что никак иначе просто не дам тебя окрестить!
— Отчего именно меня? До меня у тебя родились ещё два сына. Старшего, наверное, отец потребовал назвать Генрихом. А потом...
Элеонора покачала головой:
— Вовсе не в этом дело, Ричард. Может быть, ты сочтёшь меня сумасшедшей, но... У меня было такое чувство, что я зачала тебя от него.
— О Боже! Как это?
— Я зачала тебя спустя ровно двадцать лет с тех пор, как впервые увидала его. День в день. А родился ты спустя ровно двадцать лет после его смерти. Тоже день в день. И перед твоим рождением я видела его во сне. Я часто его вижу, но так, как в тот раз, было лишь однажды. Он пришёл ко мне, одетый в свою серебристую кольчугу, а на его голове был венок, который я ему однажды сплела. Из перелесков, я хорошо помню... Он протянул мне раковину и сказал: «Вот, я дарю тебе продолжение моей жизни!» А раковина, по представлениям древних философов, знаешь что?
— Символ зарождения живого. Как и яйцо. Ты говорила, — Львиное Сердце смотрел на свою мать уже не с изумлением, а со смешанным чувством нежности и участия. — Но ведь это невозможно! Невозможно родить от человека, умершего двадцать лет назад, мама!
— Почему это? — улыбнулась она, по привычке проводя рукой по его волосам. — Разве не Бог вкладывает душу в младенца? Так не Ему ли решать, на кого эта душа будет походить? Мне рассказывали, будто где-то на Востоке верят в переселение душ — от умершего в рождающегося. Это, само собою, бред. Но разве нельзя передать волю, ум, характер? Может, грех так говорить и так думать? Я уже в этом исповедовалась. И знаешь, что мне сказал епископ Клемент? Помнишь его? Добрый и славный был старик... Так вот он мне сказал, что если в моих мыслях я не грешила совокуплением, но просто молилась об умершем женихе, то, возможно, и он в Царстве Небесном вымолил младенца, душа которого походила бы на его душу.
Ричард ушёл из шатра матери перед рассветом, пообещав тут же лечь в постель. Полученная им тяжёлая рана давала о себе знать, хотя, по его словам, шов был наложен лучше некуда.
— А ты знаешь, — уже уходя, заметил король, — рыцарь Луи и эта сумасшедшая девчонка нарушили мой запрет, и всё же отправились на разведку в Яффу. Видит Бог, если даже самые преданные воины меня не слушаются, с кем же идти в бой?
— Возможно, они поступили правильно! — прошептала Элеонора.
Но Львиное Сердце лишь махнул в досаде рукой и вышел из палатки. И вот тогда королева достала и раскрыла свой складной киот и, установив его на столике, опустилась на колени перед изображениями Господа и Богоматери. Какая-то смутная тревога не оставляла Элеонору. Она молилась, а в её сердце будто дрожала какая-то туго натянутая струна — что-то заставляло её бояться. Она не понимала причины этого страха, но чувствовала, что это не игра воображения — изредка с нею такое уже случалось, и ни разу предчувствие не обманывало её.
Она позвала Клотильду, приказала приготовить постель, однако не сумела заснуть и встала спустя два часа после того, как легла.
Лагерь тоже уже пробудился, и, выйдя из палатки, Элеонора увидала привычную картину: повсюду тянулись дымки костров — многие крестоносцы во время длительных стоянок требовали, чтобы их оруженосцы и утром, и вечером готовили им горячую пищу, это помогало восстановить силы после долгого перехода и, тем более, кровопролитной битвы. В небольшой речушке, одном из притоков Рошеталии, несколько оруженосцев мыли лошадей, выше по течению с криками и хохотом плескались человек пятнадцать рыцарей. Восток делал своё дело — крестоносцам всё больше и больше нравилось менять и стирать свою одежду, а мытьё входило у многих в обиход — пыль и жара вынуждали к этому даже самых равнодушных к грязному телу и запаху пота пилигримов.
Скрип железа и грохот молота, долетавшие со стороны небольшой кузницы, устроенной в развалинах одной из городских башен, дабы перековывать лошадей, вновь напомнили королеве об Эдгаре, и она нахмурилась. Однако сейчас её тревога никак не была связана с молодым рыцарем, это она отлично понимала.
— Доброе утро, матушка!
То была Беренгария, показавшаяся на пороге их с Ричардом шатра. Судя по утомлённым глазам и немного рассеянному виду, молодая королева тоже провела бессонную ночь и тоже находилась не в самом хорошем расположении духа.
— Доброе утро! — Элеонора решила, что должна ободряюще улыбнуться. — Утешаюсь тем, что не мне одной спалось дурно... Надеюсь, хотя бы Ричард спит?
— Что вы! — Беренгария махнула рукой. — Если бы... Он пришёл, когда уже светало...
— Ну да, — подхватила Элеонора, — от меня.
