Потому перво-наперво решил владыка к их величеству царю и великому князю всей державы Московской следует челобитную слать… О всех обидах, что ему воевода чинит и людей его на свою сторону сманивает. Что он на другой день и велел писцу своему исполнить. А уже вечером выехал из Тобольска на московскую сторону гонец с челобитной той, самому государю всея Руси предназначенной.
До Аввакума весть о бегстве архиерейского дьяка совместно с келейником владыки дошла не сразу. Когда же он узнал о том от диакона Антона, то лишь хмыкнул в ответ, а после службы, выйдя во двор, глянул в сторону воеводского двора и тихо проговорил:
—
Вот оно, значит как, князь-воевода, меня, опального, от убийц сокрыть не схотел, а хитрого хохла и воришку с ним принял охотно. Нет, князюшка, помяни мое слово, даром тебе это не сойдет, силы небесные и тебя покарают, еще помянешь, как гнал меня со своего двора.
А потом он направился прямиком в архиепископские покои и застал там владыку за чтением какой-то грамоты. Еще не остыв от скорой ходьбы, Аввакум, словно забыл, что следовало бы ему поначалу подойти под благословение, прямо с порога заявил:
—
Владыка милостивый, вам подлые люди в глаза наплевали, а вы, как вижу, утерлись и ждете, какую еще каверзу они удумают!
—
С чем пришел, говори сразу, не до того мне сейчас, чтоб еще и твои речи выслушивать. Без того тошно, — не поднимая глаз от грамоты, отвечал владыка. — Он не только, как оказалось, меня пограбил, но требовал деньги присылать ему и с березовского, тавдинского, казымского и прочих приходов ежемесячно. И никакой росписи им в ответ не давал за то. Вот они теперь спохватились, пишут мне, верно ли поступили. А ты как думаешь?
Аввакум в ответ лишь хихикнул, потом, спохватившись, что может тем самым обидеть владыку, убрал улыбку с лица и серьезно ответил:
—
Видно молодца по походке, с какой он сторонки. Я этого хохла сразу приметил, как только привезли меня сюда, он, как на грех, в воротах мне попался…
—
И что? — поинтересовался владыка.
—
А то, как моя покойная матушка сказывала: не слушай, где курицы кудахчут, а слушай, где Богу молятся. Вот! Я как раз ни разочка его, Струну этого, в храме не видывал, а уж чтоб он святую молитву творил, и подавно.
—
Точно подметил, батюшка. И я ведь тоже могу сказать: не ходил Струна в храм, а когда спросил его о том, отнекивался, мол, под горой в куда-то там ходит, к дому поближе. Только спрашивал всех подгорных попов, ни один его у себя не видел. Такое вот дело…
—
Вот и я о том же, — согласился с ним Аввакум, — никак нельзя спускать ему и воровство. И то, что он купца Самсонова от наказания покрыл, деньгу с него поимев. Все вместе собрать, любой суд, хоть церковный, хоть воеводский, виновным его посчитают. Что скажете на это, ваше высокопреосвященство?
Владыка, слушая слова протопопа, думал про себя, что без него сам давно понял, не место дьяку при нем состоять, и давно пора к порядку его призвать. То, что суд над ним учредить требуется, оно само собой разумеется. Но как его от воеводы забрать, вот в чем вопрос. К тому же, если разобраться, то, кроме корыстных денег, с купца взятых, ничего иного в вину ему не поставишь: за истраченные деньги у него расписки собраны. А то, что батюшки с приходов пишут, будто бы они ему деньги слали, вместе с нарочными — где их теперь и искать? А без свидетелей какой же суд? К тому же сам Струна, довелись ему предстать ответчиком на суде, наверняка заявит: «Я купеческой дочери не совращал, а потому спросить с меня не за что. Вот с купца и спросите, как то в церковном уставе прописано».
Обо всем этом он и заявил Аввакуму, ожидая, что тот ответит.
—
А что тут думать, надо князю воеводе послание отправить и потребовать, дабы он того Струну и келейника Аниську под охраной отправили к вам на двор, владыка, а уж здесь найдете как совладать с ним.
—
Э-э-э, — отмахнулся тот, — пустая затея, даже и не думай. Воевода и бровью не поведет, прочитавши грамотку мою. Не впервой, знаем мы их. Они на нашего брата, как на нищих побирушек, глядят, еще и посмеиваются при том тихонько… Тут надо что-то такое ввернуть, чтоб воевода поступил именно так, как нам требуется, только ничего этакого, чем делу пособить, на ум не идет…
Аввакум, успевший за время разговора присесть на лавку, вскочил на ноги и зачастил, давясь словами:
—
Да как же такое быть может?! Будь он хоть князь или еще кто, а духовника слова понимать должен, поскольку нет ничего сильнее во всем свете, нежели слово пастырское. Он, поди, человек крещеный, ему ли не знать, как оно бывает, коль зачнешь в колодец плевать. А приспичит, и напиться никто не подаст. От него после того народ отвернется, как же он дальше править будет, коль такую шельму у себя под крылом пригрел?! Да как он о том на исповеди говорить-виниться станет!
Владыка с удивлением воззрился на кипевшего праведным негодованием Аввакума, понимая, что имеет дело с человеком, который может легко впасть в неистовство. Он в очередной раз отметил, насколько трудно иметь дело со вспыльчивым до неистовства протопопом. Если бы не его безвыходное теперешнее положение, он ни за что бы не призвал того в союзники. Но именно сейчас, не имея никого для поддержки в противостоянии с недоброжелателями своими, особого выбора у него попросту не было. А потому Аввакума нужно было использовать как главного обличителя и искоренителя свершившегося зла. Здесь он будет незаменим. Чуть подождав, когда тот немного успокоится, архиепископ широко перекрестился и сказал, словно изрек:
—
Блажен тот муж, что не идет на пир нечестивых. Но… делать нечего. Надо от воеводы потребовать, что отправил обратно перебежчиков этих. Мало ли что они там заявили. Они под мою руку приписаны, и мне над ними расправу или прощение творить. Знаю, воспротивится князь-воевода тому, но потребовать он него обратной отправки келейника и дьяка, слуг моих, должно сделать. Так что благословляю тебя, батюшка, без промедления отправляться на воеводский двор и передать ему мою грамотку. Возьми в помощь себе двух приставов и требуй выдачи тех голубчиков. Покаместо подожди чуток за дверью, а я писаря кликну, он мигом набросает слова мои и тебе вскоре вынесет грамоту для воеводы за росписью моей.
Аввакум слегка опешил от такого поворота дел, чего он, честно признаться, никак не ожидал. Но, коль сам влез в свару, теперь идти на попятную поздно. Как там говорится, сам кашу заварил, сам и расхлебывай. Он со вздохом, ничего не сказав владыке, понимая, что любые слова сейчас неуместны, вышел за дверь и принялся ждать, когда ему вынесут грамоту владыки.
Чтоб как-то убить время, он вспомнил предложение Дарьи заходить, как появится возможность, и смело прошествовал в ее кухонные покои, где несколько теток суетились возле огромной печи, доставая оттуда горшки с готовым угощением для служителей архиерейского двора. Увидев Аввакума, Дарья обрадовалась и бросилась к нему под благословление.
—
Благослови, батюшка, — скороговоркой произнесла она, — не ждала так быстро, потому ничем особым угостить не получится, ты уж прости меня, старую, за недогляд. — И она полушутя поклонилась.
—
Да я и не думал об угощении, просто посоветоваться с тобой хотел, — ответил Аввакум. Хотя, когда он шел сюда, у него и в мыслях не было держать совет с кем бы то ни было, а тем более с Дарьей, о чем наверняка уже этим вечером станет известно половине горожан. Но потом, чуть подумав, он решил, не грех узнать ее мнение о всем произошедшем за последнее время.
—
Слушаю тебя, батюшка, — не переставая поглядывать на горящую печь и отдавать команды своим подопечным, отвечала та.
—
Я вот чего спросить хотел, — осторожно начал Аввакум, — скажи как на духу, сама как считаешь: Иван Струна виновен во всем, что ему владыка в вину ставит?
