— Правильно, — признала Арсиноя, забираясь в глубь царского трона с ногами.
— Женское тело, госпожа, во многом подобно кифаре. Только исполняют на нем восхитительные мелодии наслаждения.
Арсиноя устроилась поудобнее и подперла щеку ладонью.
— Ты выучилась касаться струны-другой...
Девочка округлила глаза. Пунцовая краска медленно покрыла ее лицо.
— В этом нет ничего зазорного, — поспешила успокоить Элеана. — Однако разница меж неумелым треньканьем и согласными созвучиями, сливающимися в музыку, очевидна. Что более ласкает слух?
— Мелодия...
— Вот и пускай Ифтима-советница поможет тебе быстро и споро овладеть супружескими навыками в совершенстве. Ты познаешь тайны собственной плоти, а Идоменей выучится играть ею с надлежащей сноровкой.
— А у царя будет советник? — полюбопытствовала Арсиноя.
— Конечно, — солгала верховная жрица, но солгала не более чем наполовину. Ибо покуда вершилась и длилась подготовительная беседа с новобрачной, тринадцатилетний царь получал в купальне должный урок от разнежившейся придворной дамы. Нельзя же было приступать к любовному поединку, ни разу не испробовав копье!
— Согласна, — молвила Арсиноя. — Ифтима, подойди!
Молодая женщина приблизилась к престолу упругим шагом, раскачивая пышные бедра.
Поклонилась.
Улыбнулась.
— Теперь ты — моя советница! — объявила Арсиноя, подалась вперед, обняла прелестную аристократку за шею и звонко чмокнула прямо в губы.
— Благодарю, госпожа, — задорно сказала Ифтима.
— Засим, — вмешалась Элеана, — разреши нам удалиться, дабы совершить омовение и обустроить спальню. До заката осталось четыре часа, государыня.
Арсиноя лукаво заглянула Ифтиме в глаза и что-то шепнула. Придворная закивала и ответила столь же тихо.
Царица прыснула заливистым смехом.
* * *
Остров ликовал.
Во дворце полагалось пировать и веселиться лишь наутро после свадьбы — вполне разумный и весьма изящный обычай, но прочие критяне — виноградари, пастухи, мореходы, ремесленники, аристократы, обитатели деревянных лачуг и обладатели беломраморных вилл — праздновали напропалую.
Гудела великолепная Кидония, жужжали более скромные Фест и Кносс; мелкие города и поселки, рассыпанные по всему Криту, суетились и радовались.
Жители Кефтиу любили и со вкусом отмечали дни летнего и зимнего солнцестояния, посева и урожая, раздавленной грозди и молодого вина[13].
Усердно чтили частые Аписовы торжества. Охотно присоединялись к осевшим на острове ахеянам, дорийцам и пеласгам, которые то и дело воздавали почести своим языческим богам.
Также не упускали случая вместе с приезжими египтянами пропеть хвалебный гимн Амону, Тоту или Озирису, хотя чудовищная та-кеметская привычка наполнять чаши не соком виноградных лоз, а горьким ячменным пойлом вызывала искреннее и всеобщее недоумение.
Праздновать на острове любили и умели.
Но бракосочетание повелителей, да еще вкупе с восшествием на престол... О, это был особый, редкостный, из ряда вон выходящий повод!
Неисчислимые толпы слонялись по улицам, копились на площадях. Рябили и пестрели разноцветные, тщательно выстиранные ради светлого дня, отглаженные горячими булыжниками одежды. Каждую дверь держали нараспашку, близ каждого порога встречного и поперечного поджидали пузатые глиняные амфоры. Винные мехи блуждали по рукам, и нестройный довольный гомон час от часу креп и возрастал.
Там и сям сновали бродячие торговцы, чьи лотки наполнялись и пустели почти мгновенно. Ветер, дувший с моря, полоскал и трепал вывешенные в оконных проемах ленты, Закатывавшееся июньское солнце изукрасило небосклон пунцовыми, лимонными, зелеными и темно-синими красками.
На сотни ладов свистели флейты, выточенные из овечьих костей, бряцали тимпаны, звякали кимвалы, кое-где слышались проворные переборы кифар. Плясуны выкидывали немыслимые коленца, время от времени подкрепляясь добрым глотком.
Выпускаемые на волю птицы целыми стаями взмывали к вечерним облакам и кружили над городом, разминая ослабевшие в заточении крылья.
Тридцатилетний мастер Эпей, приплывший из далекой, полупустынной Аттики месяцев за восемь до этой удалой, безудержной гульбы, подыскал себе относительно тихое местечко и уселся прямо на прогретую землю, прислонившись плечами и затылком к шершавой стене одноэтажного дома.
Пористый, колкий песчаник впился в кожу даже сквозь толстую ткань и густые волосы. Но умелец обретался под умеренным хмельком, а посему не уделял особого внимания столь малозначащему неудобству.
Все работы в Кидонском дворце прервались на двое суток, и Эпей, трудившийся от зари до зари над усовершенствованием хитроумного фонтана, рассудил за благо дозволить себе полный и совершенный отдых. Он испросил разрешения у начальника стражи и отправился побродить по городу, а заодно проведать какой-нибудь уютный кабачок.
С надеждой на уют и покой пришлось распроститься довольно быстро. Повсюду грудились и горланили подгулявшие кидоны, подвыпившие греки, набравшиеся египтяне и нагрузившиеся этруски.
Эпей немедленно последовал их заманчивому, если не похвальному, примеру и за день опрокинул не менее дюжины объемистых кубков. Слонялся, дивился, оживленно судачил со случайными знакомцами, неторопливо шагал дальше. Целовал задорных, покладистых женщин, одна из которых даже пригласила заглянуть в тесную, однако весьма опрятную каморку.
В голове звенело, чего уже нельзя было сказать про кошелек.
Ночевать посреди незнакомой улицы Эпею отнюдь не улыбалось. Чтобы расположиться на постой у содержателя портовой харчевни, следовало придержать хоть несколько монет, а именно этого Эпей и не сделал. Являться же в изготовившийся к брачной церемонии дворец навеселе выглядело и невежливым и неразумным — и без того смотрят свысока, считают эллинским варваром...
Вот гарпии побери!
После долгого раздумья мастер осторожно встал и нетвердо поплелся к южной окраине. За нею, примерно в получасе ходьбы, начинались предгорья. А там, Эпей подметил уже давно, раскинулась обширная вековая роща.
— Выспимся на травке, подымемся бодрыми, — сообщил он самому себе, стукнувшись вовремя вытянутой ладонью о некстати подвернувшуюся стену — Лето в разгаре, теплынь до утра, даже роса не выпадает! Скоро доберемся, дружище! Ну-ка, щиты сомкнуть, копья склонить, боевым шагом — раз-два, раз-два...
Огибая галдящих гуляк, пошатываясь и выписывая неширокий зигзаг, умелец направлялся в избранную сторону.
* * *
Если томная придворная дама вкушала долгую, нежданно-негаданно затянувшуюся передышку, развлекая бывшего отрока, а ныне мужа Идоменея, игривой беседой, Ифтиме приходилось трудиться не покладая рук и не смыкая уст.
Элеане оставалось наблюдать и вскидывать брови.
Алькандре же выпало неслышно сновать из купальни в опочивальню, из опочивальни в купальню, дабы Идоменеева любовница расстаралась не рано и не поздно, а как раз вовремя. Венценосные супруги, не сговариваясь, перепутали изначально согласованный порядок действий.
Идоменею, неопытному, а следовательно, торопливому и небрежному подростку, надлежало, по замыслу Элеаны, пронзить сестру лишь когда она окажется полностью готова к соитию, приведена в необходимое исступление. Если наметанный жреческий взор не убедится, что Арсиноя всецело и совершенно ублажилась — на это Элеана почти не рассчитывала, — мальчика быстро и доброжелательно выпроводят, а Ифтима восполнит упущенное...
Само собою, о противозаконном прологе вековечной драмы должны были ведать исключительно главные действующие лица (Ифтима и Арсиноя) да участницы хора, вернее, дуэта — (Элеана и Алькандра). Внимание Элеаны, проворство Алькандры, сноровка придворной, казалось, обеспечивали успех.
Увидев Арсиною на грани чувственной лихорадки, Элеана подает условный знак. Алькандра опрометью спешит по коридору, стучится в дверь. Вельможная красотка скоро и споро приводит царя в полную боевую готовность, передает Алькандре. Та со всевозможной прытью доставляет разгоряченной жене жаждущего мужа. Дальнейшее уже известно.
Так рассчитала верховная жрица.
Но получилось несколько иначе.
Придворная нимфа, разумеется, не подозревала истины. Ей просто велели просветить государя по женской части, потом часа на три завязать занимательный разговор и спокойно ждать урочного стука.
Только Идоменей оказался учеником способным.
И ретивым.
Сберегая царские силы, мудрая Элеана предупредила даму: повторное сношение возбраняется начисто. Новоиспеченный повелитель, однако, рассудил по-своему.
Забава пришлась Идоменею по вкусу. И через краткое время владыка опять воспарил духом и воспрял телом.
Добросовестная прелестница мягко, но решительно предложила смирить похвальный пыл и расточить его на брачной постели.
