Джон еще ни разу так радушно не приветствовал Говарда. Он тут же сообщил, как гордится тем, что у него есть шурин, такой знаменитый человек.
Племянница Картера Филлис отличалась привлекательностью. Она была стройной, высокой, с правильными чертами лица. Девушка сознавала, что красива, и подчеркивала свою соблазнительную внешность короткой модной стрижкой и экстравагантной одеждой. К тому же девушке было двадцать лет – подходящий для замужества возраст. Однако, несмотря на то что Филлис обладала такими достоинствами, она, к удивлению окружающих, достаточно холодно вела себя с поклонниками. Ее главной страстью было движение за права женщин, а идолом для нее стала Эммелин Панкхёрст. Филлис скорее против своей воли поехала вместе с родителями в Луксор и теперь целыми днями брюзжала, обсуждая отношения в египетском обществе и выказывая недовольство по поводу грязи, вредной пищи и невыносимой жары.
– Ну, так что же? – требовательно спросила она. – Когда мне наконец разрешат взглянуть на древнего фараона?
– Замолчи! – перебила Эмми свою упрямую дочь и, повернувшись к Говарду, добавила: – Ты должен ее простить, этот ребенок сейчас в таком дурацком возрасте…
– Я не желаю, чтобы меня и дальше называли ребенком! – возмущенно возразила Филлис. – Что обо мне подумает дядя Говард!
– Что ж, отвечу на твой вопрос, – вернулся к разговору Говард. – Просто выгляни в окно, Филлис!
Девушка, упрямо поджав губы, подошла к окну. Когда она отодвинула занавеску и выглянула на улицу, перед отелем раздались радостные крики. На нее были направлены фотоаппараты. Народ хором скандировал:
– Картер, Картер, Картер!
Филлис испуганно отпрянула назад.
– Вот видишь, – заметил Говард, – это – цена известности Я здесь живу пятнадцать лет, и за это время никто не поинтересовался моей работой, никто не написал о ней и строчки в газете. И вдруг все переменилось. Меня преследует моя собственная слава. Я бы охотно проводил вас в Долину царей и показал гробницу Тутанхамона со всеми его сокровищами, но любая попытка обречена на провал. На подъезде к гробнице начались бы хаос и драка только за то, чтобы взглянуть на вход в нее или прикоснуться к знаменитому археологу Картеру! – При этих словах Говард поморщился, как веселый школьник.
– Но это же просто фантастика! – восторженно воскликнула Филлис. – Дядя Говард – звезда, как Рудольфо Валентино, о котором пишут в газетах, за которым увиваются стаи девушек, преследуя его на улицах и в порыве страсти срывая с него одежду.
Картер рассмеялся, что можно было увидеть нечасто, и сказал:
– Упаси меня бог от таких почитателей. В любом случае я могу сказать, что мне везет: я все еще попадаю в свой гостиничный номер одетым.
Но Филлис не отставала.
– Ты, должно быть, уже раздавал автографы, дядя Говард?
– Там! – Картер указал на стопки писем, громоздившиеся на его письменном столе у окна. – Все пожелания исходят в основном от женщин. А некоторые письма заставляют меня краснеть!
– Расскажи, дядя Говард! Что пишут эти дамы? – взволнованно спросила Филлис.
Но прежде чем Картер успел ответить, отец Филлис сказал:
– Молодой даме стоит вести Себя немного сдержаннее. Не утомляй дядю своими нескромными вопросами.
– Оставь, Джон, может быть, Филлис и спрашивала из нескромного любопытства, но я не делаю тайны из этих писем! Я совершенно незнаком с этими женщинами, а они меня знают только из газет. Это же странно, когда женщины интересуются каким-то совершенно незнакомым Картером. И для них неважно, молодой он или старый, бедный или богатый. Сегодня, когда меня чествуют как короля Луксора, женщины предлагают мне себя, не щадя своей чести. Слава делает человека желанным.
Филлис слушала Говарда с раскрытым от удивления ртом. Он был совершенно другим, не таким, как остальные мужчины, которых она до этого встречала. Его жизнь была интересна девушке, и она, недолго думая, произнесла:
– Дядя Говард, у такого знаменитого человека должна быть секретарша, которая будет заниматься корреспонденцией, назначать встречи и заниматься организационными вопросами. Ты так не считаешь?
Говард внимательно посмотрел на Филлис.
– Ты думаешь, что…
– Да. Я ходила в лицей, где как раз учат таким вещам. Несомненно, я стала бы для тебя лучшей секретаршей, дядя Говард.
Этими словами был удивлен не только Картер. Эмми и Джон тоже выглядели совершенно озадаченными. Филлис, конечно, была умной и одаренной девушкой, но в издательском деле – семейном бизнесе – она до сих пор не могла похвастать достижениями, хотя открыто и резко высказывала мнение о том, что женщины могли бы сделать такую же успешную карьеру, как и мужчины, только их труд оплачивается меньше.
– Если это не одна из твоих сумасбродных идей, а дядя Говард одобрит твое предложение, то я тоже ничего не буду иметь против, – ответил Джон. – Что ты скажешь на это, Говард?
– Это неплохая идея. У меня есть лишь одно опасение: как мы, два таких упрямца, как я и Филлис, будем ладить друг с другом. Давайте поговорим об этом через пару дней.
К удивлению родителей, Филлис впервые осталась довольна, однако она даже не подозревала, что эта идея кардинально изменит ее жизнь. Никто, даже сам Картер, не мог предположить, что судьба намеренно свела их. На следующий день в «Иджипшиан газетт» появилась фотография Филлис, выглядывающей из окна номера Картера. Статья вышла под заголовком: «Новая любовница короля Луксора?»
Филлис не подавала виду, но происходящее нравилось ей. Когда Картер спустя два дня дал свое согласие на то, чтобы она у него работала, ее упрямый, строптивый характер стал меняться на глазах. Картер еще слишком плохо знал племянницу, чтобы заметить существенные перемены, происходившие в ней, и сделать из этого выводы. Возможно, тогда жизнь обоих пошла бы по совершенно иному пути.
Эмми, мать Филлис, восприняла это решение со смешанными чувствами. От нее не укрылось, что дочка умерила заносчивость, что исчезли придирки, которые она высказывала ежедневно. Да и вести себя Филлис стала не по годам по-взрослому. Она накладывала макияж, как зрелая женщина, старалась одеться менее вызывающе, чтобы не навредить своему имиджу.
Когда Филлис решила остаться в Египте и работать у дяди, мать не могла узнать дочь.
– Разве не ты говорила, что это грязная страна, что еда здесь отвратительная, а жара стоит невыносимая?
– Ну и что, – ответила Филлис так же насмешливо, как и прежде. – Что для меня слова, которые я когда-то сказала!
В результате Джон и Эмми Уолкеры оставили свою дочь Филлис в Египте и уехали через две недели.
Это же время – не в тот же день, но на той же неделе определенно – Сара Джонс вышла из квартиры в шестиэтажном доме, здании из коричневого обожженного кирпича в Нижнем Ист-Сайде в Нью-Йорке. Весна еще не вступила в свои права на Манхэттене, и с Ист-ривер дул по улицам пронизывающий неприятный ветер.
Одетая в зеленый костюм и шляпку, мисс Джонс ничем не отличалась от прочих людей, которые в то утро шли по Орчард-стрит. Хотя ей уже стукнуло шестьдесят – возраст, достигнув которого женщины начинают проявлять равнодушие к своему внешнему виду, – Сара по-прежнему обладала завидными формами, такими же, какие были у нее в молодые годы.
Конечно, на ее лице появились отметины возраста, которые нельзя скрыть – несколько морщин из-за забот и беспокойства, – но ее все еще можно было назвать красивой. К тому же эти маленькие жизненные шрамы были едва заметны.
На любой другой улице мира вид Сары, вероятно, привлек бы внимание, но только не на Орчард-стрит, самой оживленной в Нижнем Ист-Сайде, где переселенцы из России, Польши, Венгрии и Германии, в основном евреи со всего мира, назначали друг Другу встречи. Вывески на русском, еврейском и других языках высились на длинных шестах над улицей, которая брала начало от Хустон-стрит и заканчивалась, в семи кварталах, у Кенэл-стрит. Там же стоял и первый небоскреб Ист-Сайда, невообразимо высокое здание, – символ стремлений для самых бедных жителей.
Маленькие магазинчики, приткнувшиеся почти у края мостовой, искали защиты под железными балконами, которые были соединены друг с другом Z-образными пожарными лестницами. Из них доносился запах еды. Аромат свежей выпечки смешивался с резким запахом рыбы. Пахло кожей и экзотическими пряностями. В общем, место было не очень приятное.
Несмотря на то что после продажи школы в Сваффхеме Сара могла позволить себе жить в другом месте, она сердцем прикипела к Нижнему Ист-Сайду. Прошло уже тридцать лет, и она не представляла, что можно жить в другой части города. Целый год после приезда в Нью-Йорк разочарованная Сара Джонс бесцельно слонялась по улицам. Она даже подумывала вернуться в Англию, когда вдруг ей повстречался чиновник из иммиграционной службы. Это был коренной американец, родители которого прибыли из Манчестера и уже давно умерли.
