консерватор из всех, кого я знаю!»
Она поглядывала на него с только ей одной присущим нежным недоверием, не понимая, хотел сын ей сказать что-то приятное или наоборот.
Дав ей полчаса отдохнуть, Феликс прошел в голубой коридор, где к услугам Фрэнсис Фриленд всегда была готова комната, которая не успевала ей надоесть, ибо она никогда долго в ней не заживалась. Мать лежала на кушетке в просторном сером кашемировом платье. Окна были отворены, легкий ветерок шевелил ситцевые занавески и разносил по комнате запах стоящей в вазе гвоздики – ее любимых цветов. В этой спальне не было кровати, и она настолько отличалась от других комнат в доме Клары, словно, презрев законную владелицу, здесь поселился дух совсем иной эпохи.
У Феликса было такое ощущение, будто здесь не слишком ухаживают за бренной плотью. Скорее наоборот. Плоти здесь не было и следа, словно тут считали, что она «не очень прилична». Не было ни кровати, ни умывальника, ни комода, ни гардероба, ни зеркала, ни даже горшка с любимой цветочной смесью Клары.
– Неужели это твоя спальня, мама? – недоумевая, спросил Феликс.
Фрэнсис Фриленд ответила со смущенным смешком:
– О да, милый! Я должна показать тебе мое устройство. – Она встала. – Видишь, это уходит сюда, а то уходит туда, а вот это – опять сюда. Потом все вместе идет под это, после чего я дергаю вон то. Правда, чудесно?
– Но зачем? – спросил Феликс.
– Ну как ты не понимаешь? Все так мило, никто ничего не замечает. И никаких хлопот.
– А когда ты ложишься спать?
– Ну тогда я просто кладу одежду сюда и открываю это. Вот и все. Просто прелесть!
– Понимаю, – сказал Феликс – Как ты думаешь, могу я спокойно сесть вот на это, или я куда-нибудь провалюсь?
Фрэнсис Фриленд поглядела на него и сказала:
– Гадкий мальчик!
Феликс уселся на то, что по виду напоминало кушетку.
– Право, – сказал он с легким беспокойством, потому что чувствовал в ней какую-то тревогу, – ты изумительный человек.
Фрэнсис Фриленд отмахнулась от этой похвалы: очевидно, сочла ее неуместной:
– Что ты, милый, ведь все это так просто!
Феликс увидел у нее в руке какой-то предмет.
– Это моя электрическая щеточка. Она сделает с твоими волосами просто чудеса! Пока ты там сидишь, я ее на тебе попробую.
Возле его уха послышались треск, жужжание, и что-то, словно овод, впилось ему в волосы.
– Я пришел рассказать тебе, мама, очень важную новость.
– Да, да, милый, я так рада буду ее услышать; ты не обращай внимания, это превосходная щетка, совсем новинка!
«Непонятно, – думал Феликс, – почему человек, который так, как она, любит все новое, если это предмет материального мира, даже не взглянет на самое малое новшество, если оно принадлежит миру духовному?» И пока машинка стрекотала по его голове, он излагал ей положение дел в Джойфилдсе.
Когда он кончил, Фрэнсис Фриленд сказала:
– А теперь, милый, немножко нагнись.
Феликс нагнулся. Машинка начала безжалостно дергать волоски на затылке, и он довольно резко выпрямился.
Фрэнсис Фриленд с укором разглядывала машинку.
– Какая досада! Никогда раньше она так себя не вела…
– Наверно! – пробормотал Феликс. – Но что ты думаешь о том, что творится в Джойфилдсе?
– Ах, милый, какая жалость, что они не ладят с этими Маллорингами! Право же, грустно, что их с детства не приучили ходить в церковь.
Феликс только посмотрел на нее, не зная, огорчаться ему или радоваться, что его рассказ не вызвал у нее даже тени тревоги. Как он завидовал ее цельности, ее умению не видеть хотя бы на шаг дальше, чем было абсолютно необходимо! И вдруг он подумал: «Нет, она изумительная женщина! При ее любви к церкви как ей, наверно, больно, что никто из нас туда не ходит, даже Джон! А она ведь ни разу не сказала ни слова. В ней есть душевная широта, способность принимать неизбежное. Нет женщины, которая с такой решительностью видела бы лишь самые светлые стороны во всем. Это чудесное свойство!»
А она в это время говорила:
– Милый, только обещай, если я тебе ее дам, пользоваться ею каждое утро! Вот увидишь, скоро у тебя вырастет целая уйма новых волосиков.
– Может быть, – мрачно произнес он, – но они снова выпадут. Время губит мои волосы, мама, так же, как деревню.
– Ничего подобного! Надо только упорно продолжать за ними ухаживать.
Феликс повернулся, чтобы получше на нее поглядеть. Она двигалась по комнате, старательно поправляя семейные фотографии на стенах – единственное здесь украшение. Каким правильным, точеным и нежным было ее лицо, каким в то же время волевым – почти до фанатизма, какой тонкой и хрупкой – фигура, но сколько в ней неистребимой энергии! Тут он вспомнил, как четыре года назад она без помощи врача победила двустороннее воспаление легких – спокойно лежала на спине, и все. «Она отмахивается от беды, пока та не подступит вплотную, а потом просто заявляет, что беды никакой нет. Это что-то чисто английское».
Она гонялась за навозной мухой, вооружившись маленьким проволочным веером, и, приблизившись к Феликсу, спросила:
– А это приспособление ты видел, милый? Надо ударить муху, и она сразу умирает.
– И тебе хоть раз удалось ее ударить?
– О, конечно!
И она помахала веером над мухой, которая ускользнула от нее без всякого труда.
– Терпеть не могу их убивать, но не люблю мух! Ну вот!
Муха вылетела в окно за спиной у Феликса и тут же влетела в другое. Он встал.
– Тебе, мамочка, надо отдохнуть перед чаем.
Он увидел, что она смотрит на него испытующе, отчаянно придумывая, что бы еще ему подарить или для него сделать.
– Хочешь взять этот проволочный…
Феликс обратился в бегство, чувствуя, что он не достоин такой любви. Она ведь так и не отдохнет, если он останется с ней! И все же, вспомнив выражение ее лица, Феликс пожалел, что ушел.
Выйдя из дома, погруженного в будничный покой, ибо от «шишек» не осталось и следа, Феликс подошел к недавно возведенной ограде, скрывающей место, где стоял дом Моретонов, который был сожжен «солдатами из Тьюксбери и Глостера», как сообщали старинные хроники, столь дорогие сердцу Клары. И Феликс уселся на этой ограде. Наверху, в некошеной траве, виднелась сверкающая синева павлиньей грудки: геральдическая птица мирно переваривала зерна, застыв в необычайно аристократической позе, а внизу садовники собирали крыжовник.
«О, садовники и крыжовник великих мира сего! – подумал он. – Вот будущее нашей деревни!» Он стал наблюдать за ними. Как умело они работают! Какой у них терпеливый и выхоленный вид! В
