«Для Моих ноздрей», — сказал Усермаатра.
«Амон, — продолжала Хекет, — создал плоды и травы, и дичь, и рыбу для Твоих подданных. Он поразит Своих врагов так же, как поверг всех, кто осмелился поносить Его. Но когда плачут Его дети, Он слышит их. О, Ты, Чья речь подобна пламени, Ты есть Сын Амона». Хекет взяла в рот все, что пребывало в паху Усермаатра, и Царь издал громкий стон, но ничто не шевельнулось в Нем.
Затем Мененхетет, державший пальцы Усермаатра, ощутил новый страх. Ибо его Фараон услышал семь звуков так же отчетливо, словно присутствовал предыдущей ночью при Казни-Кабана, и эти семь звуков разом обрушились на Него в тот момент, когда Усермаатра вновь ощутил, как суп пролился на Его грудь. Ярость воспламенила Его сердце, и у Него внутри поднялся пар от такого жара. «Я должен собрать Свои силы, — произнес Он вслух, — чтобы суметь усмирить разлив». Зачем же еще Он лежал на Своей спине, как не затем, чтобы направить Свои мысли ко всем мыслям в Его Царстве, которые смогут усмирить разлив? В этом году вода не должна была подняться слишком высоко. И все же Он не мог успокоить Свои мысли. Он был исполнен ярости и чувствовал усталость. Он тяжело вздохнул. Никакая ласка не могла освободить Его от тяжкой тоски, сжимавшей Его грудь. «Никогда не пытайся отравить Фараона, кроме как во время разлива», — пробормотал Он, и страх перед Аменхерхепишефом вернулся, как зловонный дым. Усермаатра сел, чтобы посмотреть на каждую из маленьких цариц, стоявших перед Ним. Он взглянул на Херуит и Хатиби, Амаит и Таит, Анхер и Хекет, Джесерет и Тантануит, и Он подумал о других маленьких царицах, которые отсутствовали: о Меретсегер и Мерит с Севера, об Ахури, которая так искусно заглатывала меч, и о Маатхерут — равной Хекет в таких обязанностях. Его пальцы жестоко сжали руку Мененхетета, как только в Своем сознании Он увидел лицо Медового-Шарика. Но Его мысли перенеслись на Оазис и Тбуибуи, и Пуанет, на Белку и Зайчика, и Кремовую, и многих других. Подобно цветам, качавшимся перед Ним на краю пруда, где в сумерках плавала Кадима, маленькие царицы предстали одна за другой пред мысленным взором Усермаатра, и Он подумал — которая из них наслала исполненные злобы слова?
Он остановил взгляд на безобразном лице Хекет и сказал: «Ты из Сирии. Поэтому ты должна знать молитву Моей молодой Царицы Маатхорнефруры. Скажи это хеттское заклинание против демонов, которые более многочисленны, чем пылинки».
«Говоришь ли Ты о заклинании против червей, Добрый и Великий Бог?»
«Именно о нем, — ответил Усермаатра. — Скажи его до того, как враги, находящиеся в воздухе, смогут ускользнуть».
«Этих червей невозможно увидеть, — сказала Хекет. — Но в тихую ночь во Дворце слышен их вой».
«Я слышу их», — сказал Усермаатра.
«Их можно найти под стропилами каждой крыши. Никакие врата не удержат их. Они проходят под дверьми. Они отделяют жену от мужа».
«Призови Богов, которые прогонят их. Обратись к своим Богам», — сказал Усермаатра.
«Я взываю к Нергалу, — сказала Хекет, — который сидит на гребне стены. Я зову Наруди, который ждет под этим ложем. Он благословит нас, если мы дадим ему пищу и питье».
Теперь Усермаатра встал. Когда маленькие царицы начинали подносить свои дары, Он обычно не поднимался с ложа, прежде чем не извергался многократно, но в ту ночь, будто встревоженный Нилом, бормотание которого доносилось через все сады и лужайки, вновь взволнованный Своими причинявшими Ему боль тревожными мыслями, Он встал и приказал Хекет принести пищу и питье, чтобы поставить под кровать для сирийского Бога Наруди. Затем Усермаатра схватил Мененхетета на глазах у всех четырех маленьких цариц и воскликнул: «Исиду — вот кого Я желаю!»
Мененхетет не знал, был ли тому причиной его собственный ужас, но дурнота сначала заставила ослабеть его ноги. От страха он утратил дар речи. Несмотря на сорок два круга молчания, Усермаатра оказался близок к его мыслям.
«Знает ли кто-нибудь из вас, — спросил Усермаатра, — Обряд Приглашения Исиды?»
Маленькие царицы молчали.
«Ты, Хекет, безобразная, как лягушка. Ты — сирийка и знаешь магические слова на двух языках. Призови Близость Исиды».
«Великий Сесуси, — ответила она, — этот обряд предназначен лишь для Фараона или Верховного Жреца».
«Нужен Верховный Жрец? — спросил Усермаатра. — Тогда будешь служить ты, Мененхетет. В этот час. Не более. Сверх того будет оскорблением для Амона».
«Повелитель Двух Земель, — прошептал Мененхетет, — я не знаю слов».
«Слова скажет Хекет. Ты будешь их слышать». Его рука грубо схватила Мененхетета за волосы. Затем Усермаатра снова лег на ложе и подвел нос Мененхетета к проходу между Своих ягодиц.
«Молись», — сказал Усермаатра, и Мененхетет услыхал крик Исиды, вырвавшийся у Нее, когда тело Осириса было разъято на четырнадцать частей.
Однако первым плодом такой молитвы стал ясный голос самого моего прадеда. Мененхетет вновь принялся говорить вслух, как будто его голос не только был в состоянии достичь наших ушей, но мог также путешествовать сквозь ночь и быть услышан Хатфертити и Птахнемхотепом, где бы те ни находились.
«Да, — сказал мой прадед, с большим расположением глядя на моего отца, словно говоря, что он, Нефхепохем, — спит тот или нет — лучше, чем кто-либо, поймет чувства, что возникают, когда лижешь Царские ягодицы, — ты должен разбираться в подобных вещах». Да, никто лучше него не мог знать, что чувствовал мой прадед.
«Ощущая позолоченные ногти Рамсеса Второго, — сказал мой прадед, — направляемый Его царской, благоухающей ладонью, я уже вошел в некоторые из великих и исполненных силы залов Его мыслей, но все это было ничем по сравнению со входом в Его Царство, которым служил Рот Ямы. Непокорности во мне было не больше, чем у раба. Я даже приготовился к тому, чтобы вдыхать зловонные испарения болот, но ничего подобного не произошло. Ибо в конце большого золотого покоя я увидел свет Ра. Это совсем не походило на обмен грязными ласками с Медовым-Шариком, когда, казалось, я лакал помои из расставленных мне ловушек, хотя, отдавая дань равновесию Маат, она зарывалась в меня своим ртом, добрая свинья — в другую свинью; нет, меня влек вперед кончик моего языка. Подобно собачьей лапе, скребущей землю в поисках все новых таинственных находок, я вздрагивал, целуя ягодицы Усермаатра. Даже страдая от того, что моему носу пришлось уподобиться плугу, а языку — заступу (ибо рука Его была груба!), я не ощущал себя погребенным в египетской грязи, нет, скорее это походило на вхождение в храм, клянусь, Он был так сильно умащен, и столь многими маленькими царицами, что источал благовония, и, входя, я познал захватившие меня царские страсти столь же быстро, как крючок бальзамировщика, входящий в нос в поисках высохших мертвых остатков мозга. И вот ко мне перешла Его ярость и Его царские желания. Так Он лежал, окруженный другими, кто служил Ему, омываемый их языками от Его ушей до Его живота, а Хекет была при Его мече, основа которого терлась о мою голову, как колонна, когда она вбирала его и хлестала меня, как львиный хвост, когда она покидала его на время, достаточное для того, чтобы произнести: „О, Богиня Всего, что Зелено, Великая Исида, Сестра Осириса, Нефтиды и Сета, дитя Земли и Неба, Повелительница Болот", — так лились слова, покуда ей надо было вновь вбирать Его меч в рот, но я, зарывшись в яму, подобно животному, был единственным, кто знал мысли Усермаатра, и могу вам сказать, что Он грезил о том, как пожрет всех Богов в Стране Мертвых, по крайней мере всех Тех, Которые были Его врагами. Он путешествовал на судне, подобном Лодке Ра, и то судно проплывало мимо огненных печей на берегах Дуата. Я мог видеть отчаянное копошение в ямах, в то время как Богини изрыгали великое пламя из горящих скал, чтобы оно испепелило души и тени тех, кто были врагами Усермаатра. Мне даже показалось, что в языках пламени я узрел тело Аменхерхепишефа. Я совершенно определенно увидел злых духов тумана и дождя, а также чудовищ облаков и темноты.
В той лодке вместе с Усермаатра находился другой Великий Фараон, и Он был столь же силен и прекрасен, столь же высок, как Усермаатра. Я знал, что это Его древний предок, Фараон Унас, в честь которого строился Зал Празднеств. И вот, в сопровождении Унаса, Усермаатра причалил лодку, и Они вступили на берега Страны Мертвых, чтобы поохотиться на других Богов. Я увидел погоню. Многие из тех Великих Богов были вскоре пойманы, и слуги Унаса и Усермаатра разрубили Их на куски, которые затем сварили в громадных котлах. Я видел, как Усермаатра ест этих расчлененных Богов, а Его предок Унас тоже поедал лучших и прекраснейших, тогда как более старых Богов, плоть Которых была сухой, просто ломали, подобно дереву, и Их хрупкие кости использовали как дрова. Но духов и души лучших Богов Усермаатра принял в Себя, и Он приобрел Их черты. Теперь я видел Его рот, Его нос и Его глаза такими, какими Он получил их от Богов. Он был Хором, сыном Осириса, и в то же время Он был Самим Осирисом, и Усермаатра сидел с Повелителем Мертвых бок о бок, там, с Осирисом на Великом Троне, сделанном из чего-то более прозрачного, чем вода, и более яркого, чем свет. Усермаатра сидел на месте Исиды.
