Смерть! Народ растерялся и не знал, где искать спасения: власти растерялись тоже, и только Киприан бесстрашно ходил всюду и ликуя кричал:
— Божье попущенье! Гибель никонианцам!
Патриарх написал воззвание к обезумевшему от ужаса народу. «Божья кара! — писал он. — Ей же покориться со смирением».
Он советовал держать посты, молиться и терпеть, но сам спешно уехал из Москвы вместе с царицею и царским семейством в Калягин монастырь.
Князь Теряев тоже услал под Коломну свою мать и жену и собирался услать Эхе с семьею.
Бедная Эльза не могла прийти в себя от нежданной печали: ее жених, Иван Безглинг, пал первою жертвой заразы.
— Эльза, не плачь, — уговаривал ее Эдуард, — такова судьба.
— Ах, что мне судьба! — говорила она, заливаясь слезами.
Эхе ходил мрачный, хмурый, а дедушка Штрассе рылся в книгах, думая найти средство против страшной заразы, но она уже пробралась в дом Теряевых и выкосила всю семью добрых немцев.
Князь Теряев прямо из дворца, не заехав даже домой, проехал в дом Морозовой и велел провести себя к ней.
Вздрогнула она, побледнела, услыхав его имя, но тотчас поборола страх свой и, шепча молитвы, опять свиделась с ним в молельной.
— Почто занадобилась, Терентий Михайлович? — спросила она, стараясь казаться спокойной.
— Боярыня, — ответил Терентий, не глядя на нее, — в городе зараза, мор. Закажи людям собраться и тебя увезти. Все едут прочь!
— Киприанушка! — воскликнула боярыня, вспомнив его бессвязные речи. — Мор, говоришь? — И лицо ее просветлело.
— Божья кара на никонианцев! — сказала она убежденным голосом. — Чудо, чудо!
— Боярыня, люди мрут и в домах, и на улицах. Уезжай, Бога для.
— Я? — Боярыня даже удивилась — А почто, Терентий Михайлович? Я замолюсь перед Господом, и Он удержит меня. Вероотступникам гибель, а нас помилует, ибо нам иное уготовано!
Теряев изумленно взглянул на нее.
— Зараза не разбирает, — сказал он, — и холоп, и боярин — всяк умирает!
— Так, так! — ответила боярыня. — Но не стать бежать мне от гибели. На все воля Господа! И опять, в беде этой люди нужны: кого утешить, кому помочь, — а я уйду? Для того ли от Господа жизнь дана, чтоб беречь ее ради праздности? Ты едешь прочь?
— Я не смею! Я поставлен царем на дело.
— А я Господом Самим! Его ли ослушаюсь, — сказала вдохновенно Морозова.
Князь Теряев взглянул на нее в изумлении и трепете и низко поклонился.
— Прости, боярыня, меня, неразумного! Святая ты! — сказал он дрогнувшим голосом, а когда вернулся домой, какой ненавистной показалась ему жена, размалеванная, с черными зубами!
Он рад был, провожая ее под Коломну, и с горечью подумал:
— Умереть бы!…
Это была ужасная болезнь. По замечаниям тогдашнего врача Сиденгама, она состояла из карбункулов и воспаления в горле, развиваясь в несколько часов и не зная пощады к пораженному. В одной Москве погибло от нее в ту пору более двадцати тысяч человек!
Князь Пронский, высокий стройный красавец с русою бородою, сидел в своей палате и быстро писал донесение государю, зная, что о том же пишет и князь Теряев, и стараясь поэтому быть точнее в своих донесениях.
Время от времени он вставал, потирал лоб рукою, ходил по палате и снова садился писать. Послание подходило к концу.
«Все приказы, — писал он, оканчивая, — заперты. Дьяки и подьячие умерли, и все бегут из Москвы, опасаясь сей заразы. Только мы без твоего государева приказа покинуть города не смеем».
Он окончил и откинулся к высокой спинке стула.
— Так ладно будет! — сказал он, снова пробежав последние строки и прикрыв рукою глаза. С самого утра он чувствовал себя как-то нудно: устал словно. А правду сказать, и есть с чего утомиться!…
Народ мутится, смирять его нужно, уговаривать. Церкви заперты, попы все померли, отпевать некому, да и хоронить тоже. А убирать трупы надобно, потому смердят по улицам и от сего наипаче зараза. Хоронить надобно не инако как колодниками: тем все едино — что на плахе умереть, что от заразы. И везде самому быть надо! Спасибо еще князю Теряеву. Молодой, да больно деловитый!…
— Князь Терентий Теряев повидать тебя, княже, хочет, — сказал, входя в покои, отрок.
Князь быстро встал.
— Зови, веди! — сказал он.
Терентий вошел, и они поцеловались.
— С чем, князь?
— Да вот государю отписку сделал. Может, прочесть захочешь?
— А зачем? Я тоже отписал. Вот и пошлем заодно: твое и мое. Сейчас и запечатаем. Давай свое!
Теряев подал и вдруг испуганно вскрикнул:
— Князь, тебе недужно!
— Не… не…
И в тот же миг Пронский упал на пол, облитый темною кровью. Терентий успел отскочить в сторону и громко позвал слуг. Холопы вбежали и в ужасе попятились назад.
Князь посинел. Белки глаз выворотились, и вид его приводил всех в невольное содрогание.
Князь Теряев спешно взял свое и его донесения.
— Берите князя и хороните в саду! — крикнул он холопам, но те не двигались с места, скованные ужасом.
— Пошли, княже, за колодниками, — кланяясь, робко сказал стремянной покойного князя, — а нам умирать неохота!
Князь грозно насупился, но палата вмиг опустела, а два часа спустя во всем доме князя не было ни одного слуги.
— Такова и моя смерть будет! — подумал Терентий и тихо вышел из дома.
Ужасен был вид улиц, по которым медленно проезжал князь на своем аргамаке.
Дома и лавки, растворенные настежь, были пусты; то здесь, то там валялись трупы людей, застигнутых страшной заразой, и обнаженные по пояс колодники, вымазанные дегтем, волокли по улицам трупы, зацепив их баграми, чтобы свалить в общую яму.
Невыносимый смрад стоял в туманном воздухе, сеял мелкий дождь, и среди безмолвия, при виде смерти и общего запустения страх проникал в душу каждого и заставлял думать о Божьем гневе.
— Согрешили, окаянные! — вопил юродивый, бродя из улицы в улицу. — За никонианцев и ревнителей гибнут!
Князь Теряев проехал Кремль и Белый город и стал заворачивать к Москве-реке, когда увидел каких-то людей, которые спешно входили в дом и выходили из него с сундуками и узлами, складывая все на телегу.
— Воры! — решил князь и хотел их остановить, но потом раздумал.
— От своей кражи погибнут, — подумал он с усмешкою.
А люди, накладывая воз, весело переговаривались.
— Все к Сычу волоки, там поделимся. Панфилушка, волоки сундучок-то!
Панфил, бывший холоп воеводы Матюшкииа, ухватил огромный сундук и, напрягшись, бросил его в телегу.
— Эка силища у лешего! — проворчал Шаленый.
— Трогай, что ли! — закричал Косарь, и телега, скрипя колесами, двинулась по улице.
Для них чума явилась пособницей их подлого дела. Они бесстрашно входили в зачумленные дома, где еще валялись трупы умерших, и ограбляли все, избегая только носильного платья.
— К золоту да серебру не пристанет, — правильно рассуждал Мирон, их атаман, и они тащили складни, ризы с икон, кубки, посуду и кубышки с деньгами, не боясь ни приказов, ни приказных.
Князь Теряев ехал дальше и вдруг в ужасе остановился, словно окаменев в седле.
Боярыня Морозова, нежная красавица, с головой, повязанной убрусом, сама, своими белыми руками держала голову охладевшего, скорченного трупа, в то время как верный ее слуга Иван и сенные девки несли труп на длинных полотнищах.
Князь пришел в себя и, спешно соскочив с коня, бросился к Морозовой.
— Федосья Прокофьевна, — закричал он, — что делаешь? Али не жаль тебе живота своего!
— Все в руках Господа моего, — с трогательной простотою ответила боярыня, — без Его воли не упадет и волос с головы!
— Но ведь это смерть!
— Попущу ли, чтобы праведный остался без погребенья в добычу псам? — ответила она так же просто, и князь не знал, что ей ответить, и растерянно смотрел на нее.
Мрачно ходил он по своим опустевшим покоям и неотступно думал о молодой красавице.
Что она? Что движет ее поступками? Отчего она не как все? И, думая о ней, князь умилялся.
Теперь, когда объятый ужасом город почти опустел и никто уже не дослеживал друг за другом, князь Терентий почасту навещал Морозову и слушал ее пламенные речи.
Она теперь перестала бояться его, не искушаемая его красотою, и горела к нему чистой любовью, как к своему ученику, а он, как малый ребенок, слушал ее, понемногу заражаясь ее страстными речами.
— К гибели идем, — говорила она, — несмышленые, дети малые, как стадо влекомые антихристом на погибель. В гордости сатанинской Никон мнит победить веру Христову и алчет власти. А царь уже весь у него, и бояре совращены и народ ведут к гибели, терзая всякого, кто в вере тверд! Гляди, семьсот лет деды и отцы крестились двуперстно, ныне же дьявола измышление — троеперстное знаменье. Сие знак сатаны!
Терентий содрогался.
— Вот поют вместо «благословен грядый» — «обретохом веру истинную», а где тако?… Пишут Спасов образ письма неподобного… лицо одутловато, уста червонные, волосы кудрявые, персты надутые, и весь — яко немчин, брюхат и толст учинен, лишь сабли при бедре не писано. А все Никон умыслил: будто живые писать…
