Пригладив бороду, добавил:
— Мурзу же, дьяк, что грамоту ханскую привёз, привечай с любовью, пои и корми вдосталь. Задержи его в Москве подоле, покуда государь от болезни отойдёт. Надобно будет с государем совет держать. Чую, как разгневается он на крымцев. Вчера царевич рязанцев пограбил, седни сам хан невозможного требует, говорит, будто с данником. Вот уже пошлёт великий князь своих воевод да побьёт крымцев, тогда по-иному хан заговорит.
* * *
Государя ждали на Пушкарном дворе с полудня. Он приехал не один, с князем Воротынским да боярином Патрикеевым.
Легко вылез из саней, осмотрелся.
— Ну, сказывай, сколь мортир отлили да пищалей? Версень поманил обер-мастера.
У немца откуда и прыть взялась, подскочил, сунул боярину лист пергамента. Василий поморщился.
— Аль так не упомнишь, по грамотке бубнить сбираешься?
Боярин память напряг, очи к небу воздел, принялся по пальцам перечислять. Великий князь слушал, не перебивал. Когда Версень закончил, сказал недовольно:
— Мало! Вдвойне надобно. Упреждал тебя о том, боярин, посылая на Пушкарный двор.
Повернулся к обер-мастеру:
— Ну а ты о чём молвить хочешь, немчура? Аль не плачу я тебе, чтоб уменье приложил да мой Пушкарный двор вдосталь оружья отливал? Войску во множестве пищали и пушки потребны, сами, чаю, видели, сколь намедни в Смоленск послано. Но то ещё не всё. Огневой бой нынче в силу вступил, и нам наше войско пищалями да пушками снабдить надобно, дабы не только за Смоленск и иные западные земли бились успешно, а и крымцев отражали, стояли за государство Российское стойко.
Заметил Степана, поманил пальцем. Тот вперёд подался, стал перед великим князем.
— Ан верно ль я сказываю? — и прищурился. Степан шапку долой, тряхнул кудрями, ответил бойко:
— Государь, дадим, сколь потребно, наряда огневого! — И в очи великому князю заглянул, уловил одобрение, продолжил: — Не дерзость это, а истина.
— Так почто не давали?
Степанка облизнул пересохшие губы, покосился на стоявшего рядом Версеня, выговорил:
— Боярину Ивану Микитичу такое не под силу, хлопотно. Надобно денно и нощно на Пушкарном дворе проводить, дабы мастеровые не токмо по свету, но и по-тёмному трудились. Да литейку новую ставить.
У боярина Версеня лицо от гнева перекосило. Пнул Степанку посохом. Василий ногой притопнул:
— Почто, боярин, самоуправствуешь, десятник правду сказывает. Спать любишь и о деле не радеешь. Поди вон с Пушкарного двора! Отныне быть здесь боярину Патрикееву! А тебе, пушкарь, — великий князь указал на Степанку, — у Патрикеева в первых помощниках ходить.
Версень попятился, но Василий остановил его, глянул со злой насмешкой:
— Эко ты, боярин, раком сунешься. А ответствуй мне, не сыскал ещё жениха для Аграфены? Ну так вот самолично приеду сватать за десятника Степанку. Чем не жених?
Глаза у Василия блеснули озорно, рот искривился. Версень на миг речь потерял, потом вдруг сорвался, откинул посох в сторону, подскочил к великому князю, кукиш ему под нос тычет, кричит, пеной зашёлся:
— На-кось, Васька, выкуси! Постыло мне всё! Терпим твоё самовольство, а ты нас бесчестишь? Мы бояре, не холопы! Слышь, Василий, бояре!
Ахнули бояре. А великий князь побледнел, глаза округлились. Сграбастал Версеня за полы шубы, затряс:
— Вона ты каков, холоп! Давно приглядываюсь к тебе. И, оттолкнув, повернулся к страже:
— Эй, кнутьём его! В пыточную!
— Казни, казни, сила твоя! Но по какому праву? — тряс кулаком боярин.
У Василия глаза кровью налились, возопил:
— В железо его! Почто медлите?
Накинулись на Версеня дворяне, свалили, поволокли.
Василий долго отдышивался, потом отёр ладонью запотевший лоб, обвёл всех тяжёлым взглядом, остановился на Степанке. У того от страха ноги преломились, упал на колени. Василий довольно подумал: «Пускай зрят князья и бояре, как государя привечать надо». А вслух сказал:
— Ты, холоп, чаю, не оглох, слыхал мои слова. Быть боярской дочери Аграфене твоей женой, а ко всему вотчину ослушника Версеня тоже тебе отдаю во владение. Служи мне, государю и великому князю, как и все дворяне служат, по совести.
* * *
Стрелой, пущенной из лука, вырвалась из-за Перекопа двадцатитысячная орда и через окраинные степи понеслась на Русь. Едва успели казачьи дозоры уведомить московских воевод, как орда степь перевалила, Мценск пожгла, к Туле устремилась.
Наперерез орде спешила конная и пешая рать воевод Воротынского и молодого Одоевского. Не захотели князья давать крымцам встречного боя, решили дождаться, когда орда в обратный путь кинется.
Московские полки на подбор, воин к воину. Огневого наряда стволов на полсотни. Удивляются ратники: «Уж не в Крым ли направляемся, а ордынцы безнаказно туляков грабят». Уразумели, когда в лесу засадой сели. Тут же, рядом с пешими воинами, пушкари. Конные полки в стороне укрылись. Им велено в бой встревать, когда крымцы побегут.
Молодой воевода Одоевский волнуется. Ну как не этой дорогой пойдут крымцы, тогда рухнет замысел. Но князь Воротынский посмеивается: «Нет у них иного пути. Эта дорога самая ближняя в Крым, и орда ею пойдёт».
Выждали.
Орда ворочалась без предосторожности, в скоплении. Подпустили их русские ратники вплотную, и ударили пушки и пищали. Кинулись из лесу пешие воины. Смешалось всё в жестокой рукопашной.
Бросились ордынцы в обход на другую дорогу, а навстречу им конные полки москвичей. Схлестнулись и погнали, избивая.
Немногим более половины крымцев прорвалось в степь, ушло от погони.
Но тут, наперехват им, подминая высокую траву, вынеслась лава черкасских и каневских казаков, взяла в сабли.
Мало кто из двадцатитысячной орды уцелел в том бою…
Где дорога на Смоленск? Смоленск — наша отчая земля. Выше государя не мни! Казачья измена. «Инок я, не князь». Новый хан. Не молви слова государю поперёк! Магмет-Гирей ведёт крымцев на Москву. Боярская грамота хану. Орда уходит с Руси.
Король и великий князь Сигизмунд ехал из Городца в Полоцк.
Когда-то, более пяти веков назад, дорогой из Великого Новгорода в Киев вёл свою дружину Владимир, сын храброго Святослава и рабыни Малуши. Осадил Владимир Полоцк. Силой взял себе в жёны княжну полоцкую Рогнеду.
Терзали Русь княжьи усобицы, не было меж князьями согласия, и Чингисхан и Батый разорили Русь. С той поры многие русские города — Киев и Туров, Полоцк и Витебск, Орша и Смоленск — попали под власть короля Польского и великого князя Литовского…
Король назначил в Полоцке сбор литовского воинства.
Дождя давно не было, и пыль клубится, повисла на дороге сплошной завесой. Сигизмунд устал, потное тело чешется, и король раздражённо думает, что война с Москвой непредвиденно затянулась и проходит неудачно. Василий оказался упрямым, а все надежды разжечь вражду между ним и братьями, Юрием и Семёном, не сбылись. Запугал их великий князь.
Московское войско хоть и потерпело поражение у Орши, но Смоленск удержало, и воевода Шуйский крепко засел в нём.
Не доезжая до Полоцка, король заночевал в лесной деревне. Наскоро приготовили избу, проветрили, выскоблили до желтизны дубовый стол, зажгли свечи.
— Покличь гетманов и маршалков, — сказал Сигизмунд дворецкому и развернул нарисованную на пергаменте карту.
В открытую настежь дверь едва пахнуло свежим ветром. Качнулось пламя свечей.
Темнело быстро. В дыру крыши заглянули первые редкие звёзды.
Переговариваясь, в избу вошли гетман Острожский и маршалки Богуш и Ян Щит, остановились у порога. Не обращая на них внимания, король рассматривал карту. Острожский кашлянул в кулак. Сигизмунд наконец поднял голову, спросил:
— Вельможные панове, где есть дорога на Смоленск? — и щипнул кончик тонкого уса.
Богуш и Щит переглянулись, а Сигизмунд словно не заметил, переспросил:
— Кто из вас, панове, пожелает указать, где есть она? Потом посмотрел на гетмана Острожского.
— Може, ты, пан Константин? Острожский приблизился к столу, сказал:
— Войско московитов у Смоленска, король. Сигизмунд поморщился.
— Пан гетман молвил то, о чём знают все. Я спрашиваю, вельможные панове, где есть на Смоленск дорога? — И, не дождавшись ответа, сказал: — Наша дорога не там, где нас ждут московиты. Мы не поступим, как того хочет князь Василий. Ты, пан гетман, поведёшь наше воинство на Псков. А когда ты возьмёшь этот город, мы обменяем его на Смоленск. Это и есть наша дорога!
И распрямился, щёлкнул пальцами. Маршалки согласно закивали, но Сигизмунд недовольно посмотрел на них. Снова заговорил:
— Посол императора Максимилиана барон Герберштейн пишет, Василий не желает мира без Смоленска, но мы заставим вернуть его! Это я вам говорю, панове, ваш король и великий князь! Пан Богуш, и ты, пан Щит, я посылаю вас на Москву, будете рядиться с великим князем и его боярами. Но Смоленском не поступайтесь. Нам без него не можно. Отдадим московитам Смоленск, они Киев запросят и иных земель, панове. На одном стойте: мы мира хотим на условии, по какому брат наш Александр и великий князь Московский Иван Васильевич жили.
