Она отрицательно покачала головой; в темноте было трудно разглядеть выражение ее лица:
– Мне больше ничего не надо, мой господин.
Некоторое время они молчали. Затем она нежно взяла его руку и положила обратно себе под живот. И когда его пальцы вновь окунулись в ее лоно, она тихонько застонала.
– Лишь вы нужны мне, – прошептала она, раздвигая бедра, чтобы ему было удобней. – И перед тем, как вы уйдете…
Он поверил ей, потому что хотел поверить.
* * *
И опять этот странный звук – резкий, пронзительный, как будто лиса или другой дикий зверь страдает от боли. На землях, окружавших замок в Субьяко, где в детстве они часто отдыхали летом, она, бывало, слышала по ночам похожий шум, и он всегда навевал ей мысли о смерти.
Но это не животное, и никто не умирал. Лукреция отлично это знала. Эти звуки издавал ее отец в постели с Джулией. Девушка поглубже зарыла голову в подушки. Ну вот, опять. Она ждала, когда послышится голосок Джулии – порой та издавала какие-то сладкие щебечущие звуки, будто певчая птичка на ветвях. Это были звуки любви, а не насилия. Она видела их вместе, видела нежность друг к другу и страсть. Но также она знала: то, чем они занимаются, под запретом. У Джулии есть муж. По законам церкви, это грех. А ведь согрешающий мужчина – ее отец. А ее отец – это церковь. Даже более того: не греши он, ее самой бы не было на свете. Ни ее, ни Чезаре, ни Хуана с Джоффре. Потому что их мать была замужем за другим. Не делает ли это и их, детей, грешниками? Их, так нежно любимых? А не означает ли это, что грех сам по себе, может, и не грех, в зависимости от того, кто грешит?
Вернувшись из монастыря, Лукреция все чаще думала об этом. Раньше, когда она еще была ребенком, все, что происходило вокруг, казалось простым и понятным. Она едва помнила мать – только ее теплое тело и широкую улыбку, – зато отца всегда обожала и знала, что он великий человек, который служит Богу и порой бывает к нему ближе, чем любой другой. Все это было в порядке вещей. Когда Чезаре высокомерно хамил учителям, а Хуан бродил вокруг дома, истошно вопя на каждого, кто посмел ему перечить, она думала, что такое поведение свойственно всем мальчишкам. Сама же она, напротив, рано поняла, что если будет вести себя мило и приветливо, то получит все, чего ни пожелает. Да это и не составляло для нее никакого труда – все желаемое она бы и так получила, а добрый нрав просто был у нее в характере.
– Подойди, дай посмотреть на мое солнышко, – так отец приветствовал ее, когда приходил, уставший, после церковной службы. Чем она могла ответить на эти слова, как не улыбкой?
Чезаре, правда, считал иначе. Однажды, еще до того, как его отправили учиться, а вражда между ним и Хуаном набирала обороты, Чезаре спровоцировал брата метким словом, а тот ответил кулаками. Как обычно, Хуан в драке проиграл. Адриана принялась утешать его, излечивая уязвленное самолюбие и синяки, а в Чезаре, хоть он и победил, еще долго, подобно загноившейся занозе, сидел гнев. В такие моменты Лукреция приходила и садилась рядом, брала его за руку и ждала, как верный пес, когда он наконец обратит на нее внимание. Рано или поздно так и случалось.
– Думаю, в тебе есть какая-то магия, Крецци, – говорил он, не в силах сдержать улыбку. – Где другие жалят, ты лечишь.
Теперь, похоже, она сама нуждалась в лечении. Недавно у нее начались месячные, и нахлынуло море новых ощущений, контролировать которые она была не силах: неожиданная раздражительность, злость на весь мир, слезы без причины. Даже ее кожа, всегда гладкая и нежная, пошла прыщами, словно избавить ее от всех проблем могли лишь фонтаны гноя. Адриана ходила за ней по дому с мазями и горькими настойками. «Это пройдет, – говорила она. – Пройдет». «Я знаю», – думала Лукреция и только больше злилась. «Ну почему все до сих пор считают меня ребенком?» Прямо как в монастыре. Каждый месяц случались дни, когда спертый запах крови преследовал ее повсюду, окутывая собой клуатры, а по ночам просачиваясь в часовню.
Воспитанницам монастыря посещение заутреней не вменяли в обязанность. Монастырь скорее служил им школой, чем пристанищем на всю жизнь, и потому они имели привилегии, которых обычно лишены монашки и послушницы. Но Лукреция всегда плохо спала. Когда Чезаре покинул дом, она нашла ему замену в лице Бога, поэтому полюбила находиться вместе с теми, кто был к нему еще ближе. Церковь Сан-Систо, древнее строение, располагалась недалеко от того места, где погиб мученической смертью сам святой Павел. Настоятельница рассказала им об этом в первые же дни. Если девушки будут чисты и искренни в своих размышлениях о милости Божьей, то смогут услышать отголоски его последней молитвы. В монастыре воспитывались дочери самых влиятельных римских семей. Все они были богаты, многие уже сосватаны. Девушки обменивались тайно пронесенными в монастырь безделушками и сладостями, шептались и смеялись до полуночи, пересказывали друг другу шокирующие истории и делились секретами. Именно там Лукреция поняла, насколько жестоки молодые сплетницы, и впервые узнала о греховности своего рождения. Приглядывающая за ними монашка нашла ее в слезах. Девушка была безутешна, и той пришлось отвести ее к настоятельнице.
– Ты не должна порочить свою любовь к Господу подобными мыслями, Лукреция, – сказала она таким добрым, полным понимания голосом, что девушка сразу прониклась к ней глубокой симпатией. – Он все знает, и его всепрощение безгранично.
Только недавно ей в голову пришло, что она не единственная из воспитанниц монастыря нуждалась в словах утешения.
Дом погрузился в тишину. Сон не шел. Занимался рассвет. В голове у Лукреции вертелась куча мыслей. О, как хотелось бы ей быть ближе к Богу в своих молитвах! Она выскользнула из-под одеяла, зажгла свечу и бесстрашно шагнула в темные коридоры дома.
* * *
Погруженный в собственные мысли, Александр направлялся через небольшую, плохо освещенную домашнюю часовню обратно в Ватикан, как вдруг увидел у алтаря призрачную фигуру. Он никогда в жизни не встречал бестелесных созданий, и сердце его екнуло от страха. Не кара ли это Божья мужчине, без капли раскаянья спящему с женой своего племянника?
Фигура повернулась.
– Лукреция!
– Отец! Ты напугал меня!
– Что ты делаешь здесь, дитя?
– Ах… я просто… молюсь…
Он тихонько засмеялся. Мог бы и догадаться! Лукреция единственная из его детей посещала церковь по собственному желанию. Она поднялась с колен. Он шагнул к ней, взял ее лицо в ладони и внимательно всмотрелся в него. Кожа влажная от пота, под глазами небольшие тени: признак того, что скоро она станет совсем взрослой, хоть пухлые щечки еще напоминали о той малышке, которая могла затронуть самые тонкие струны его души.
– Едва рассвело, милая. Почему ты не спишь?
– Ты забыл, папа. В монастыре мы вставали чуть свет. Я проснулась… Признаться, сегодня я проснулась рано. И… захотела с кем-нибудь поговорить.
Она перевела взгляд на статую Богоматери.
– Как думаешь, сможет ли папа римский заменить ее?
Она улыбнулась, и они сели. От него исходил легкий кисловатый запах, напоминающий о недавнем акте любви – помыться не было времени. Они оба знали это. Он нежно гладил ее руку. Лукреция стала уже слишком большой для иных проявлений любви с его стороны.
Какое-то время они сидели, молча разглядывая алтарь: крест с изможденным телом на нем, голова беспомощно склонена в бесконечной печали. Построивший этот дворец кардинал Зено слыл ценителем искусства, и Иисус, заказанный специально для этой часовни, выглядел совсем как живой. Рядом стояла старая деревянная статуя святой Марии, тяжелые складки ее одеяния ниспадали до самых пят, а розовый румянец щек изъели древесные черви. Александр подумал, что надо бы поручить кому-нибудь заняться статуей. Не пристало Богоматери стоять рябой.
– Как Джулия?
– У нее все хорошо. – Беременность еще хранили в тайне от домочадцев. По крайней мере, ему хотелось в это верить. – Я задержался по делам и пришел, когда ты уже легла.
Она кивнула, показывая, что все понимает и ему не нужно объясняться.
– Так скажи мне, что тебя гложет? Ты должна быть счастливейшей девушкой во всем христианском мире!
– Я знаю, папа. И вспоминаю об этом в своих молитвах каждый день. Но все же… – Она глубоко вздохнула. Если Бог свел их сегодня вместе в этой часовне, Он несомненно хочет, чтобы они поговорили. – Меня тревожат мысли о моем муже.
– Твоем муже! Ха! Похоже, сегодня всем охота поговорить о мужьях. И о чем же конкретно ты думаешь?
Она внимательно посмотрела на него, пытаясь угадать настроение. Он сжал ее руку:
– Давай, скажи мне. Я твой отец и нежно люблю тебя, моя милая.
– Я хочу знать, он будет из Милана или из Неаполя?
– Из Милана или Неаполя? Откуда такие мысли?
– Я слышала, что свадьба графа д’Аверса отложена.
– И от кого же ты это слышала?
