– Штернберг должен использовать своих собственных писарей, – пробурчал Мартиниц.
– Господин фон Штернберг очень спешил и сказал, что будет обязан вашим превосходительствам.
Мартиниц больше не казался мрачным. О соперничестве между часто непредусмотрительным, более молодым Штернбергом и упряжкой Славата – Мартиниц ходили легенды. Если Штернберг добровольно ставит себя в зависимость от своих противников, то это можно воспринимать как свет в конце туннеля.
– Ты понимаешь по-немецки? – спросил Славата.
– Так же хорошо, как и по-богемски.
С тех пор как Габсбурги обрели господствующее положение, все больше людей с запада и юга империи переезжали в Богемию, не считая переселенцев из Франконии, Баварии, Саксонии и Австрии, которые жили на этой территории со времен освоения восточных земель, происшедшего четыреста лет назад. Однако новые поселенцы, заключившие браки с членами старых богемских семей и получившие право на недвижимое имущество тех жителей, которые не имели законных наследников, состояли в значительной степени из таких людей, как граф Турн. Прошло много лет, прежде чем граф понял: чтобы управлять страной и влиять на местную политику, нужно понимать язык своего окружения. Из-за этой непреднамеренной надменности между немецкими анклавами и остальной частью королевства постепенно протянулась граница, первые последствия которой состояли в следующем: обе партии полагали, что другая сторона должна сначала выучить их язык» прежде чем можно будет беседовать и о чем-то договариваться.
– Ты владеешь и устной, и письменной речью?
– Да, ваше превосходительство.
– Все равно надо бы подождать Фабрициуса, – пробурчал Мартиниц.
– Нет, Владислав тоже хорошо знает язык, – заявил Славата и снова демонстративно воспользовался платочком.
Вацлав обернулся к крестьянам, стоявшим с опущенными головами.
Мартиниц щелкнул пальцами.
– Больше никаких ритуалов, – предостерег он.
Вацлав с готовностью кивнул.
– О чем вы хотите просить? – обратился он к крестьянам. Их просьба, по всей вероятности, была очень серьезной, иначе их не пустили бы сюда, в придворную канцелярию, независимо от того, настоящими были языковые трудности или надуманными.
– На нашу деревню напали, – произнес один из них после того, как товарищи пнули его в бок, тем самым назначив своим представителем.
– Разбойники? Это дело хозяина земли. Под чьей юрисдикцией находится ваша…
– Это были не разбойники, – перебил его крестьянин.
– Это были солдаты, – добавил другой.
Вацлав краем глаза заметил, что Славата и Мартиниц прислушиваются к разговору. Он обернулся к ним и перевел, но оба уже все поняли.
– Спроси его, может, это были регулярные войска?
– Вы думаете об армии, которую собрали местные дворяне?
– Просто спроси его.
Крестьянин покачал головой.
– Нет, у них не было знамен и обозов, как это бывает обычно.
– Откуда ты тогда знаешь, что это были солдаты?
– У разбойников нет огнестрельного оружия.
– И они нападают, чтобы грабить, а не чтобы пожить несколько дней.
– Так, значит, они у вас жили?
– Да.
– В одном из ваших домов?
– Да.
– Спроси, кто хозяин его деревни, – приказал Славата.
– Господин Вольф фон Дауба, – угрюмо ответил крестьянин. – Но он даже слушать нас не стал. Потому что мы добрые католики.
Славата, Мартиниц и Вацлав переглянулись. Вольф фон Дауба был признанным сторонником партии графа Кинского и одним из менее выдающихся членов земельного совета Богемии.
– Нельзя вот так сразу попасть к господину, нужно набраться терпения, – тут же заметил Мартиниц, у которого сработал рефлекс дворянина, склонного рассматривать даже плохие привычки товарища по сословию как привилегии, поскольку это могли оказаться его собственные привилегии, даже если упомянутый дворянин принадлежал к лагерю соперников.
Мы несколько недель пытались обратиться к нему с ходатайством.
– Абсолютно безразлично, о ком идет речь – о разбойниках или о солдатах, – задумчиво произнес Славата, – как хороший хозяин, Дауба должен был что-нибудь предпринять, хоть он и протестант. Но он не сделал этого, и его поведение…
– …скорее всего указывает на то, что это были разбойники из протестантской армии! – закончил Мартиниц. – Черт возьми, это может послужить доказательством, что местным дворянам и впрямь удалось собрать армию.
– И поводом для войны, – мрачно заметил Славата. – Нарушение общественного порядка. Это искра в бочке с порохом.
– Господин, – подобострастно произнес крестьянин и по смотрел на Вацлава. – Есть убитые.
– Фент Энгильштеттин и его сын.
– Как это произошло?
– Они просто застрелили их.
– Война началась, – радостно отметил Мартиниц.
– Вообще-то, похоже на то, что это все-таки мародеры, – вмешался Вацлав. – Для этого не нужна никакая протестантская армия. Кстати, это могли быть и католические солдаты.
– Твое дело – переводить, а не учить меня! – рявкнул Мартиниц.
Представитель крестьян достал из-под рубахи какой-то предмет, болтавшийся у него на шнуре вокруг шеи. Он передал его Мартиницу, но тот демонстративно сцепил руки за спиной. Славата отмахнулся от предложенного предмета своим платочком. Вместо них предмет взял Вацлав. В первое мгновение он не знал, как к нему подступиться.
– Это бутылочка для пороха, – пояснил Мартиниц. – С перевязи. Абсолютно явное военное снаряжение.
– Мы нашли это в доме, который забрали себе солдаты. Вацлав высоко поднял предмет.
– Здесь что-то выгравировано. Герб… четыре льва, которые обращены друг к другу. Цвета почти совсем вытерты… синий и оранжевый…
– Цвета дома Валленштейна, – сразу определил Слава.
– Уважаю, коллега, – одобрительно отозвался Мартин.
– Помните ту историю с пасквилем против его величества императора? Его заказал старый Генрих фон Валленштейн-Добрович. Я еще тогда запомнил этот герб.
Вацлав внимательно посмотрел на бутылочку для пороха и спросил себя, не спит ли он. Если да, тогда ему снится кошмар. Если же нет, то…
– Солдаты называли своего предводителя Геник, – добавил второй крестьянин, которого не выбрали представителем, но он, тем не менее, до сих пор активно участвовал в беседе. – У них был с собой большой железный сундук…
– Украденная полковая касса! – воскликнул Мартиниц.
Славата, все еще погруженный в воспоминания, возразил:
– Но весь род Валленштейнов – католики! Тогда версия о протестантской армии не находит подтверждения.
– …и раненый, – закончил крестьянин. – Мы ожидали, что солдаты просто оставят его, но они убрались из деревни вместе с ним.
– Странно, – согласился Мартиниц.
Вацлав попытался сглотнуть, но во рту у него пересохло.
– Ваши превосходительства, – выдавил он и понял, что не чувствует губ, – ваши превосходительства, я должен высказать безотлагательную просьбу.
– Спроси его, в каком направлении убрались парни!
Крестьяне вздрогнули, когда дверь неожиданно распахнулась и на пороге появился запыхавшийся Филипп Фабрициус. Глаза у него покраснели, бледное лицо покрылось пятнами. Судя по всему, ночью ему почти не довелось спать. Первый писарь вынужден был держаться за дверную коробку. Пробежка, похоже, не пошла ему на пользу. Вацлав предположил, что коллега встретил Филиппа по пути из дома Смирицкого в канцелярию и поторопил его.
– Извините, – выдохнул Фабрициус и бросил на Вацлава растерянный взгляд, – я опоздал, так как…
– В следующий раз, если фон Штернберг чего-то от тебя захочет, спроси сначала нас! – пролаял Мартиниц.
– Разумеется, – согласился Филипп и попытался не показать, что совершенно сбит с толку.
– И что это было за послание?
– Насколько я понял, оно было запечатано, – вмешался Вацлав, поскольку Филипп не отвечал.
– Да, – поддакнул Филипп. – Было запечатано.
– Входи же и закрой за собой дверь. Для тебя есть работа. – Мартиниц милостиво махнул Вацлаву рукой. – А ты можешь идти.
– Ваши превосходительства, могу ли я попросить…
– Я уже сказал: ты можешь идти.
– Нет, дело в том…
– Фабрициус, чего ты ждешь?
«Ну хорошо, – упрямо подумал Вацлав, – тогда я не стану просить, а просто возьму себе отпуск. Я не буду ждать, пока…»
– Что я должен знать? – спросил Фабрициус, внезапно оказавшийся перед Вацлавом. Взгляд его умолял, хотя голос звучал невозмутимо. – Э…
Оба имперских чиновника с любопытством смотрели на своих писарей. Вацлав обнаружил, что он все еще держит в руке бутылочку для пороха.
– Лови! – закричал он крестьянам и намеренно бросил бутылочку так неуклюже, что они не смогли поймать ее.
Мартиниц и Славата отступили, когда с полдесятка серо-бурых фигур погнались за единственным доказательством, подтверждавшим их жалобу. Бутылочка для пороха подкатилась к ногам Славаты. Он невольно наклонился, хотя еще недавно ему было противно к ней прикасаться.
