ими браслеты, ткали материи, выделывали кожи.
Говорили, будто кузнецы их открыли тайну оружейников Иберии и делали мечи до такой степени острыми, что они перерезали муху, если она садилась на лезвие. Они делали оружие неуязвимым, произнося над ним какие-то заклинания. Чтобы не показывать своего искусства, они работали под землёй в таким глубоких погребах, что светло в них было только, когда солнце стояло на полдень.
Вообще жители Лютеции были искусниками на все руки и занимались одновременно самыми разнообразными ремёслами. Если мы призывали к себе в деревню тележника с острова, то он не только делал телегу, но кроме того чинил оружие, кроил платье, вылечивал больную корову и затем пел ещё недавно сочинённые у них песни.
Все обитатели Лютеции, какого бы они происхождения ни были и чем бы они ни занимались, были очень любопытны, беспокойны и игривы. Они любили передразнивать тяжёлую походку наших крестьян и победоносный вид наших воинов. Большого почтения они не оказывали никому, и как друиды, так и всадники не очень любили ездить к ним. Никакого начальника или главы у них не было; но управлял ими совет старейшин, о действиях которого они часто рассуждали, постоянно производя в нём перемены.
Каждый день сочиняли они. какую-нибудь песню в насмешку над другими и над самими собой. По вечерам, когда у нас в деревне все уже спали мёртвым сном, они любили собираться в домах или на улице и рассказывали друг другу новости. Некоторые из них любили давать даже целые представления, и в таких случаях они являлись в одеждах главных лиц города и, передразнивая их голос и телодвижения, говорили такой вздор, что можно было умереть от хохота. Многие из них ничем другим не занимались, как только ходили по цирюльням и по домам, где продавалась сикера, и слушали всё, что там говорилось для того, чтобы вечером рассказать другим. Если в город являлся какой-нибудь чужестранец, его тотчас же окружала толпа и осыпала вопросами.
Женщины у них были очень красивы. Они старались одна перед другой приукраситься и подражали тотчас же той, которая оделась лучше других. Каждый месяц они меняли покрой платьев, передников, чепцом или обуви и изобретали духи и краски. То они являлись все рыжие, как лисицы, то настоем чернильного ореха или металлических опилок красили себе волосы в чёрный цвет. Наперебой одна перед другой старались они надеть на себя как можно больше ожерелий, серёг, колец и браслетов на руки и на ноги.
Такие же умные и живые, как мужья, они служили им отличными помощницами не только в хозяйстве, но и в ремёслах, при заготовке их товаров, которые им удавалось продавать вдвое дороже, чем они действительно стоили.
В сущности, мы, жители Альбы, не любили такого рода людей. Они платили нам той же монетой, обращаясь с нами как с крестьянами, дикарями, увальнями. Жаль, что такие люди захватили город, который, собственно говоря, принадлежал всем паризам, поселились в нём и распоряжались, как хозяева. Когда мм приезжали на рынок, в собрание или на жертвоприношение, они принимали нас как чужих, и места а совете старейшин занимали сами, хотя все главные начальники деревень имели на них право.
Но ведь в сущности, они нам были нужны. Кому стали бы мы продавать наш скот? У кого могли бы мм покупать разные хорошие вещи? Кто бы давал нам в долг деньги, когда нам приходилось снаряжать воинов в какой-нибудь поход. Да и кроме того, надо сказать правду, что они забавляли нас. Наши часто ходили в ним под предлогом продажи баранов попить их вина, послушать их песни и узнать новости.
X. Похороны великого предводителя.
Отец мой отправился в Лютецию, чтобы посоветоваться со старейшинами, как поступать с римлянами Он поручил мне охранять деревню.
С ним поехали Цингеторикс, Карманно, Боиорикс и ещё несколько других предводителей, а в провожатые он взял Думнака, Арвираха и Придано. Всадников он взял только для того, чтобы сопровождать его по улицам города, так как вести переговоры могли только предводители.
С вершины нашего утёса я долго следил глазами за удалявшимся отрядом, никак не думая, что отец в последний раз обнял меня!
День прошёл, наступил вечер, стало смеркаться, а наши люди, обещавшие вернуться до заката солнца не появлялись. Я начал тревожиться. Мать мучилась тяжёлым предчувствием, ничего не ела и не пошла спать. Пропел петух, и со стороны Лютеции мы услыхали зловещее завывание, погребальный напев, смешанный с воинственными, грозными криками. С каждой минутой завывание и крики становились яснее.
Я схватил копьё и меч, приложил буйволовый рог к губам и протрубил тревогу. Звуки рога раздались эхом далеко кругом. Все деревенские собаки сразу завыли, и им ответили собаки из ближайших и отдалённых деревень вдоль реки. Совы заукали по лесу; в конюшнях заржали лошади. Воины и крестьяне выскочили из домов, полуодетые и вооружённые чем попало. В нашей деревне вскоре начался такой гам и крик, что не стало слышно криков людей, приближающихся со стороны Лютеции.
В это время начала заниматься заря и осветила зрелище, которого я никогда не забуду. Между всадниками, идущими пешком, народ нёс носилки, сделанные из зелёных ветвей. На этих носилках лежал отец с растрёпанными волосами и с глубокой раной в груди.
Его положили перед дверью его дома, где он так часто разбирал дела своих подчинённых.
Все бывшие тут обитатели Альбы начали кричать, рвать на себе одежду, волосы и царапать лицо.
Мать моя бросилась на грудь отца, охватив руками его окоченевшую голову и прильнув устами к зияющей ране. Я поцеловал его в лоб, в глаза, в уста, потом вскочил и страшным голосом закричал:
— Кто это сделал?
— Жители Лютеции! — понурив голову, отвечали его проводники.
— Мщение! Смерть им! — крикнуло пятьсот голосов.
Не скоро дождался я возможности узнать, как всё произошло. Все бывшие с отцом говорили сразу, проклинали нечестивый остров и ломали себе руки. Вот, что узнал я наконец.
В то время, как отец мой, окружённый другими Предводителями, совещался со старейшинами Лютеции, те из спутников его, которые не имели права участвовать в совещаниях, пошли, чтобы убить время, в один из тех домов, где продавали вино. Сидя вокруг грубого стола, они опустошали кувшины за весёлой болтовнёй. Боиориксу надоели совещания, на которых он чуть было не заснул, и он пошёл к своим спутникам.
Вскоре голоса наших воинов возвысились, и они начали хвастаться храбростью населения реки, говоря, что во всей Галлии нет народа храбрее их.
Обитатели Лютеции, угощавшиеся у другого стола, начали подтрунивать над хвастливостью соседей и передразнивать их говор и телодвижения.
— Жители острова, может быть, и не хуже касторов, —
