— Давай уже сейчас свои деньги, ясновельможный пан, — вскочил с места литовский ротмистр Брушевский, завоевавший ныне более всего призов. Протянутые со всех сторон руки тут же усадили его.
— Не спеши, литва белоглазая, не лезь вперёд прирождённых польских панов!
Тот за саблю, его удержали, влили полный кубок и успокоили. Кто-то пообещал добыть самого Долгорукого, Сапега утроил награду, и снова тем же чередом возникла ссора. Находились и такие, что в запале бросались к монастырю, выкрикивали угрозы и вызывали монахов на поединок. Так вот баламутились.
Крепость презрительно молчала, защитники готовились к отражению штурма: наполняли котлы смолой и водой, разносили по площадкам известь и серу, доставали из погребов ратные припасы. В храмах шла всенощная, многие ратники исповедались и постриглись, желая умереть в сане монашеском. Сами иноки распределились по стенам, обошли свои участки с иконами и покропили святой водою. Мужиков, тех кто имел силу и охоту, наскоро обучали боевому мастерству и давали в руки оружие. Несколько раз принимался за учёбу и Суета, но ничего путного у него не получалось: то ратовище у копья сломает, то сабля от его удара кусками разлетится. И решили тогда парня учением не портить, он-де работу по силам сам сыщет. И тако же иные охотники посильное дело для себя искали, в их числе женщины и малолетки.
В кузнях и мастерских днём и ночью кипела работа: лили ядра, ковали оружие, изготовляли ратные припасы. Ананий занимался опасным делом — снаряжал бомбы. Исхитрялся заливать затравочные отверстия смолой, несмотря на предупреждения знающих людей, что от горячей смолы порох может воспламениться. Не слушал, упрямец, только попросил отсадить отдельно от всех в каменный подвал, там и работал. А в перерывах, когда грозил одолеть сон, вылазил из своей норы и шёл к монаху Нифонию разгонять усталость. Этот монах, сам бывший ратник, собрал особый отряд, из таких же, как он умельцев. Здесь ратным мастерством не кичились, а всё время оттачивали его: стреляли из луков и пищалей, бились на саблях и копьях, совершенствовали выездку и рукопашный бой. Ни от кого эти отрядники не таились и Анания приняли охотно, а он учил их управляться своим любимым оружием — кулаком.
С утра пушечная канонада усилилась втрое против обычного. Тусклое октябрьское солнце осветило готовящиеся к приступу войска. На горе Красной выстроились польские хоругви Сапеги; казаки Лисовского растянулись непрерывной цепью от Терентьевой рощи до Угличской дороги; за валами, насыпанными на месте Служней слободы, поблескивали оружием ратники Тышкевича и Вишневецкого.
Дико завизжали медные трубы, гулко заухали барабаны, и войска двинулись вперёд. Кажущиеся издали маленькими фигурки людей и их игрушечные снаряды вырастали с приближением в страшную силу. Передовые воины несли огромные щиты с прорезями для стрельбы, их надлежало разместить в непосредственной близости у стен, чтобы затем спокойно отстреливать защитников. За ними тяжело катились неуклюжие тарасы, для передвижения которых требовалось несколько десятков человек. Эти крепости на колёсах имели собственные пушки и потому могли наносить чувствительные удары по осаждённым. На тяжёлых цепях качались дубовые таранные брёвна, каждое требовало для переноски не менее дюжины человек. Не счесть и других снарядов — в общем, зрелище не для слабых. Защитники тяжело вздыхали и прятали страх, зато у небывальцев он был весь на лице. Но вот, заглушая бесовскую музыку, загудели лаврские колокола, а спустя немного, грянули троицкие пушки. Движение противника стало нарушаться метко посланными ядрами, вздымающими комья осенней грязи и человеческие тела. Было разбито несколько щитов. Защитники приободрились.
Оську Селевина приставили к пушечному мастеру Корсакову. Он должен был калить ядра и рассыпать по зарядным мешочкам дробосечное железо. Работа несложная, а результат виден сразу: глазом не успеешь моргнуть, как только что снаряженный дроб летит из пушки и поражает врага. Рядом с ним работали два клементьевских мужика Шилов и Слота. Шилов — длинный, с заострённым кумполом, как раз по фамилии, Слота — поменьше и покруглее, они всегда вместе, Оська за время осадного сидения их ещё ни разу порознь не видел. Невдалеке, где котлы со смолою, Гузка пристроилась, оттуда доносился её визгливый голос. Что она там будет делать, Оська не знал, но кочерга наверняка при ней. С другой стороны чернели скуфейки монахов из отряда Нифония. Среди них Ананий со своими бомбами и недавно произведённый в иноки Афанасий, ему, правда, до воина далеко, просто взят в обучение. Далее мелькал шлем Брехова, приободряющего своих людей; степенно проплывали верхушки длинных жердей, которые разносил медлительный Суета. Словом, все, кого успел узнать Оська, здесь, а кого не успел, те тоже. Иоасаф приказал выйти на стены всей братии, чтобы оказать посильную помощь защитникам и приободрить их. Сам же с больными и немощными старцами, встав у раки святого Сергия, совершал непрерывное моление.
Враг неуклонно приближался, напряжение росло. Щиты, обозначавшие передовую линию, расположились совсем близко, в каких-нибудь пятидесяти шагах от крепостных стен. К ним постепенно подходили из глубины новые воины; у светлой полосы из щитов быстро росла тёмная тыльная кайма — боевая пружина приступного войска сжималась прямо на глазах.
Но вот взвизгнули грубы, пружина сорвалась, и войско Сапеги с тысячеголосым воплем кинулось на стены. Засвистели стрелы метких монахов Нифония, заклубился кипяток, побежавший по водяным щелям, запузырилась смола, выливаемая на головы осаждающих, усилились их вопли. Из-за щитов и Тарасов в защитников полетели пули и стрелы, появились жертвы. По приставленным лестницам стали карабкаться первые смельчаки, они же первыми и поплатились за смелость. Но их место тотчас же занимали другие, скоро лестницы, сплошь заполненные воинами, стали походить на ветки облепихи. Тут-то и вступил в дело Суета. Он наставлял на верхние концы лестниц рогатки своих жердей и, поднатужившись, отпихивал их от стен; лестницы с людьми падали на землю, где шевелился целый муравейник. Ананий принёс свои бомбы. Слота поджигал фитиль и передавал их длиннорукому Шилову. Тот целил в места, где муравейник был гуще и кидал бомбу с грудным гиканьем дровосека. Иным всё же удавалось выбраться на стены. Тогда в дело вступал Брехов со своими сабельщиками. Иногда ему помогала Гузка. Она сидела с черпаком у мешка с известью, и лишь голова очередного приступника появлялась над кромкой стены, делала резкое движение черпаком и засыпала ему глаза. Бедняга начинал дико реветь и тереть глаза, всё более страдая от рези и жжения, пока, ослеплённый, не сваливался с ног. Гузка радостно визжала, победно вздымая черпак, и наполняла его снова.
Первый наскок кончился для нападающих неудачей, однако они не ослабляли атак, их большое численное превосходство начинало сказываться решающим образом. Ряды защитников заметно редели. Уставшая Гузка промахнулась с очередным черпаком, и увернувшийся казак рубанул её саблей. Затихла неугомонная баба, легла на боевой площадке, лишь ветер шевелил на голове окровавленный платок. Повыбило многих стрелков-иноков и удалых сабельщиков Брехова. Долгорукий был вынужден пустить в дело свой резерв, он выправил положение, но не надолго, чувствовалось, что и Сапега подкинул новые силы. Оставался лишь отряд Есипова, хотя надежда на него была слабой — лихие наездники не очень-то умели воевать на стенах.
Ананий Селевин сначала работал саблей, однако этот инструмент ещё не был достаточно освоен, потому взялся за более привычный топор. В тесной схватке, когда на боевой площадке у Келарёвой башни собралось много врагов, не оставалось места для замаха, и тогда в дело пошёл испытанный кулак. С большим трудом площадку удалось очистить, но у подножия враги спешно формировали новый отряд, многочисленнее предыдущего. Устоять против такого уже не было никакой возможности. Взял тогда Ананий мешок с оставшимися бомбами, запалил одну и, перекрестившись, бросил вниз. Ох, как там грохнуло! Тех, кто стоял на стенах, обдало жаркой волной, иные даже не удержались на ногах. Защитники получили кратковременную передышку.
Долгорукий решил воспользоваться некоторым замешательством противника и бросил в бой последнее. Конный отряд Есипова вышел через Конюшенные ворота, смял стоявшую здесь заставу и, пройдя через Благовещенский овраг, оказался позади хоругвей Сапеги. Страшный своей неожиданностью удар наделал переполох, осаждающие, вообразив в своём тылу целое войско, заволновались и уже не помышляли о крепостных стенах. В пружине явно кончился завод, и гетман, верно оценив положение, приказал трубить отбой. Однако его войскам не удалось сохранить порядок, их отход более напоминал бегство; почувствовав явный перелом в битве, воспрянули осаждённые, их руки будто налились новой силою, выстрелы стали увереннее. Оська, не умевший сдерживать радость, приставал к Корсакову:
