– Да, батюшка, Михайла Ларионович! – твердо отвечал предводитель, опираясь на саблю. – Только Чижик стал Коршуном. Чтобы порасклевать иноплеменную падаль!..
– Ты что же, выходит, не послушался меня, старика? – с мягким укором продолжал главнокомандующий.
– Нет, отец родной! – возразил Сергей Семенов и бережно вытащил из-за пазухи свернутую чистую тряпицу. – Вот и письмо ваше – берегу пуще всего на свете. Да не мог я не завернуть по дороге в родные края! А тут, в лесах, и нашел своих земляков. – Он приблизился к Кутузову и доверительно сказал: – Охота еще встретить мне старого друга. Саксонца-кирасира, что отсек мои когти!..
– Эх, брат Семенов! Не встретишь ты своего кирасира, – приобнял ветерана светлейший князь. – Верно, давно уж он сложил голову. Да и чье крестьянское поле не засеяно теперь французскими костьми!.. Шнейдерс, – повелел Кутузов своему дежурному полковнику, – распорядись отправить пленных. Да накорми наших славных воинов-поселян. А ты, брат Сергей Семенов, поедешь со мной. Я, чай, по тебе соскучился. Скоро привал. Надо поговорить по душам...
До поздней ночи без угомону два старика воевали то с турками, то с поляками и, конечно, с французами. И не уснули до той поры, покуда всех в лоск не уложили.
Во время преследования Наполеона Кутузов тонким образом расспрашивал своих штабных офицеров о городе Красном – как в рассуждении его местоположения, так и по другим, никому не ведомым обстоятельствам. Своим маршем главная русская армия вышла во фланг неприятелю, тогда как Бонапарт полагал, что она тянется за своим авангардом. Общее положение к тому времени настолько переменилось в пользу русских, что Наполеону оставалось помышлять только о спасении остатков своих войск и собственной персоны поспешным бегством.
На северо-западе корпус Витгенштейна потеснил маршалов Виктора и Сен-Сира и овладел Витебском; на западе адмирал Чичагов с частью Молдавской армии оторвался от стороживших его австрийцев и саксонцев и пошел на Минск. Но, пожалуй, самым важным было известие, что Наполеон с гвардией начал марш из Смоленска на Красный.
Трехдневный бой у Красного завершился полным разгромом неприятеля. Трофеями сражений 4, 5 и 6 ноября были 26 тысяч пленных, в том числе шесть генералов, 116 пушек и обоз. Убитых никто не считал. Корпуса Даву и Нея перестали существовать. Впрочем, это уже был не бой, а избиение. Только старая гвардия, обеспечившая отход остаткам наполеоновского воинства, сохраняла боеспособность. Тем ужаснее выглядели орды, составлявшие некогда грозные корпуса Даву и Нея.
После поражения Наполеон прискакал в сумерки с небольшой свитой в Ляды, где гвардия, тотчас встав под ружье, пробыла так до полуночи. Но он был столь напуган русскими, что вместе с маршалом Даву, не останавливаясь в Лядах, ретировался к Дубровне, бросив на произвол судьбы остатки корпуса Нея.
Вышедший последним из Смоленска, Ней присоединил к своему корпусу все гарнизоны и разрозненные войска и с 30-тысячной массой солдат при 150 орудиях попал в огненный мешок, уготованный ему Милорадовичем. Русские батареи, стоявшие по обе стороны столбовой дороги, били в упор по толпам французов, половина которых была без оружия, и прекратили огонь задолго до сумерек. Генерал-лейтенант Ермолов принял капитуляцию шести тысяч солдат; сам маршал Ней с несколькими сотнями счастливчиков ползком перебрался через полузамерзший Днепр и бесславно явился в Оршу.
Кутузов за победные действия под Красным и во всей Смоленской губернии был удостоен титула Смоленского. Милорадовичу были пожалованы знаки ордена Святого Георгия 2-го класса; Платов – возведен в графское достоинство.
Когда на третий день сражения Кутузову стало известно о множестве захваченных пленных, пушек и обозов и, наконец, фургона Даву, где нашли и его маршальский жезл, престарелый полководец пришел в восторг. Это был единственный случай, когда близкие видели его пустившимся в галоп на своем белом мекленбургском коне. Он подъехал к выстроенным по случаю победы гвардейским полкам и вскричал: «Ура!», которое повторилось мощным эхом. Поздравив отборное войско с победой, фельдмаршал сказал:
– Дети! Знаете ли, сколько взято орудий? Сто шестнадцать! – И, указывая на французские орлы, присовокупил: – Как их, бедняжек, жаль! Вон, они и головки повесили. Ведь им холодно и голодно...
Приняв от войска поздравления, Кутузов был встречен начальником гвардейского корпуса Лавровым, который просил князя на чашку чаю в расположение Преображенского полка. Полководец сошел с лошади, сел на походный стул и, рассматривая знамена, привешенные к французским орлам, прочитал вслух:
– Ульм... Аустерлиц...
Тут он оглядел плотную толпу в красных воротниках, собравшуюся вокруг, и добавил, указывая на надпись «Аустерлиц»:
– Вот имя, которого я терпеть не могу. Но, впрочем, умываю в этом руки. Я этого сражения никогда не хотел...
Уже весь корпус, от старого до малого, сбежался к биваку, желая наглядеться на обожаемого военачальника. Никто из гвардейцев не чувствовал ни грязи под собою, ни сыпавшегося вслед за наступившей оттепелью дождя.
Кутузов достал из кармана бумажку, прочитал ее и заговорил снова в благоговейном молчании толпы:
– Где этот собачий сын Бонапарт сегодня ночует? Я знаю, что в Лядах он не уснет спокойно. Александр Никитич Сеславин дал мне слово, что он сегодня не даст ему покоя... Вот послушайте-ка, господа, какую мне прислал побасенку наш краснобай Крылов... – И, не заглядывая в бумажку, начал пересказывать: – Собрался волк в овчарню, а попал на псарню. Войти-то он вошел, да вот как пришлось выбираться оттуда – давай за ум. Собаки на него стаей, а он в угол, ощетинился и говорит: «Что это вы, друзья! За что это вы на меня? Я не враг вам. Пришел только посмотреть, что у вас делается, а сей час и вон выйду». Но тут подоспел псарь да и отвечает ему: «Нет, брат волчище, не провесть тебе нас! Правда, ты сер... – Тут фельдмаршал скинул свою белую фуражку и, потрясая наклоненною головою, продолжил: – А я, приятель, сед!» И пустил стаю псов на него...
Воздух сотрясся от громовых восклицаний гвардейцев.
Кутузов с главными силами не мог идти тотчас за разбитым Наполеоном, который с величайшей поспешностью отступал через Дубровну в Оршу. Нескольким небольшим отрядам велено было «тревожить французов как можно более, наипаче в ночное время». Тогда же фельдмаршал составил новый сильный авангард главной армии из лейб-гвардейского егерского, Финляндского, кирасирского и двух казачьих полков, гвардейской пешей артиллерии и роты конной артиллерии, поручив командование им Ермолову. Авангарду приказано было преследовать Наполеона и находиться в связи с Платовым, шедшим по правому берегу Днепра на Дубровну и Оршу, добивая по пути остатки корпуса Нея.
Семь дней, сквозь толпы отставших и полумертвых французов, разоренными дорогами, мимо сожженных деревень, двигался Ермолов от Дубровны до Борисова, где соединился с Молдавской армией Чичагова. Близился финал великой войны, приковавшей к себе взоры всей порабощенной Наполеоном Европы. На берегах Березины завоевателю угрожала, по-видимому, совершенная гибель. В то время как обломки французской армии спешили к Борисову, чтобы уйти через Березину, сюда же с трех сторон сходились Молдавская армия Чичагова, корпус Витгенштейна и войска Кутузова с авангардом впереди.
Русская армия не давала отдыха противнику ни днем, ни ночью, не позволяла изменить путь отступления. Кутузов не ограничивался только приказами к корпусным генералам. Он обращался ко всем солдатам и офицерам, призывая их не ослаблять усилий в преследовании неприятеля.
«После таковых чрезвычайных успехов, одерживаемых нами ежедневно и повсюду над неприятелем, – указывал главнокомандующий, – остается только быстрее его преследовать, и тогда, может быть, земля русская, которую мечтал он поработить, усеется костьми его. Итак, мы будем преследовать неутомимо. Настает зима, вьюги и морозы. Вам ли бояться их, дети Севера? Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов. Она есть надежная стена Отечества, о которую все сокрушается... Пусть всякий помнит Суворова: он научил сносить и голод, и холод, когда дело шло о победе русского народа».
Между тем, заняв Минск, Чичагов получил предписание Кутузова не мешкая закрыть французам дорогу у Борисова, где, по планам фельдмаршала, должна была быть уготована гибель наполеоновской армии. Самоуверенный Чичагов незадолго до того отдал приказ о поимке французского императора: «Наполеонова армия в бегстве; виновник бедствий Европы с ней. Мы находимся на путях его. Легко быть может, что Всевышнему будет угодно прекратить гнев свой, предав нам его. Посему желаю, чтобы приметы сего человека были всем известны. Он росту малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы черные. Для вящей же надежности ловить и приводить ко мне всех малорослых».
