Тем не менее он все твердил, что смешно плакать из-за несуществующей женщины. Да и не бывает ресниц цвета пепла.
Однако женское чутье подсказывало Евдокии, что эта женщина существует и что Исакович, обнимая ее, Евдокию, вспомнил о той, другой. Прошло много времени, прежде чем Павлу удалось ее успокоить. И наконец после долгих утешений и ласковых слов, она снова отдалась ему.
Дрожащими от страсти губами она шептала, что вот уже несколько недель они с дочерью только о нем и говорят. Что он — единственная в ее жизни отрада. Единственная надежда!
Любовники — особенно когда они на крыльях любви — чудной народ, с ними в минуты страсти может случиться все, что угодно. Ничто в их мире не связано с действительной жизнью, со здравым смыслом и благоразумием, им чужд трезвый взгляд на вещи. Поэтому возникшая между Павлом Исаковичем и Евдокией Божич любовная ссора, которая могла бы привести к полному разрыву, на самом деле еще больше их сблизила. Евдокия быстро забыла о женщине с зелеными глазами и отдалась Павлу с еще большей страстью и самозабвением. Она клятвенно уверяла, что никто не будет его любить так, как она!
Услыхав от кого-то — видимо от Копши, — что Исакович собирается в дорогу, Евдокия все же представить себе не могла, что его отъезд так близок.
Когда Павел понял это, он решил ничего не говорить Евдокии, страшась ее вспыльчивости и гнева. И на все ее вопросы отвечал уклончиво.
Она же до самого рассвета твердила, что все уже подготовлено, чтобы им вместе провести лето. Такая удача выпадает в жизни только раз. Она хочет, чтобы он пожил у них в доме. Хочет хотя бы месяц насладиться любовью. Мечтала о том еще в Буде, когда он впервые сел к ним в экипаж. И умрет с горя, если ее желание не исполнится.
Тщетно Исакович доказывал, что негоже ей в доме мужа заниматься такими делами, Евдокия уверяла, будто офицеры-сербы часто останавливаются у них в доме, почему же не остановиться там и ему? Божич в тюрьме, впрочем, даже не будь этого, она все равно устроила бы так, чтобы остаться вдвоем с ним, с Павлом.
Заметив, что он смотрит на нее каким-то странным взглядом и молчит, она испугалась. При догорающей свече, которая мерцала, точно трепещущее в ожидании вечного покоя сердце, Евдокия всячески старалась перед уходом очаровать и задобрить Павла. Ей казалось, что он уже забыл о ночи в Визельбурге.
А Исаковичу было жутко, ему все чудилось, будто он обнимает свою покойную жену.
Жена, которую он при жизни не успел полюбить, теперь как бы воплотилась в Евдокии с ее страстным шепотом и объятиями, с ее черными глазами.
Только жена в его памяти оставалась бледной, молчаливой и смотрела грустно, как умирающая, а госпожа Божич — живая, сильная и пылкая — словно танцевала в его объятиях и порою, замирая от наслаждения, даже громко вскрикивала.
Лишь когда на улице перед трактиром забрезжил свет, Евдокия вспомнила, что ее могут увидеть в «Ангеле», что у нее есть муж и дочь и ей пора уходить.
Соскочив с постели, словно юноша с лошади, она начала одеваться, то и дело при этом целуя Павла. И тут же уславливалась о новом свидании.
— Буду ждать тебя в четверг. Сделаю так, чтобы дочери не было дома. Приходи. Только непременно. А то я сойду с ума.
Ей нужна его любовь! А о Божиче нечего и думать.
Она пойдет просить за мужа к генералу и генеральше Монтенуово. Они сделают все возможное, чтобы его освободить, говорила Евдокия.
— Но с тобой я расставаться не хочу! Не могу без тебя жить! — восклицала она. — Вся моя молодость прошла так нелепо с этим мерзким Божичем. Хочу вкусить хоть немного радости, пока я молода. Дочь у меня уже взрослая, скоро выйдет замуж. А это лето, это короткое лето я хочу провести с тобой. И ничто нас не разлучит. Даже Божич! Только смерть!
На свете столько несчастных, неудачных браков без любви, говорила она.
А ему, Павлу, надо забыть про Божича. Пусть думает только о ней, думает о том, как они проведут лето.
Она стремится к этому с того самого мгновения, когда он сел возле дома Трандафила в их экипаж, и умрет, если ее мечта не исполнится.
Исакович молчал.
На улице было уже совсем светло, когда Евдокия наконец ушла.
Она не захотела, чтобы Павел ее проводил.
Дома она скажет, что заходила к Зиминским, своим дальним родственникам, которые живут в трактире «Ангел».
Пусть он не беспокоится, она вошла сюда через двор из соседнего сада, тем же путем она и выйдет.
Исчезнет, словно тень, как в их первую ночь.
Текла не знает, что она ушла из дома, было уже поздно, разве что слуги видели. Дочь уже не ребенок, следит за каждым ее шагом. И все понимает.
Он, Павел, совсем вскружил ей голову, как ему только не стыдно! — воскликнула Евдокия на прощание.
Потом, тихонько приоткрыв дверь, повторила, что ждет его послезавтра у себя. И сделает так, что останется дома одна. Отошлет куда-нибудь гусар мужа. И Текла уйдет. Она, Евдокия, будет одна.
Послезавтра полнолуние.
А с ее постели так хорошо видна луна!
Исакович, словно против собственной воли, уже с раннего утра готовился в четверг, который был днем поминовения святых мучеников Прохора и Никанора, посетить Евдокию.
Условились, что она пришлет за ним экипаж.
Павлу в тот день было не до любви. Он решил признаться Евдокии, что уезжает по важным делам и свой отъезд отложить не может. Решил еще сказать, что стыдится их связи и не может да и не хочет быть любовником женщины, своей землячки, у которой есть муж и дочь на выданье.
Достойный Исакович надумал порвать с Евдокией. Он полагал, что к его возвращению сердечная буря в ее душе уляжется и она утешится с кем-нибудь другим, а о нем и думать позабудет.
Сначала он был потрясен, но ненадолго. Госпожа Божич его словно холодной водой окатила, когда при расставании в Швехате шепнула ему о той ночи в Визельбурге:
— Если спросили бы: «Где была?», сказала бы: «Ходила к белому зайцу».
Павел Исакович был человек простой, и он воспринял эти ее слова как святотатство, как оскорбление божественного начала любви. И хотя он не мог бы выразить это, он понял, что эта светская дама мало чем отличается от обычных гулящих девок.
Особенно неприятно ему было то, что она зовет его к себе теперь, когда ее муж сидит в тюрьме, а дочь, молодая очаровательная девушка, живет в том же доме. Павел чувствовал, что связь с этой распущенной женщиной кончится для него бесчестием и опозорит весь род Исаковичей. Что было, то прошло, думал он. Уступил мужскому желанию, и баста. С такой любовью надо кончать.
Он уезжает в Россию. Никто и ничто не может его заставить свернуть с пути, отказаться от своей цели.
В тот четверг — девятой седмицы по Пятидесятнице 1752 года — в Вене с раннего утра стояла духота и страшная жара.
Даже вода в ушате, где Исакович долго полоскался и мыл ноги, была теплая, как в луже.
Ему было жарко. Думая о госпоже Божич, он позевывал.
Никогда еще он не был любовником замужней женщины.
О майоре Иоанне Божиче Исакович знал мало.
Корнет Зиминский, живший в этом же трактире, сказал Павлу, что Божич — человек скверный, душегуб, картежник и распутник. Что он богатый и наглый. И что на днях его будто бы выпустят из тюрьмы. Так, по крайней мере, говорит сам Божич. Другие же уверяют, что с ним все кончено и он останется в Шлосберге пожизненно.
На него, Божича, его же земляки, те, с кем он играл в карты, написали донос, сообщили, будто он опять что-то болтал об императрице. Впрочем, сам Божич тоже не остается в долгу. Он строчит доносы на всех, кто собирается ехать в Россию, и кроет их почем зря.
Павел, сам того не подозревая, попал в сеть плетущихся в «Ангеле» интриг. До сих пор Божич был известен ему лишь как всеми признанный герой.
В то утро Исакович долго колебался, идти ли ему вниз в столовую, вернее находившуюся на первом этаже кухню. Уже наполовину одетый, он все еще твердил про себя, что лучше, пожалуй, избежать свидания с Евдокией и, уехав не попрощавшись, избавиться от неприятностей, скандала и слез.
