такими хрупкими, что грозили разбиться от первого же толчка. Преимущество их состояло только в том, что нос у них был окован железом, а на корме и на носу были выстроены высокие деревянные башни.
Предстояла незначительная морская битва, потому что главные легионы и сам Цезарь остались на суше. Но в случае нашего поражения на море, скрыться нам было бы негде, потому что все берега были заняты стальными шлемами. Мы были стиснуты между подходившими к нам римскими судами и берегом, поднимавшимся уступами.
Кое-кто из наших высказывал совет уйти в море, куда римляне не могли следовать за нами, так как галеры их не могли бороться с бурями океана. В сущности, мы предоставили бы римлянам только бесплодную, опустошённую местность, а обитатели её отправились бы на своих судах и выжидали бы, плавая по океану, пока голод не выгнал бы римлян из Арморики.
Чем более я думаю, тем сильнее убеждаюсь, что совет этот был разумен. Его, конечно, не поддерживали молодые люди и горячие старики: они спешили отомстить римлянам за свои обиды. Им хотелось дать битву на виду родного берега, на виду города, из которого на них могли смотреть близкие им люди и высокие холмы, под которыми покоились останки героев.
По данному им знаку римские галеры надвигались, надеясь пробить своими острыми носами бока наших судов. Они не рассчитали, что наши суда были выстроены из векового дуба и могли нападать сами. Две их галеры тотчас же пошли ко дну с солдатами и гребцами.
С вершины своих деревянных башен римляне осыпали наши палубы камнями, стрелами, дротиками и огненными стрелами, на которых горела пакля, пропитанная смолой. Но и это ни к чему не повело, так как наши палубы были очень высоки, и мы отвечали целым градом не менее убийственных зарядов. Битва казалась выигранной, и я начал уже выражать свою радость.
— Погоди, — сказал мне Гальгак, — у римлян нет недостатка в увёртках, и не даром говорят, что Цезарь колдун. Умеешь ты плавать?
— Умею.
— В таком случае сними свой бронзовый пояс и всё, что может затруднить твои движения, если тебе придётся попасть в воду.
Начальники римских галер задержали ход своих судов и повернули назад. Мы думали, что они отступают, как вдруг на башнях и на палубах мы увидели какие-то нам совершенно неизвестные машины. Они походили на большие блестящие косы, надетые на длинные шесты.
— Что это, они хотят косить рожь? Разве теперь время жатвы? — смеясь, спросил я у Гальгака.
— Погоди, — ответил он мне. — Я отдал бы своё судно за то, чтобы ветер подул с севера: тогда я проскочил бы между этими галерами и ушёл бы в море. А теперь ветер несёт на нас римские галеры и мешает нам пройти между островом и мысом. Как досадно, что мы поставили себя в такое положение! Приходится сражаться; а эти орудия ничего хорошего не предвещают.
Не успел он этого сказать, как римские галеры выстроились все в ряд и двинулись против нас, равномерно взмахивая вёслами.
Внезапно с их башен наклонились к нашим судам громадные косы и срезали мачты, реи и всю оснастку, вроде того, как в августе срезают рожь. Все наши снасти полетели на палубы и прикрыли нас, как сетями; в то же самое время все наши передовые суда были стиснуты между двух галер, с которых тотчас же спустили на них помосты.
Римляне с победными криками бросились на наши суда, и тут началась битва как на суше, в которой мы, конечно, принуждены были уступить. Что значили наши дротики против их копий, наши ножи против им мечей? У нас не было ни шлемов, ни лат, и мы могли рассчитывать только на наши секиры.
Они намного превышали нас численностью. А Цезарь, стоя на берегу, постоянно присылал на паромах новых солдат. Мы с Гальгаком были сдвинуты и краю.
— Ещё подождём немного, — сказал он, — и затем можем показать своё уменье плавать.
Мы делаем последнее усилие, и римляне отступают перед нашими секирами. Затем мы поспешно перескакиваем через борт и бросаемся в воду. Нырнув, как моржи, мы выплываем только для того, чтобы перевести дух, и затем опять ныряем, стараясь уплыть подальше. Схватив плывший кусок дерева, мы упираемся в него подбородком и, повернувшись к месту битвы, смотрим, что там делается.
На всех двухстах пятидесяти судах виднелись римские солдаты в шлемах, сбрасывавшие с палуб в море наших воинов, падавших, как птицы из гнёзд. Галеры с длинными вёслами, как коршуны, налетали на наши суда, и по воде разносились звуки труб и победных песен. На поверхности воды виднелись только остатки снастей и тысячи чёрных точек, голов человеческих. Римляне били по этим головам вёслами, шестами и пускали в них стрелы. Те из пловцов, которые, обессилев, подплывали к берегу, встречались там с неприятелем, убивавшим их как тюленей.
С наступлением вечера закатывавшееся солнца озарило багровым светом дымившиеся развалины города, отданного со всеми его старцами, женщинами и детьми Цезарю; озарило высокие гробницы, грустно поникнувшие головами при виде несчастья своих детей, гордые ряды римских галер, погубивших галльские суда, и массы чёрных точек — галлов, погибавших от громадных римских кос.
С помощью попавшегося под руки обломка мы могли плыть, действуя только ногами, и пристать и соседнему острову. Ночью в простой рыбацкой Лодка мы вышли в море, откуда на следующий день добрались до маленькой бухты и высадились на берег.
Через месяц я в смущении вернулся в Альбу. Там я нашёл Думнака и Арвираха, вернувшихся с нижней Сены, один раненый в голову, а другой с рукой, проткнутой стрелой.
И без наших рассказов в отцовском доме все были огорчены и ходили с вытянутыми лицами, хотя отец гордился моими подвигами, а мать с нежностью смотрела на меня. Дома я услыхал вещи, ещё более ужасные, чем те, что я сам видел. В Галлии не нашлось ни единого местечка, не поражённого несчастьем. Цезарь находился на востоке, где он избивал гельветов и германцев; затем его видели, так сказать, на наших глазах, уничтожающим белгов, и наконец о нём слышно было с запада, где он воевал с галльскими племенами. Он вертелся вокруг Лютеции, как волк вокруг овчарни, но внимание его было всегда отвлечено другой добычей. Всюду, где он проходил, воздвигались укреплённые лагеря, которые исподволь окружали паризов, как железным кольцом. И кольцо это было совсем тесное, так как с горы Камул, где обитатели Лютеции устроили наблюдательный пост, виден был холм с только что взрытой почвой, белевший среди зелени, и на этом долме при солнечном
