— Вот поют вместо «благословен грядый» — «обретохом веру истинную», а где тако?… Пишут Спасов образ письма неподобного… лицо одутловато, уста червонные, волосы кудрявые, персты надутые, и весь — яко немчин, брюхат и толст учинен, лишь сабли при бедре не писано. А все Никон умыслил: будто живые писать…
И опять содрогался Терентий от ее речей и чувствовал, что что-то кощунственное, страшное вершит Никон.
А Морозова все говорила:
— Светочей наших, истых ревнителей, и гонят, и бьют, и огнем палят. Стонут они, голубчики, в сибирской стуже, в железо скованные, а Господь им силу дает: сим победиши!…
Терентий узнал и Киприана юродивого, и Федора, недавно прибежавшего в Москву от рязанского архиепископа Иллариона, которому был отдан за упорное староверство под начало.
Слышал от них Терентий про страшные муки, ими переиспытанные, и проникся к ним восхищением.
«Их истина, если они не боятся за нее терпеть такие мучительства!» — думал он и умилялся. Видимо, Бог помогал им переносить муки.
Князь Петр едва раскрыл глаза, проснувшись на другое утро, как первая мысль его была о полячке. Он улыбнулся и быстро вскочил со своего ложа. Отец его собирался к царю на поклон и ласково сказал сыну:
— Ну, Петруша, снаряжайся скорее к царю идти!
— К царю? — огорченно воскликнул Петр, но тотчас улыбнулся и кивнул головою.
— Мигом, батюшка!
Он выбежал из ставки, быстро ополоснул лицо холодною водою и вернулся, чтобы надеть кафтан и опоясаться саблей.
— Совсем воин! — сказал отец, с любовью осматривая сына. — Что, вчера много рубился?
— Было, батюшка, — ответил Петр и покраснел при мысли, что отец станет дальше расспрашивать и он выдаст свою тайну, но отец торопился к царской ставке.
У царя хотя и не было иордани, как в Коломенском, а все ж он не любил, когда ближние опаздывали к его выходу.
— Идем, идем! — сказал он сыну.
Хотя до царской ставки было каких-нибудь двести саженей, но ни один боярин не шел туда пешим, дабы не унизить своего достоинства. У шатра, держа в поводу коней, стояли стремянные князей Антон и Кряж. Петр вздел ногу в стремя и, подымаясь на седло, сказал Кряжу:
— Придет жид, спрячь его до моего прихода. Вернусь в одночасье!
Кряж только кивнул головою.
Несмотря на походное время, царь, любя церемонии и пышность, сохранил свои обычаи. Так же совершал торжественно он свой выход, отстаивал обедню и трапезовал с боярами, так же пышно снаряжал охоту и с великим торжеством делал редкие объезды войска.
Теперь у своей палатки с золотыми орлами на устоях, на высоком кресле сидел царь в золотном кафтане, с царской шапкой на голове и принимал от бояр поклоны с утренним здравием.
— А, милый воин! — ласково сказал он Петру, когда тот десять раз отбил ему челом и приблизился к руке. — Давно я тебя не видел. Смотри, за битвами и про меня забыл, от Смоленска в спальниках не был!
— Твоя воля, государь, — ответил Петр.
Царь взглянул на него улыбаясь.
— Бейся, бейся! Мечом служить государю и того почетнее. Много ляхов побил?
Петр покраснел.
— Лют в битве, государь-батюшка, — ответил за него Матвеев, — когда Смоленск брали, я видал его. И теперь тоже. Лихой воин!
— Жалую, коли так, тебя в полковники, — сказал царь, — вон Битюгина убили. Возьми начало над его полком!
Петр упал царю в ноги. Такой великой чести он не смел и ожидать даже. Царь протянул ему руку в знак милости и весело стал беседовать с боярами о славных и быстрых победах.
— Теперь Вильну взять, и конец походу.
Петр замешался в толпу бояр и свиты и со всех сторон слышал горячие поздравления.
Его все любили за молодость, смелость и открытый нрав.
— Ну, князь, дозволь и мне тебе поклониться. У тебя под началом буду.
Петр оглянулся и узнал Тугаева.
— Ты, князь! Да я же твой по гроб должник! Ты меня вчерась от смерти спас! Поцелуемся! — И они крепко обнялись.
— Недосуг мне нынче, — сказал Петр, — а ужо не откажи: побратаемся!
— За честь почту! — ответил Тугаев, радостно улыбаясь.
Петр едва дождался конца церемонии и снова обмер, когда царь позвал его к своему столу. Только в час пополудни, когда все полегли спать, нарушая исконный обычай, Петр пошел следом за Кряжем, ведя коня под уздцы.
— Где он?
— Я тут в роще укрыл его. Дрожит, — со смехом ответил Кряж.
— Зови его!
— Ясновельможный пан! — залепетал еврей, изгибаясь и кланяясь. — И как пан сказал, так я и пришел, чтобы вести пана. Пан пойдет?
— Сейчас! — пылко ответил Петр.
— А мои карбованцы? — трусливо спросил еврей.
— Деньги? — князь растерянно оглянулся. Вернуться в ставку — еще, пожалуй, отца разбудишь.
— Хочешь взять это? — сказал он, отстегивая изумруд, служивший ему на вороте запоном.
Еврей даже вздрогнул.
— Мне, пан? И пан не жартуе[62]? — забормотал он. Петр не понял.
— Не хочешь?
— Ой, и как же не хотеть! — воскликнул еврей. — Пан як царь, а Мордке бедный еврей. Как же не хотеть.
Петр кинул ему камень, и еврей мгновенно запрятал его за пазуху.
— Веди, — приказал Петр, — а ты иди спать! — сказал он Кряжу. — Батюшка спросит, скажи — в поле уехал!
Он ударил коня стременами и двинулся. Еврей побежал с ним рядом, держась рукой за стремя и всю дорогу говоря без умолку.
— Ой, и какой же славный пан! И какой же богатый пан! И какой у пана конь пенкний[63]! Пан большой магнат!
— Плачет она? — спросил Петр. Еврей закрутил головою.
Ой, вей мир, как плачет! Тятеле убили, а какой важный пан был! Мамеле убили! Майонтки[64] пожгли! Ой, как плачет! Не будь пана, и что ей было бы… Ой, ой, эти казаки (тьфу, чтоб они кому другому снились) такие лайдаки. Разбойники, самые злые разбойники. Им девушку только покажи… Туты, пан!
Еврей остановился, тяжело переводя дух. Пот лил с него ручьями, и он усиленно шмыгал носом.
— Туты! — повторил он. У Петра замерло сердце. Он сошел с коня и некоторое время стоял в нерешимости. Уж не вернуться ли в лагерь?
Но потом вдруг порывисто рванулся вперед и без указанья еврея неведомым влечением сразу нашел камору, где была укрыта девушка, и распахнул дверь.
Девушка вскрикнула и забилась в угол.
Петр растерянно остановился у порога. Голова его кружилась, сердце замерло.
— Боярыня, — робко произнес он.
Незнакомый звук поразил ухо девушки.
Она взглянула на Петра из-за руки и невольно улыбнулась — так смешон был красивый русский витязь!
Петр оправился и сделал к ней два шага, и она вдруг приняла от лица обе руки и взглянула на него своими ясными глазами. Словно снопы ослепительного света брызнули на Петра из этих лучистых глаз, и он вспыхнул, как небо от первых утренних лучей. Сердце его теперь билось с невероятною силою.
Он уже смело подошел к ней и стал подле нее, улыбаясь и смотря ей в очи.
— О, мой рыцарь, — нежно произнесла Анеля, — ты меня спас от смерти!
— А ты дала мне жизнь! — ответил Петр.
Они сидели уже рядом. Много видела панна Анеля на дому у отца польских витязей: и рейтаров, и гусар, и улан, но ни один не поразил ее так, как этот русский враг ее отчизны. Нет у него усов в три яруса, нет золоченой сабли и длинных шпор, не крутит он уса и не подбоченивается, но чувствует панна, что ни один из родственных ей витязей не устоит перед ним.
Не видал Петр красавиц, кроме сестры своей, Эльзы да сенных девок в своем доме, и в первый раз так близко один на один сидел он с девушкой, которая показалась ему краше майского дня.
— Сиротинка я бедная, — говорила Анеля на своем языке, — убиты отец и матушка, выжжено гнездо мое, и чуть покажу глаза — полонят меня враги. Куда я денусь? Ты один мой спаситель! — И она прижималась к нему.
Петр не понимал и половины из ее слов, но чувствовал, о чем говорит она, и жалость охватывала его сердце, а правая рука теснее и теснее прижимала к груди девушку.
— А ты говорила, что у тебя в Вильне есть свои!
— Есть тетка, но как доехать туда, а потом… как с тобою увижусь?
Сердце Петра радостно всколыхнулось.
— Увидимся! — весело ответил он. — Я сам тебя снаряжу с этим евреином, а там мы город возьмем, и я опять с тобою буду!
Анеля вдруг обняла его и прижалась губами к его щеке.
— Коханый мой.
Голова закружилась у Петра. Он сжал ее в объятьях.
— Милая!
— Так ты не покинешь меня?
— Ни в жизнь!
— Тогда зачем мне ехать, — сказала она, — ты с войском поедешь, а я с жидом в повозке.
Петр засмеялся.
— Я рад не расставаться с тобою!…
Чувство живой радости охватывало его всего и заставляло трепетать сердце.
Когда он вернулся в лагерь, отец увидел его сияющее лицо, он ласково ему улыбнулся и сказал:
— Да, не в пример иным тебя царь возвеличил!
Петр засмеялся. Ему забавно показалось, что радость его и отец, и все будут приписывать царской милости, а никто не знает того, что дороже всех милостей его сердцу первая молодая любовь.
