Массачусетсе больше не казнили ни одной ведьмы [182].
Мы все приносим извинения – или терпим в этом крах – по-своему. Инкриз Мэзер от изучения демонов перешел к изучению ангелов. В 1721 году в Бостоне разразилась эпидемия черной оспы [17]. Коттон Мэзер всячески пугал медицинское сообщество, отстаивая нечто не менее, казалось, сомнительное, чем призрачное свидетельство: вакцинацию. Он изучал в Гарварде медицину и имел неплохое представление об инфекционных болезнях. Так, двигаясь от чертят и ведьм к бактериям и вирусам, он в конечном счете обнаружил дьяволов, которых мы впускаем в себя с каждым вдохом. Битва оказалась такой яростной, что вывела Салем из тени и позволила обвинить Мэзера в безумии сразу по двум пунктам (а также позволила ему снова вытащить на сцену дьявола: учитывая «проклятый шум», Сатана, видимо, завладел Бостоном). Он так же твердо стоял на своем в вопросе вакцинации, как метался в вопросе колдовства. Однажды в три часа ночи в его окно влетела самодельная бомба. Восстановить репутацию ему уже не удастся [183].
Жертв процессов оказалось больше, чем виделось вначале: даже сам дьявол так никогда и не смог оправиться полностью. И хотя старый искуситель продолжал существовать – если в Массачусетсе 1721 года вы совершали адюльтер, то делали это «по наущению дьявола», – однако «ревущий лев, древний дракон, враг добродетели», как выражался Пэррис в своем извинении, тихо сошел со сцены [19]. Он делался все более абстрактным по мере того, как зло отступало внутрь человека, – не столько великий заговорщик, сколько тень наших неверных суждений. К концу жизни Бетти Пэррис он стал, как выразился один современный ученый, больше походить на «лепрекона, чем на древнего повелителя ада» [20]. Женщины тоже не добились после Салема особого успеха, – во всяком случае, снова стали невидимыми и оставались такими в историческом смысле, пока новое бедствие не подстегнуло их выйти из тени и начать борьбу за женское избирательное право.
В год смерти Мэзера, 1728-й, пастор из Медфорда уже называл колдовство выдумкой из детских сказок. Салем был очень близок к тому, чтобы самому стать такой сказкой. В это же время Сьюэлл ушел с поста главного судьи. Он прожил еще два года, как обычно, прислушиваясь к пению птиц и восхищаясь радугами, озабоченный проблемой сохранения массачусетской хартии любой ценой, до конца спотыкаясь о собственную совесть по пути к компромиссу. В 1728 году Топсфилд и Салем уладили свой пограничный конфликт. Доживший до ста девяти лет вдовец Марты Кэрриер перед своей смертью мог порадоваться, что салемское колдовство превратилось в «мнимое колдовство», а главной злодейкой больше не являлась его жена, царица ада, и даже не ее так называемые сообщницы. Волшебство сначала переквалифицировалось в одержимость, а к концу XVIII века – в мошенничество. Потребуется еще несколько десятков лет, пока кто-то заметит правильность предположения Брэттла: ведьмами, скорее всего, надо было считать самих обвинительниц. Да и представители властей вели себя не то чтобы по-здоровому.
Салемские процессы в течение одного-двух поколений займут свое место среди тех исторических событий, которых как бы и не случалось никогда. Зато уж воскреснув к жизни, они не сойдут со сцены никогда. Из всех знамений и пророчеств – девочек ли провидиц, хвастливых ли призраков, Мэзеров, жительницы Салема, предсказавшей вторую волну колдовства, – сбылось только пророчество Томаса Брэттла. Годы не «изгладят этот шрам, это клеймо позора, которое недавние события оставили после себя на нашей земле» [184] [22]. Джон Адамс называл процессы «грязным пятном на этой стране», в чем есть ирония: они были призваны как раз очистить страну от грязи [23]. Безумие, вызванное в 1773 году трехпенсовой пошлиной на чай, показалось одному массачусетскому адвокату абсурдным «и более постыдным для Америки, чем колдовство». Салем пришелся особенно кстати во второй половине XIX века: он стал эффективным оружием в Войне Севера и Юга. Фредерик Дуглас [185] интересовался, почему вера в рабство менее предосудительна, чем вера в колдовство. Ему отвечали, что аболиционизм – такая же галлюцинация, как салемское колдовство. Выборы Линкольна в 1860 году посеяли ужас на рабовладельческом юге, один популярный журнал истерически вскричал: «Север, начавший со сжигания ведьм, кончит тем, что сожжет и нас!» [24] Согласиться все могли в одном: когда вам нужно достичь эмоционального накала, вы вспоминаете Салем.
Враги Новой Англии, пожалуй, старались больше всех, чтобы дело Салема оставалось на слуху – так церковь веками поддерживала существование дьявола. Юг в XIX веке вдруг осознал, что «эти узколобые, фанатичные, сеющие раздор, строящие из себя просветителей» северяне на границе между северными и южными штатами пишут школьные учебники, и у этого будут долгосрочные последствия. Что-то необходимо было предпринимать – и салемский прокол дал повод переписать прошлое Новой Англии. В разгар Гражданской войны президент Линкольн официально учредил День благодарения – колониальные праздники признавались более предпочтительными, чем пуританские посты [25]. За несколько десятилетий до этого Дэниэл Уэбстер [186] произнес свою знаменитую речь на Плимутском камне, и люди, не участвовавшие в охоте на ведьм или не имевшие бумажных свидетельств – да вообще никаких свидетельств – своего происхождения, стали подлинными американцами. Безвинные, пусть и бесцветные колонисты оказывались более желанными предками, чем ворчливые, нетерпимые охотники на ведьм, принадлежавшие к высшему классу горожан. Примерно на столетие они заменили своих фанатичных родственников.
Похоже, в высшей степени полезно иметь что-то позорное в своем прошлом: Салем живет не только как метафора, но и как вакцина и как предмет насмешек. Он пристально смотрит на нас, когда страх парализует разум, когда мы чересчур бурно на что-то реагируем или слишком зацикливаемся на ошибках, когда преследуем или выдаем чужака или бунтаря. Он живет в своих уроках и в нашем языке. В 1780-х враги федералистов обвинили их партию в организации «подлого и отвратительного» заговора с целью восстановления монархии [26]. Противники иллюминатов предупреждали о рыскающих повсюду иезуитах, об уже свившей гнездо католической змее со зловещими политическими планами. «Мы должны проснуться, – предостерегали они в 1835 году, – или мы пропали» [27]. Судья, вынесший в 1951 году Розенбергам приговор за шпионаж, говорил о «дьявольском заговоре, призванном уничтожить богобоязненную нацию» [28]. Сеть подрывных элементов, круглосуточные бдения, сторожевые вышки нации и безрассудная жестокость вернулись в 1954 году на слушаниях Маккарти. В 1998 году потребовалось совсем немного, чтобы превратить Линду Трипп в любопытную соседку-пуританку, а Кена Старра – в охотника на ведьм [187].
Английские монархи продолжали строить конспирологию – во всяком случае, так кажется – против народа. Неудивительно, что массачусетские власти XVII века
