Для чего ему накануне отъезда снова встречаться с этой взбалмошной женщиной?
Лучше бы и вовсе ее не знать!
Да, она хороша собой, и тело у нее красивое, баба хоть куда! Но в эту ночь ему приснилось, будто они переходят по узкому бревну через пропасть. И пришлось тащить ее, как овцу, на спине.
Не зная, что ему делать, Исакович уселся на кровать. Было, вероятно, около десяти часов, когда он вдруг услышал разговор у двери и женский смех. Потом кто-то постучался к нему.
В тот же миг Павел увидел сквозь белую занавеску на застекленной двери силуэт трактирного слуги Сепа.
Поднявшись, он отворил дверь. Перед ним стояла Текла.
Точно пава она вплыла в комнату.
Павел онемел.
До его ушей донеслось хихиканье удалявшегося Сепа.
Текла Божич весело защебетала: да, ей известно, что он ждет к себе мать. А вот вместо нее явилась дочь. Знает, что он нынче должен быть у них, хотя мама о том и не заикалась, и вот прибежала сказать ему, чтобы он не приходил. Отец выпущен из тюрьмы. И пришел домой. Вернулся. Она, Текла, знает и то, что Исакович с ее матерью стремглав катятся в бездну. И боится за своего престарелого отца. Да и его, глупого, жалеет!
Голый до пояса Исакович только и успел надеть свою голубую гусарскую куртку, а потом остановился посреди комнаты, возле ушата с грязной водой, и следил, как Текла, разглагольствуя, прогуливается взад и вперед, каждый раз обходя этот ушат, словно драгоценную вазу с цветами.
Заметила она, конечно, и его постиранные портянки, сохнувшие на веревке под настенным зеркалом…
За те несколько недель, что они не виделись. Текла Божич очень выросла и повзрослела. От прежней болтливой девочки, с которой он познакомился в Буде в начале своего путешествия, почти ничего не осталось. Теперь она очень походила на мать — и лицом и фигурой.
В то утро на ней было легкое муслиновое платье цвета белой черешни, перехваченное в талии зеленым шелковым шарфом. На ногах — венские башмачки. На голове — огромная соломенная шляпа с искусственными полевыми цветами и красным маком. Одета она была, как бывшая любовница Павла — актриса из Венского театра.
Лицо ее было скрыто белым кружевным рюшем и черной вуалеткой. Торчал только упрямый носик, да поблескивали живые глаза — ни дать ни взять цареградская турчанка.
Глаза ее казались сейчас большими и напоминали материнские.
Исакович оцепенел.
Текла бросила свою широкополую шляпу на кровать и, смеясь, села.
— Я спасаю свою глупую маму, спасаю и вас, — сказала она. — Я знаю, что мои родители больше не любят друг друга, знаю, что мама и вы, капитан, встречаетесь.
Она задумчиво смотрела на Исаковича своими темными глазами, точно серна — на оленя, стоящего на опушке леса.
— Видимо, мама не рассказала мне всего, что произошло между вами в Визельбурге! Хотя в сказках говорится, что между матерью и дочерью не должно быть тайн.
Исакович был настолько удивлен и приходом ее и речами, что в первую минуту не знал, что делать. И только сказал, что негоже девушке одной приходить в трактир, что она болтает чепуху и он просит ее удалиться и как можно скорее.
— Немедленно уходите из моей комнаты! В трактире полно сербских офицеров, стоит им только вас увидеть, и они наболтают бог знает что! Кто знает, как мерзко могут истолковать люди ваш приход в трактир, к вдовцу. Очень глупо, что вам пришло в голову явиться ко мне сюда!
Она, смеясь, ответила, что у нее в «Ангеле» есть знакомые — семья Зиминских, — и никого не удивит, что она пришла к ним в гости.
— Я только зашла сообщить вам, что вернулся отец. Слышите? Или вы совсем оглохли?
Исакович, весь красный от смущения, промямлил, что он, мол, уважает ее отца, ценит его дружбу, рад его повидать и обязательно нанесет ему визит.
— Я, — сказал он, — друг Божичу.
Однако Текла лишь насмешливо поглядывала на капитана.
За последние несколько недель она не только повзрослела, но и очень похорошела, загорев на солнце.
Это была уже не прежняя девочка, с которой он встретился в пути, а юная девушка, хотя ей едва минуло пятнадцать.
Лицо у нее еще оставалось кукольным, но уже как у взрослой куклы. И губы теперь были уже не по-детски мягкими, как во время путешествия, когда она дулась, а упругими и румяными, точно бутоны роз.
Черные брови казались нарисованными. А темные волосы спускались с шеи, словно хвост веселого жеребенка.
— Я знаю, — сказала она, — и о том, что мама была у вас в «Ангеле». Известно об этом и Зиминским. Но что будет, если узнает отец? Он вас убьет.
Исакович, изнывая от мук, снова принялся осыпать комплиментами Божичей, называя Евдокию твердыней нравственности, а ее мужа — рыцарем и своим другом.
— Никогда, — уверял он, — ваша мама не являлась ко мне, как это сделали вы, ее глупенькая, как гусыня, дочка. Может быть, госпожа Божич и заходила к нам в трактир, но только к своим родственникам, и на правах родственницы.
Текла в ответ только смеялась и смеялась от души.
— Откуда у мамы в «Ангеле» родственники? Черта с два! Она приходила сюда потому, что ревнует вас, ей хотелось узнать, нет ли тут какой-нибудь женщины. По правде говоря, поначалу меня тоже разбирало любопытство… Ну, теперь вам известно, что отец вернулся. А я еще немного посижу — как родственница — и уйду. Потом загляну к Зиминским. Так и лисичка делает, если верить словам моей тетки Ракич из Вуковара, вернее маминой тетки, — заметая следы, когда выпадает снег.
В ответ на это Павел грубо потребовал, чтоб она убиралась вон. И даже попытался взять ее за руки и вытолкнуть за дверь.
— Как не стыдно! — сказала она, упираясь. — Что если бы вы пришли к нам в гости, а вас стали бы выгонять? Я немного посижу и сама уйду. Прибежала сказать, что грозит несчастье… Мама только о вас и говорит. Ее терзает какая-то странная ревность. И она обманывает меня, клянется, что у нее с вами, капитан, ничего нет. Отец пока ни о чем не знает, но если кто-нибудь ему скажет, случится большая беда. Ведь я уже не ребенок, все понимаю. Отец никому не прощает обид! И ничего не забывает! Но война идет не между мною и им. Он очень ко мне добр, и я могу обвести его вокруг пальца. Вернувшись из тюрьмы, он спросил: «Ну, где твой длинный? Если бы этот капитан принес тебе, детка, счастье, я подписал бы обязательство каждое утро до конца дней своих чистить ему сапоги».
Тут Павел закричал, что она бесстыдница, плетет всякую чепуху и не уважает собственного отца. Пусть немедленно уходит, прибавил он. Не к лицу ей сидеть в трактире, в номере у постороннего мужчины, да еще вдовца, и болтать невесть что. Пусть уходит, да побыстрее.
Однако Текла Божич — дотоле такая же упрямая и беззастенчивая, как мать, — вдруг стала серьезной и спросила:
— А вы уверены в том, что любовь замужней женщины принесет вам счастье? Какое счастье может дать замужняя женщина? Какое счастье может принести вам моя мать, Евдокия Божич? Она и раньше без зазрения совести отбивала у меня ухажеров, а теперь хочет отбить и вас. Но я не уступлю. Я знаю, что если бы мы ехали с вами из Буды вдвоем, без мамы, то вы поняли бы мой чистый порыв и посватались бы ко мне. А мама все испортила.
Ей известно, продолжала Текла, что капитан старше ее на двадцать лет, но какое это имеет значение? Они любили бы друг друга, пока оба молоды, а с годами, в старости, брак все равно ничего не стоит. Как брак ее родителей. А если и говорят, будто он чего-то стоит, то это вранье. Просто хотят скрыть от нас, что супружеская жизнь полна мерзости.
Да, она это знает.
Капитан — вдовец, но это вовсе не значит, что он должен оставаться вдовцом до конца дней своих. Она полюбила его в первое же мгновение, когда он сел к ним в экипаж и они выехали из Буды.
Внезапно Текла легла на кровать и приняла такую позу, какую, должно быть, видела на картинках, начала вздыхать и, широко раскрыв глаза, уставилась помутневшим взглядом на Исаковича.
Павел, не зная, что делать, крикнул, чтобы она немедленно встала и ушла. Ей нельзя дольше оставаться у него в номере.
