Адвокат, который за словом в карман не лез, хотел завербовать Кестикало для дела «Великой Украины».
— Вы мне скажите только одно, господин адвокат, — спросил его Кестикало, — что заставило французских офицеров возглавить украинских националистов, а генерала Пари — дать вам оружие?
— Вы должны были бы только радоваться, что нам удалось приобрести в борьбе против двух врагов такого ценного союзника! — ответил адвокат.
— Неужели, господин адвокат, вы все еще не понимаете, что говорите с одним из ваших врагов, с настоящим вашим врагом — с большевиком?
— Вы шутите! Большевики находятся к востоку от Львова, и им никогда не переступить порога Львова!
— Никогда — это слово громкое, господин адвокат! Но теперь речь не об этом. Оставим пророчества, и лучше скажите, чего вы хотите? А самое главное — кто поручил вам это грязное дело? От кого вы получили деньги и сколько?
— Я плохо себя чувствую, — сказал адвокат. — Нельзя ли попросить стакан воды?
От этого кретина адвоката я узнал только, что подстрекал их генерал Пари, а деньги давали два попа. Черт знает, что им было нужно. Но вот что нам нужно — это стало ясно.
— Будем действовать, Юха, — проговорил Микола.
Кестикало разослал гонцов по всем направлениям. Микола распределил вооруженных людей. Пока он решал, как из одного вооруженного человека сделать троих или хотя бы использовать его в двух местах, прибыл почти с двумястами вооруженных людей двухголовый Вихорлат.
— Я считаю, что десять Жатковичей не могли бы наделать столько глупостей и свинства, сколько этот сопляк губернатор. Своим поведением он сыграл нам на руку, — сказал двухголовый с сияющим лицом. — Анну Фоти и Ицковича арестовали; теперь, как бешеные, ищут Миколу и Кестикало. За несколько часов негодяй Ходла арестовал столько народу, что не надо было даже устраивать забастовку, — вся работа и без того приостановилась.
Из людей Вихорлата Микола организовал четыре роты, не очень больших, зато надежных. Кестикало отправил трех человек для установления связи — одного к Михалко или, если медвежатника не будет, — к темнолицему Медьери, а двоих — в Ужгород и Мункач.
В шесть часов утра на площади перед сельским управлением стояли пять рот. Часть людей была в форме — кто в польской, кто в чешской, кто в старой австрийской. Часть — в штатском. На голове некоторых солдат были рваные шляпы. Многие штатские носили гусарские шапки или старомодные немецкие солдатские фуражки. Вооружение соответствовало одежде. У одних были винтовки, у других вилы. Но у большинства был гуцульский топор с длинной ручкой.
Тут же собралось все население Лавочне от мала до велика. Ночью люди не спали, но на рассвете никто не хотел идти домой. Разошелся слух, что будет говорить Красный Петрушевич. Однако слуху этому не верили даже те, кто распространял его.
— Красный Петрушевич!
На утреннем собрании старый лавочнинский дровосек Иван Мешко первым обратился к солдатам.
— Да благословит всемогущий бог Красного Петрушевича! — сказал Мешко. — Остальное нам скажет Красный Петрушевич.
Микола подошел к перилам балкона.
В утомленном, измятом, небритом, немного сутулом человеке никто не узнал бы героя легенд. Увидевшие его вытаращили глаза. Им не верилось, что это тот самый человек, о котором столько говорили, кого так давно ждали.
Его встретила глубокая тишина. Никто не приветствовал этого, возникшего из легенды живого человека.
— Братья!
Сильный — на этот раз немного хриплый — голос Миколы глухо разбивался о скалы Верецкинского прохода.
— Братья! На расстоянии нескольких дней ходьбы от нас, там, где восходит солнце, солдаты Ленина дерутся с польскими панами и с польскими жандармами. В этой борьбе должно решиться, люди ли мы, свободные люди, или же тягловый скот, будем ли мы жить счастливо в лесах Карпат или они будут бросать тень на наши могилы.
Внешность и жесты Миколы были как у любого подкарпатского рабочего. И говорил он на языке народа, но шлифовал его по книгам Шевченко. Все понимали и чувствовали, что он говорит. О той земле, которую они все любили. О тех страданиях, которые все перенесли. Он не сказал ничего нового, но все же поразил своих слушателей. Он говорил довольно спокойно, как бы уговаривая, но всех зажигал.
Над тихой площадью то тут, то там слышался вздох.
На одном конце белокурая женщина высоко подняла вверх своего плачущего ребенка:
— Не плачь, Ванечка! Смотри — там Красный Петрушевич!
— Красный Петрушевич! — звонко кричала другая женщина.
И через миг из тысяч глоток вырвался ликующий возглас:
— Красный Петрушевич! Красный Петрушевич!
В воздухе замелькали кулаки, топоры, винтовки.
— Красный Петрушевич! Красный Петрушевич!
Голос Миколы тонул в этой буре.
Несколько секунд он стоял неподвижно. Лицо его покраснело, глаза сверкали.
Сильно взмахнув правой рукой, он указал дорогу на восток.
Рано утром отец Гордон узнал, что Лавочне находится в руках украинских националистов, и совсем не удивился. Он так часто предсказывал это, что и сам поверил: стоит только водрузить украинский флаг от Карпат до Днестра — и вся Украина сразу же будет принадлежать его хозяину, «Дженерал моторс». Он сам убедил себя в этом и ни минуты не сомневался в успехе. Тотчас же отдал он распоряжение отцу Брауну скупить сколько возможно галицийских нефтяных акций. Эти акции с начала продвижения русской Красной Армии были на бирже почти совсем обесценены. Отец Браун разослал телеграфные инструкции пражским, парижским, цюрихским и лондонским биржевым агентам.
На другой день отца Гордона рано, еще до зари, вырвал из самого сладкого сна двуязычный Вихорлат.
— Плохи дела, отец!
Когда миссионер понял, в чем дело, он побежал к Пари.
Генерал находился в своем кабинете, сидел в походной форме перед письменным столом над картой Галиции. Он диктовал приказы.
— Ваше превосходительство! — крикнул вне себя от волнения Гордон. — В Галиции… большевики…
— Знаю! Выпейте рюмочку коньяку, отец Гордон. Вы антиалкоголик? В таком случае… это большая беда…
— Ваше превосходительство, вы должны сделать все, чтобы…
— У меня мало времени, отец мой, — весело сказал Пари. — Но все же могу вам дать хорошую тему для воскресной проповеди. Тот, кто пугается, если камень попадает не туда, куда он метил, — пусть не бросает камни… Я предполагал, что если мы водрузим украинский флаг в Галиции, то я и особенно те, кто поручил мне это, сделаем прекрасное дело. Жаткович рассчитывал стать украинским царем. О чем думали вы, я не говорю из вежливости. Мы с Жатковичем ослы, а вы не понимаете земных дел. Во всяком случае, все думающие, что под украинским национальным флагом можно и нужно бороться против большевиков, ошибались. А так как против большевиков бороться надо, я просил помощи у поляков. У тех поляков, которых вы и Жаткович предали. Надеюсь, я говорю достаточно откровенно. Вот видите, отец мой, как нехорошо иметь дело с солдатами. Если грянет беда, они не разнюнятся, но зато они откровенны.
Антиалкоголик Гордон выпил подряд два стакана коньяку.
— «Дженерал моторс» выдержит эту потерю. Вы не так много потратили, отец мой, как покажете в отчете, — значит, и вы переживете это разочарование. Остались открытыми еще много возможностей. В непосредственной близости находятся венгры, которых всегда очень увлекает небольшая война. Тут же неподалеку живут и румыны, любящие запах нефти. Я уже передал им послание.
Адъютант генерала доложил, что Мардареску просит Пари к телефону.
Как в карпатских народных сказках, борьба продолжалась семь дней и семь ночей.
Первый день. Красный Петрушевич отдает приказ выступать. Далекая канонада. Солдаты Петрушевича гадают: чьи пушки гремят — большевиков или польских панов? Горит барская усадьба. Присоединяется население двух деревень. Вечером — костер в лесу. На юге — далеко, далеко, на вершинах Карпат, — древние костры приветствуют новые.
Издалека они похожи на пятиконечную звезду, — замечает двухголовый Вихорлат.
— Сейчас они светят нам в спину, на прощание, — говорит Гагатко. — Но они станут настоящими звездами, когда будут освещать нам путь, и мы будем смотреть на них вместе с русскими братьями.
— Спать! Спать! Завтра тоже будет день!
Второй день. Посланная из Кракова польская кавалерия догоняет находящийся под командой Кестикало арьергард. Верецкинский финн отходит в лес, отклоняясь от гор. Кавалеристы атакуют лес. Сабли против топоров. Топоры берут верх. Поляки отступают, вернее собираются отступать. Но пока они дрались в лесу, Красный Петрушевич развернул цепь в их тылу. Кавалерийские полки бегут. Вопреки запрещению Миколы галицийские крестьяне убивают раненых. Петрушевич собирает бойцов и обращается к ним с речью. Он им объясняет, что польские солдаты — это те же одетые в форму рабочие и крестьяне — братья.
