Новостями от Андрея Петровича Вера делилась только с отцом. И в этот раз князь рассеянно выслушал весть о скором приезде Долматова, ласково погладил своей теплой широкой рукой затылок дочери.
– Прекрасно, козочка, я очень рад. Впрочем… нужно еще дождаться.
Отец прошел по гостиной, нагнулся к камину, поправляя горящие поленья. Прижал к губам кулак, удерживая мучивший его в последние дни грудной кашель. Вера с тревогой заметила, как он потихоньку расстегивает жилетные пуговицы. Сердце ее сжалось. «Бедный папа́, как он исхудал и поседел за эти месяцы».
Теперь князь приезжал из своего министерства поздно, иногда за-полночь, и даже в воскресные дни курьеры все несли на дом срочные телеграммы. Фронт был как паровозная топка, сановные кочегары днем и ночью закидывали в его пламень орудия и снаряды, продовольствие, мануфактуру, а главное – человеческие жизни, черный уголь войны.
Газеты на все лады ругали тыловых чиновников, которые наживаются на подрядах, поднимают цены на хлеб, осыпают золотом своих любовниц, с которыми гуляют в котелках по Невскому проспекту. И в этом было много справедливого. Война прожигала людей насквозь, как «царская водка», которой проверяли пробу золота. Но в честности и самоотверженности отца Вера не могла сомневаться. Она видела, с каким напряжением сил он делает работу, которую считает своим долгом.
– Тебе надо показаться доктору, папа́. И не нашему Августу Юльевичу, который не признает новых лекарств и рентгеновских лучей, а настоящему специалисту. Давай пригласим к тебе доктора Короткова. Он большой ученый, мы в госпитале пользуемся его методом измерения кровяного давления…
Отец задумался.
– Коротков?.. Он, кажется, хирург при Благотворительном доме для солдат-инвалидов. Помню, говорил с ним. Дельный человек.
– Так я его позову?
– Непременно, козочка. Вот закончу доклад в министерскую комиссию… Недели через две.
«Бедный мой, – подумала Вера, целуя руку отца. – Бедные мы все. Когда же все это закончится?»
Дневник княжны ИриныКак глупы девицы! Les terribles sottes![20]
Для чего воспитывают нас в розовом чаду, чтобы потом бросить в жизнь со всей ее грязью, несправедливостью и унижением?
Признаться, сегодня я получила урок, который навсегда избавил меня от иллюзий. Я-то называла глупышкой Веру, а мне и самой мерещились в облаках сказочные рыцари! Пишу со слезами стыда, но так должна быть наказана каждая fille enthousiaste[21], которая возомнила, что имеет над мужчинами власть.
Случилось вот что. Вчера явился днем господин Терещенко. Никого не было дома, мне доложили, я вышла. Увидела, как он поднимается по лестнице в своей бобриковой шубе и цилиндре.
– Здравствуйте, Ирина Александровна!
Я сказала, что отец в министерстве, он кивнул: «Знаю». Достал из кармана ювелирную коробку и подал мне со словами:
– Смею надеяться, мой подарок будет принят благосклонно.
И что в голове у девицы, воспитанной на романах и поэмах? «Наконец-то он решился сделать предложение! Но пусть же помнит, что перед ним княжна и наследница древнего боярского рода. Помучаю его, сделаю удивленный вид. А после, может быть, откажу».
Но, открыв коробку, вместо обручального кольца я увидела серьги и подвеску – впрочем, весьма красивые, кажется, работы Перхина. Александриты, мои любимые камни, большие и чистые. В полумраке они казались серо-зелеными, как его глаза, смотрящие на меня с жадной и нескрываемой похотью.
Примечательно, что он не сказал при этом ни слова, будто был уверен, что я все пойму. Впрочем, я поняла. Но постаралась казаться спокойной и не выдать своих оскорбленных чувств, хотя обида и униженная гордость кипели во мне. Я сообщила мой ответ.
– Сударь, если я говорила, что люблю роскошь и никогда не выйду за человека бедного, это не значит, что теперь я стану принимать подарки от всякого бывшего лавочника.
Он взглянул на меня так, что сделалось страшно.
– Этот лавочник завтра будет держать в руках судьбу империи.
Бог знает, чего мне стоило гордо повернуться и уйти! Мне все казалось, что он бросится на меня, а я не смогу даже закричать, парализованная его ужасным взглядом. В своей комнате я без сил опустилась на постель.
И какое же наказание эта зима – долгая, холодная, страшная! Беспорядки продолжаются с начала февраля. По Невскому все идут военные машины, за ними студенты и курсистки с красными флагами. Стреляют. Кто, в кого? У булочных стоят хвосты, у Исаакия казаки с нагайками. Трамваи не ходят, говорят, рабочие останавливают и отнимают ключи у вожатых, разбивают вагоны. Пишут, что в Кронштадте и Гельсингфорсе убито больше двухсот офицеров. И в Петрограде восстания в полках.
Я решила пока никому не рассказывать про Терещенко, а с ним делать вид, что ничего не произошло. Вера теперь живет в госпитале, мама́ устраивает какие-то благотворительные утренники, я сижу одна дома и зачем-то читаю Метерлинка, который так же тяжел и скучен, как и все происходящее с нами.
Март 1917
Князь Александр Дмитриевич Чернышев до последнего времени почитал себя человеком удачливым. Он рос в любящем доме, женился по страстной любви, вдобавок получив за невестой хорошее приданое. Девочек своих он обожал и баловал, к жене продолжал испытывать самые возвышенные чувства. Службу почитал своим гражданским долгом, его уважали в министерстве, и продвижение в чинах шло своим чередом.
Противостояние с Германией и Австрией он принял как неизбежное зло, которое нужно перетерпеть, стараясь по мере сил быть полезным отечеству. Но война, эта коварная гостья, едва ступив за порог, начала требовать к себе все больше внимания, а затем и поклонения. И как ни старался князь оградить от этой повинности свою семью, всем им пришлось подчиняться новым порядкам. Раз и навсегда было нарушено привычное течение их жизни, а теперь – князь уже отчетливо понимал это – война готовилась сокрушить и все устройство государства Российского, от верхушки до самого низа.
Позорное отступление 1915 года принесло едва ли не больше жертв, чем принесла бы верная позиционная стратегия. Армия разложилась, в войсках действовали подстрекатели и разного рода авантюристы от политики, уже готовые сцепиться в борьбе за власть, падающую из рук царя. Их обещания земли и воли, призывы к прекращению войны и братанию с неприятелем находили поддержку у солдат.
Энергичный болтун Керенский, речи которого были полны наивным мальчишеским вздором, фарисей Милюков, придворный интриган Родзянко – все представители демократического лагеря без оглядки нападали на военное министерство, сыпали проклятиями в адрес кабинета, призывали серу и огонь на голову царицы.
С началом февральских выступлений стало очевидно, что беспорядки на улицах Петрограда большей частью организованы и довольно щедро оплачиваются из каких-то неизвестных источников. Крупные промышленники поддерживали думцев и саботировали подвоз хлеба в столицу. Забастовки парализовали работу фабрик, возле очередей к хлебным лавкам выступали ораторы.
Зуд ораторства распространялся в обществе как болезнь. Повсюду звучали негодующие речи – в газетах, в гостиных, на улицах, на передовой. Молчал один император. Взяв на себя командование, он так и не объявил ни новой стратегии движения войск, ни новых политических решений. Даже события 26 февраля – восстание Петроградского гарнизона, захват Арсенала и городских тюрем, расправы над полицейскими – не вызвали никакого отклика со стороны императорского двора и самодержца. «Прогрессивным силам», объединившимся вокруг Таврического дворца, это молчание казалось выражением презрения не только к голосу народному, но и к требованиям образованного общества. Вокруг высочайшей семьи сгущалась атмосфера ненависти.
Фрейлина Зубцова привозила неутешительные вести из Царского Села. Императрица ждала чудес на могиле Распутина, которого в ее окружении теперь называли не иначе как «мучеником». Рядом с ней явились новые целители и пророки, а в их числе и ставленник Распутина премьер-министр Протопопов, тоже ревнитель мистических божественных откровений. Но чудес не случается, наследник болен корью, император срочно вызван к сыну из ставки в Могилеве.
Впрочем, Надежда Павловна не теряла присущей ей бодрости духа и природной насмешливости. Сидя в гостиной Чернышевых, подбавляя в кофе сливок, графиня с простодушным видом допрашивала Терещенко, который вместе с другими лидерами Прогрессивного блока вошел во Временный комитет Государственной думы.
– Невозможно понять, что значит эта революция. Скажите, Михаил Иванович, нас теперь выгонят из домов и поселят там рабочих?
