ему долго причёсывали волосы, любимейшим ароматом окропили одежду. Двор, допущенный лицезреть уже нарядного князя, был в восхищении.
Правда, Вильгельм имел очень красивую фигуру, а каждое его движение было обдуманно, взвешенно, рассчитанно так, чтобы подчеркнуть это телесное изящество, которому не хватало только выражения и души. Холодно смотрели глаза, постоянно обращённое на него внимание не позволяло ему смело сделать шаг, он шёл натянуто, улыбался выученно, хмурился, согласно некоторым правилам. Самые великолепные физиономии из двора сопровождали его в замок.
При виде его, когда он входил в залу, лицо королевы зарумянилось, она задвигалась, словно хотела идти ему навстречу, сердце её билось – величие королевы приковало её к трону. Он шёл молчаливым шагом, гордо улыбаясь, прямо к ней. Для приветствия встал весь круг важных мужей. Он легко им поклонился. Невольно измерил их глазами.
Они были богато, великолепно наряжены, но какими же они показались в глазах модника дикими и безвкусными!
Из этих нахмуренных или торжественно-безоблачных лиц смотрела какая-то разнузданная сила!
Был это свет незрелый, первобытный, который мог пробудить в нём только презрительное чувство.
Вильгельм шёл так прямо к ступеням трона, а королева то и дело приветствовала его белой ручкой. И видно было учащённое дыхание, которое колыхало её грудь. Она переливалась всеми огнями счастья.
Возможно, князь решился бы подойти ещё ближе, но по обеим сторонам трона стояли странно вооружённые люди, словно на страже, и смотрели на него злобными глазами.
Тихим, приглушённым голосом начался разговор на немецком. Глядя на него, королева забыла обо всём: о своём положении, о том, что её окружало, о тех, кто могли слышать её и понять. Он стоял напротив неё, она видела его одного.
Вильгельм поэтично, сухо и искусно словами, может, заимствованными у Сухенвирта, поведал ей о своей тоске, о радости, с какой её видел. Она радовалась тому, что теперь всё должно окончиться. Она смело начала ему рассказывать о посольстве к королеве-матери, которое ничего другого принести не могло, кроме того, что мать обещала ей и ему… Она поощрала его настойчиво ждать и, будь что будет, остаться там. Глаза говорили больше, чем губы.
Руки хотели приблизиться и обнять друг друга, но столько этих диких глазах из-под нависших бровей смотрело на них.
Королева тихо шептала:
– Увидимся, где-нибудь, свободней. Терпения, Вильгельм.
Так на тихих шёпотах прошла эта первая аудиенция, а герцог улыбкой пытался доказать, что она его не разочаровала. Королева бросала беспокойный взгляд на сидящих вокруг; эти немые свидетели её тревожили, но любовь добавляла мужества.
Герцогу казалось, что всё-таки эти советники скажут ему что-нибудь любезное и лестное, почтят в нём великого государя; в конце концов он почувствовал, что к этому они не чувствовали себя обязанными.
Последовало тихое прощание. Молчаливые мужчины, как один, поднялись с лавок, склонили головы, и когда королева ещё давала ему рукой знаки, а он отвечал ей головой и рукой, приложенной к груди, нужно было идти к двери.
Герцог проделал этот марш мастерски, с несравненным шармом, с фигурой, которая демонстрировала гибкость талии к восхищению несуразным зрителям. Он ещё раз поклонился Ядвиге, которая стояла у трона, и оказался в прихожей. Собравшаяся толпа придворных перед ним расступилась, он надел шапку с перьями на голову и сел на коня с той же ловкостью, с какой умел ходить по коврам.
Он был уверен, что оставит после себя неизгладимое впечатление на тех людях, которые не видели подобного совершенства, такого пана и такого красивого человека.
Вид Ядвиги слегка его разволновал.
Она была так красива и с таким чувством приняла его.
С какими мыслями приехал герцог в дом Гневоша, что сновало по этой красивой, прядью чёрных волос покрытой головке, никто из его двора не угадал, только заметили, что он погружён в себя.
Поверенный поэт Сухенвирт ждал его на пороге и проводил в спальню; герцог поглядел на него, но ничего рассказывать ему не хотел. Он упал на стул. Опёрся на локти и долго смотрел на пол. Поэт уважал грустную задумчивость.
Королева в замке то сияла радостью, то с нетерпением вскакивала. Брови её стягивались, а губы сжимались.
– А, эти старые опекуны, которые признали такую власть надо мной! – воскликнула она про себя.
– Хильда, – отозвалась она, видя, что подходит воспитательница, – прибыл мой! А! Какой красивый! Какой сердечный! Как я его люблю всей душой! И он тут, в этом городе, неподалёку за теми стенами, а эти проклятые стены нас разделяют. Не могу к нему приближаться. Ему нельзя в замок.
Хильда что-то шепнула ей на ухо, королева успокоилась.
Подпитанное чувство не могло быть праздным. Едва несколько часов прошло после аудиенции, когда уже один из придворных бежал в посольстве в дом Гневоша и принёс ответ. Королева послала со своего стола еду Вильгельму. Герцог благодарил сладостями, которых целые сундуки вёз с собой. Эти посольства, хоть делая гримасу на них, пропускали из замка и в замок, но пристально смотрели на каждый шаг.
Добеслав из Курозвек, наиболее ответственный, почти не выезжал из замка, опасаясь, может, больше, чем следовало, и чересчур угадывая, все боковые дверцы и выходы велел забить и запереть, ключи принести ему. На валах заметно и незаметно ходила стража. Замок был как в осаде.
Пан краковский опасался всего. Он и подскарбий Димитр из Гораи, который из должности постоянно должен был там находиться, взаимно помогая друг другу, ходили вокруг, подглядывая за каждым движением, особенно за теми людьми из двора королевы, которых подозревали в интригах и связях с Гневошем.
Подкоморий же, когда-то такой покорный и раболепный, теперь ходил, вызывающе на них поглядывая, подняв голову, с таким выражением лица, будто хотел смеяться над их напрасными усилиями.
Не смели Вильгельма прямо выгнать из Кракова и запретить ему приезжать, а его длительное пребывание наконец стало невыносимым, потому что было постоянной тревогой.
Боялись, что королеву выкрадут, или переодетый Вильгельм влезет в замок. Только одно могло немного успокоить – это достаточно пугливый характер юноши, который ни своей особы, ни достоинства не хотел подвергать опасности.
Когда у Яська из Тенчина совещались над тем, как избавиться от Вильгельма, в доме Гневоша размышляли над тем, как приблизиться к королеве.
Тем временем возвращение послов из Буды от королевы обратило на них всеобщее внимание. Вильгельм сам признал необходимость вести себя тихо и не подавать признака жизни. Едва нетерпеливая королева узнала о возвращении послов и хотела послать за Влодком из Огродзенца узнать, что ей привезли, когда услужливый клеха, чуть переодевшись и едва отряхнувшись от пыли, прибежал
