– Паири ушел в Святилище, он хочет попытаться узнать что-нибудь о своем отце и если это удастся, то передать ему еду. Так что ты не найдешь его, не стоит тебе ходить. Мать была уже и у них и у Харуди, помогла, чем можно… Мать Харуди слегла, у нее все время по очереди сидят женщины… – говорит Онахту. – Эх, если бы твой учитель был здесь! Вот кто мог бы еще, пожалуй, помочь, а то боюсь, что худо будет нашим друзьям…
Да, если бы учитель был здесь!.. А может быть, попробовать поискать его в Святилище или даже на том берегу?
– Да, вообще худые дела, мальчик мой, худые дела… – задумчиво продолжает Онахту.
– У тебя что-нибудь случилось, отец? – решается спросить Кари.
Онахту отрицательно качает головой, но мальчик не верит ему, – слишком озабоченно его лицо, он все время думает о чем-то своем, о чем-то очень тяжелом…
Вся семья тихо ложится спать…
Утро не приносит облегчения. Неши, сбегав проведать семьи Нахтмина и Харуди, торопливо готовит обед. Кари сначала помогает отцу починить печь во дворе, потом они оба садятся в комнате. Онахту погружается в свои думы, Кари начинает резать соломинки для Таиси. Девочку не унесли сегодня в горы, она сидит в спальне и тихо плетет свои корзиночки.
Но вот раздается стук в дверь. Кари идет, открывает и отступает от неожиданности; на пороге стоит маджай Монту, а за ним высокий молодой жрец в безукоризненно чистом белом одеянии, с наголо выбритой головой.
– Здравствуй, друг! – весело кричит Монту столяру. – Вот, принимай гостя – это врач Бекенмут из великого храма Амона-Ра! Он хочет посмотреть твою дочку. Вот увидишь, он непременно ее вылечит.
Онахту и Кари приветствуют врача поклоном.
– Входи, господин, – говорит столяр. – Пусть Амон благословит твой приход. Спасибо тебе, не каждый врач пришел бы к нам ради девочки. Спасибо и тебе, Монту!
– Благодарю за добрые слова, – отвечает Бекенмут. – А где девочка? Я могу ее видеть?
– Да, господин, конечно… Только… не гневайся, господин, но я хочу тебя предупредить, что дочь мою пробовали лечить уже три врача. Художник Хеви, учитель моего сына Кари, приводил к нам врачей, но никто не помог моей девочке, все сказали, что ее нельзя вылечить… Так что, если окажется, что ты напрасно трудился, не сердись на нас!
– Ну что ж, это не беда, а вот попробовать еще раз полечить девочку, если только есть хоть какая-нибудь надежда, надо обязательно. Идем, друг, и покажи девочку. – В лице Бекенмута есть и доброта и упорство одновременно.
Онахту еще раз кланяется и ведет гостя внутрь дома.
Кари и Монту садятся на циновки. Мальчик так взволнован, что не может молчать, и решается задать вопрос маджаю:
– Откуда ты знаешь этого врача?
– О, я его знаю давно! Мы встретились еще на Севере, в Саисе, я служил в охране храма богини Нейт, а там, как ты, может, знаешь, учатся молодые врачи. Там учился и Бекенмут. Про него и тогда уже говорили, что он будет очень хорошим врачом. Потом он кончил учиться и вернулся сюда, в храм Амона-Ра.
Снова наступает молчание. Наконец слышны голоса – Бекенмут и Онахту возвращаются. Кари с нетерпением всматривается в лицо врача, который это сразу же замечает.
– Ты, наверное, хочешь спросить меня, что я думаю о болезни твоей сестры, мальчик? – спрашивает Бекенмут.
– Да, господин, – отвечает Кари.
– Я надеюсь вылечить ее, – говорит Бекенмут и улыбается при виде радости, заливающей лицо Кари. – Мне пришлось уже излечить троих таких же больных, излечить новым способом, который я сам придумал… Но для этого мне надо увезти девочку с собой. Твоя мать тоже поедет. Пока Таиси не поправится, они обе будут жить у моей матери. Я хотел бы, чтобы ты пошел с нами, Кари: придется помочь в дороге. Твой отец согласен. Идешь?
– С радостью, господин! – отвечает Кари. Мальчик так доволен, что врач считает болезнь сестры излечимой, что даже забывает на минуту так огорчавшие всех события с каменотесами. Однако он сразу же вспоминает обо всем, потому что ему приходит в голову мысль, что, попав на тот берег, он еще поспеет повидать Хеви до того, как он уедет в Инти.
– До Святилища и я могу вас проводить и понести девочку, – предлагает Монту, лицо которого так и сияет радостью.
– Очень хорошо, спасибо! – отвечает Бекенмут.
– Я должен только предупредить об этом начальника сторожевого поста. Мы там и встретимся! – говорит маджай и быстро уходит.
– Присядь, господин, – приглашает Онахту, показывая гостю на покрытый циновками приступок, – отдохни, я сейчас принесу еду. А ты, Кари, пойди, тебе надо собираться в дорогу.
Кари повинуется отцу и выходит. Бекенмут опускается на циновки и с удовольствием протягивает ноги. Онахту уходит и вскоре возвращается, неся большой поднос с угощением. За ним его жена Неши приносит посуду, придвигает к приступку два легких плетенных из соломы столика и ловко расставляет на них все, что они с мужем принесли для своего гостя.
– Ешь и пей, господин, – говорит она с легким поклоном. – Мы всегда рады гостю, а тем более такому, как ты.
Женщина явно взволнованна, на ее щеках горит румянец, веки слегка распухли, видно, что она недавно много плакала, но теперь на ее красивом худощавом лице появилась надежда.
Бекенмут благодарит за приглашение. Онахту придвигает для себя один из стоящих вдоль стен низеньких табуретов и садится рядом с врачом. Неши уходит продолжать сборы в дорогу.
Некоторое время гость и хозяин молча едят, запивая легким пивом вкусное гусиное мясо и свежие пшеничные лепешки. Потом Онахту говорит:
– Я не знаю тебя, господин, но мне кажется, что если ты пришел сюда, для того чтобы помочь дочери столяра, и ничего не хочешь взять от нас за это, то ты, верно, хороший человек. Может быть, я скажу лишнее, но у меня случилось большое горе, а может, впереди будет и еще не одно, и я хочу тебе обо всем рассказать.
– Я тебя слушаю, говори все, что думаешь, – отвечает Бекенмут.
Онахту рассказывает об аресте Нахтмина и Харуди, а потом прибавляет:
– Боюсь, что и мне грозит беда. Может, как раз хорошо, что жены и дочери здесь не будет. Видишь ли, господин, я сейчас делаю резной футляр для статуи бога Амона. Работаю в мастерской с другими столярами. У каждого из нас свое дело, кому что поручено – футляры, подставки, жертвенники. Я на своем футляре уже кончил резьбу, теперь надо его обивать листовым золотом. И вот третьего дня приходит ко мне вечером домой помощник начальника отряда Хати и предлагает такую сделку: заднюю стенку футляра просто окрасить в желтый цвет, а золото, которое пошло бы на обивку, поделить с ним.
Бекенмут слегка поднимает брови:
– Ну и что же?
– Ну, я, конечно, наотрез отказался! У нас в роду воров не бывало, как бы трудно ни жилось! Но этим дело не кончилось. Тогда-то он ушел, а вчера приходит опять, спрашивает, не передумал ли я? «Нет, говорю, не передумал и впредь не передумаю, а потому прошу ко мне больше не являться!» Рассердился он страшно и говорит: «Смотри не пожалей!» С этим и ушел.
– Так ты боишься, что он сделает тебе какие-нибудь неприятности?
– Да уж не без того, господин. Если бы только неприятности, а то ведь может и совсем погубить, вот что страшно. За себя-то я бы еще не так беспокоился, а ведь у меня семья.
– А если рассказать все начальнику отряда? – спрашивает Бекенмут.
– Да что ты, господин? – удивленно смотрит на него Онахту. – Это Панебу-то рассказать про его помощника?
– Ах, твой начальник – Панеб? Так ты считаешь, что он заодно с помощником, что ли? Думаешь, что он его покроет?
Онахту молчит и смотрит в пол, потом поднимает глаза на гостя и решительно говорит:
– Думаю, хуже. Думаю, что его и подослал ко мне Панеб.
– Вот как! А почему ты так решил?
– Потому что этот человек способен и на худшее, господин. Разве мы мало знаем о его страшных делах? Вот взяли теперь моего брата Нахтмина и Харуди. Они непричастны к ограблению царских гробниц, господин! Клянусь фараоном, они невиновны! А их взяли! И это не без Панеба – он давно на них точит зубы за то, что они его не боятся и ему не поддаются… А следовало бы взять не их, а самого Панеба. Он-то как раз лучше всех знает, кто на самом деле залезает в гробницы фараонов! Без него такие дела не делаются, только он всегда остается в стороне… Осудят либо мелких воришек, либо и вовсе невинных, вроде Нахтмина и Харуди. Ведь осудили же три года назад писца Хнумнахта за кражу из гробницы фараона Сети-Мериептаха покрывала с колесницы, и руку писцу отрезали! А украл-то Панеб! И не раз так, а доказать нельзя, все боятся, да и он всегда так устроит, что и свидетелей не найдешь.
Онахту встает и взволнованно начинает ходить по комнате.
– Он не брезгает ничем, даже ворует из наших гробниц, тут, на кладбище поселка. Он, например, спустился в подземелье гробницы одного ремесленника и украл ложе, на котором стоял гроб с мумией! Подумай, господин, – украл вещи, которые были даны умершему человеку! А когда мы его спросили, как он посмел это сделать, так он сказал, что он это ложе купил, и выставил свидетелем того же помощника, который теперь вот пристает ко мне! Говорим ему, а куда же делось ложе из гробницы? А он отвечает: «Почем я знаю, кто из вас его украл!» А сколько раз он избивал нас! Ведь его собственный сын убежал от него – пришел на сторожевой пост, плачет и твердит: «Я не могу больше жить с ним». Так и ушел к своему дяде в храм фараона Сети-Менмара. Чего же больше, господин, – родной сын! Панеб вообще ни перед чем не остановится, он – убийца, господин!
