– Славься, Мария всемилостивейшая, ты сотворила чудо!
Топот лошадиных копыт заставил его замолчать и снова броситься на землю. Вацлав увидел, как поднимается облако пыли на дороге, круто спускающейся к Малой Стране, – нападавшие уже покинули пределы Града. Из-за угла выбежали солдаты. Вацлав наступил на что-то жесткое и, подняв ногу, увидел, что это была бутылочка для пороха с гербом Валленштейнов. Славата, наверное, до самого конца сжимал ее в руке Вацлав поднял ее, выпрямился и последовал за мужчинами и женщинами, торопящимися к Триумфальной арке Сердце его неожиданно забилось дикой барабанной дробью.
Он избежал расправы лишь потому, что глубоко внутри обрюзгшего, пропитого тела Филиппа Фабрициуса обнаружилась честь. Первый писарь вознаградил Вацлава за его спасение сегодня утром – сегодня, когда еще казалось, будто с катастрофой, угрожающей его семье, уже ничто не сравнится.
Однако в действительности чаша весов могла опуститься еще ниже.
Нападение графа фон Турна и его сообщников на королевских наместников было началом войны.
А еще Вацлав понял, что Александра путешествует в сопровождении мужчины, который убил ее отца.
Задыхаясь, он вбежал в их дом на Златой уличке. Весь Град бурлил, и юноше пришлось пробиваться сквозь увеличивающуюся толпу, теснившую всех к тому месту, на котором Святая Дева самолично спасла трех добрых католиков от смерти. Вацлав был уверен, что соответствующая легенда уже начала обретать плоть и что пронзительным воплям Славаты и безрезультатному барахтанью Мартиница в ней вряд ли найдется место. Ему оставалось только надеяться, что настоящая смелость Филиппа не будет погребена под ожидающимся важничаньем обоих наместников, что было вполне предсказуемо.
Он ворвался в дом. От одной мысли о необходимости объяснять все еще раз у него перехватывало дыхание.
– Как зовут мужчину, который сопровождает Александру и твою старую служанку? – с порога спросил Вацлав, отбросив всякие правила вежливости, ибо на них не было времени.
Агнесс удивленно посмотрела на него. С точки зрения Вацлава, все происходило слишком медленно.
– Валленштейн? – воскликнул он. – Его зовут Валленштейн?
– Да, – ответила Агнесс, – Генрих фон Валленштейн-Добрович. По крайней мере, мне так кажется. Она упомянула его имя пару раз, но я так и не успела расспросить ее поподробнее…
Вацлав прислонился к двери.
– О господи, – простонал он. – Она называет его Геник?
– Я не знаю.
– Да что случилось-то? – спросил Андрей.
Вацлав поставил бутылочку для пороха на стол. У него так сильно дрожали руки, что она упала и покатилась по столешнице. Андрей поймал ее и осмотрел, прищурив глаза.
– Вильгельм Славата говорил, будто герб на ней принадлежит дому Валленштейнов.
Андрей пожал плечами.
– Разве тебе эта вещь не кажется знакомой?
– Это бутылочка для пороха с перевязи. У каждого, кто пользуется огнестрельным оружием, есть такая.
– Когда ты в последний раз видел нечто подобное?
– У одного из солдат, которые не пустили нас вчера на фирму. Может, ты наконец объяснишь нам…
Вацлав заставил себя сделать глубокий вдох.
– Эта бутылочка осталась в деревне, где группа мужчин устроилась на несколько дней. На ней герб Генриха фон Валленштейн-Добровича. Мужчины эти застрелили двух крестьян.
Агнесс стала бледной как мел.
– Ты хочешь сказать, Александра… с этими мужчинами… Что?…
– Я хочу сказать нечто совершенно другое.
– Сядь, – приказал ему Андрей, но от его лица тоже отхлынула кровь. – Сядь и подумай, прежде чем говорить.
– У меня нет времени на размышления! – воскликнул Вацлав. – Отец, может ли быть такое, что в день, когда убили дядю Киприана, ты видел перевязь, на которой висела эта бутылочка для пороха?
Андрей уставился на него.
– Послушайте, как все произошло, – в отчаянии стал объяснять Вацлав. – Делегация из деревни пожаловалась, что несколько недель назад в их деревне поселились какие-то люди и стали терроризировать крестьян. У них с собой был тяжелый железный сундук, а также раненый. Значит, они прибыли туда после боя. Граф Мартиниц считает, что сундук – это украденная полковая касса, но я сразу…
– …подумал о том сундуке, который кардинал спрятал в старых развалинах. – Андрей широко раскрытыми глазами смотрел в пустоту. – Хранившийся в Браунау сундук, в котором была спрятана библия дьявола, был из железа.
– Ты сейчас намекаешь на то, что Генрих фон Валленштейн-Добрович принимал участие в нападении на Киприана и Андрея? – вскричала Агнесс.
– Черт побери, – прошептал Андрей. Перед его глазами, казалось, разворачивались сцены из недавнего прошлого. Лицо его исказилось от боли. – Нападавшие были одеты очень просто. Только на их предводителе была дворянская одежда. Он был молод. Он был вооружен, как два офицера разом. На нем была перевязь – естественно!..
– Но как это… – сказала Агнесс. Андрей взял ее за руку.
– Агнесс! Если этим мужчиной действительно был Генрих фон Валленштейн-Добрович, то Александра…
– …сейчас путешествует с человеком, который убил ее отца, – закончил за него Вацлав. – Как только я это понял, я сразу же прибежал к вам.
– Мы немедленно должны ехать за ней! – воскликнула Агнесс и вскочила на ноги.
– Чего он хочет от Александры? – недоуменно спросил Андрей.
– О господи, я не знаю… я… Не замешана ли здесь библия дьявола? Не нужна ли им Александра для жертво… – Агнесс обессиленно упала на стул и сразу же попыталась подняться. На ее верхней губе выступили капли пота. – Почему она опять протягивает к нам лапы? Я проклинаю…
– Крестьяне говорили, сколько человек там было?
– Нет, – ответил Вацлав. – Я полагаю, больше чем полдесятка, если они смогли запугать целую деревню.
– Нам удалось уничтожить несколько человек из тех, кто напал на нас, – заметил Андрей. – Я не считал, скольким из них удалось ускользнуть, но их действительно могло быть примерно с десяток, а то и больше.
– С теми, кто пришел в деревню, был раненый.
– Я подстрелил их предводителя, Генриха фон Валленштейн-Добровича, – если это и правда был он.
Агнесс вцепилась обеими руками в стол. Она тяжело дышала.
– Естественно, это был он! – прошипела она и забрала у Андрея бутылочку для пороха. – Вот, посмотри на герб!
Андрей покачал головой.
– Пуля только слегка задела его. Расстояние было большим. Если бы я серьезно ранил Валленштейна, его бы выбросило из седла.
– Да это совершенно все равно…
– Нет, – упрямо повторил Андрей. – Однажды мне довелось путешествовать вместе со старым солдатом. Он научил меня обращать внимание на такие вещи. В той схватке нам с Киприаном удалось обезвредить кое-кого из напавших, но они не остались в седле, а значит, вряд ли выжили. Среди тех кто умчался прочь и получил хотя бы легкое ранение, был их предводитель. Я уверен, что рана его не была серьезной.
– Возможно, он потом свалился с лошади и сломал себе что-нибудь. – Агнесс распахнула дверь. – Ты представляешь, как сильно меня это беспокоит? я с большим трудом держу себя в руках, чтобы вслух не пожелать ему смерти, кем бы этот тип не был. Чего вы ждете?
– Куда ты собралась?
– Мы должны позвать на помощь. Когда об этом станет известно при дворе, они тоже кое-что предпримут. Я хочу принять участие в поисках, ведь речь идет о моей дочери. – Она вышла из дома. – А здесь-то что происходит?
Вацлаву казалось, как будто с момента происшествия, свидетелем которого он только что стал, прошло уже несколько недель, больше чем с времени нападения на его отца и дядю.
– Никто при дворе тебе не поможет, – заметил он. – У них сейчас своих проблем хватает.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Сегодня представители протестантских земель напали на наместников короля и выбросили их из окна. Мы на войне.
Только тот кто сам горит, может разжечь огонь в других.
Аврелий АвгустинКозьма Лаудентрит страдал. Он был алхимикам, последователем Гермеса Трисмегиста, а не каким-то проклятым цирюльником. Он сделал добрый глоток прямо из кувшина; кубками он не пользовался. «Вот за это и выпьем, друг мой, ибо я вовсе не чертов цирюльник!» – воскликнул он про себя и застонал. Это было бессмысленно.
Было бессмысленно уверять себя, что ты алхимик, если все, чего от тебя хотят, это лечение ран и время от времени смешивание какого-нибудь эликсира.
Выпьем, Козьма! За жизнь!
Жизнь была адом…
Козьма оставил кубок нетронутым, но не потому что тот не мог утолить его жажды, а потому что жидкость, которая в нем была, почти целиком расплескалась бы, если бы он попытался поднести кубок ко рту. По сравнению с руками Козьмы листва осины была неподвижна, как статуя. Дрожь ослабевала только в том случае, когда он накладывал шину на перелом, или вырывал зуб, или зашивал зияющую рану, или наносил мазь на язву. Это было чудом. Это было насмешкой.
