Том 2. Копья Иерусалима. Реквием по Жилю де Рэ - Жорж Бордонов

Я поведу свою милую.

Оттуда виден Фонтенеля разлив…

— О! — восклицает Жиль. — Внезапно передо мной засветила надежда! Я приму все, что бы Господь ни послал мне. Я благоговею перед любым его намерением.

Брат Жувенель отвечает ему:

— Теперь помолимся вместе…

— Да, вместе…

Сжимая в руках крест, коснувшись лицом земли, Жиль начинает «Патера», голос его дрожит.

В девять часов утра раздался перезвон всех колоколов: от главного колокола собора, исполняющего похоронный звон, до прерывисто перезванивающихся между собой колоколов квартальных церквей, монашеских и частных часовен. На небе не было ни единого облака, оно казалось подобным голубому шелковому лоскуту с солнечным карбункулом в середине. В окнах мелькали лица горожан. Люди появлялись у своих дверей и около витрин лавчонок. Дети были одеты в праздничные многоцветные одежды, они держались за руки своих родителей, морщившихся от прохладного утреннего воздуха. Весь город до самых окраин превратился в огромный муравейник. Прохожие окликали друг друга, сновали вдоль улиц, собирались в плотные группы. Всадники спешивались. Хозяйки второпях закалывали волосы, поддерживая свои высокие прически, закрепляя на них бархатные чепчики. Собаки весело лаяли. Любопытные чайки пролетали низко над крышами и снова возвращались посмотреть на необычное оживление. Погода была настолько праздничная, что хотелось смеяться и петь, если бы гулкий звон колоколов не напоминал о важности происходящего. Люди собирались около уличных торговцев, продающих картинки, где Жиль изображен в кирасе, украшенной геральдическими лилиями, а внизу в десяти четверостишиях рассказывалось о его жизни. На перекрестке устроился певец, напевающий печальную балладу о Синей Бороде…

…Наконец главные ворота собора тяжело открываются. У паперти образуется процессия, вот она начинает движение. Показался епископ, одежда которого переливается золотом. У него в руках ковчег, где помещен кусочек настоящего святого дерева. Поравнявшись с ним, люди опускаются на колени и крестятся. Он идет впереди всего клира, впереди распятий, укутанных крепом; за ним следует Бретонский двор, в центре его монсеньор герцог, герцогиня и высшие офицеры: Жоффрой Леферрон, его казначей, Пьер де Лопиталь, Верховный судья, Артюр де Ришмон, коннетабль Франции. За ними — магистрат в алых, отороченных горностаем одеждах. Затем — сеньоры герцогства и представители братств со своими знаменами, родственники и близкие жертв Жиля, а позади них — семья приговоренного: брат Рене де Ласуз с семьей, Екатерина Туарская, одетая в белое в знак траура — среди пяти других дам, — а также слуги: мастер Фома с Рауле, Гийометта Суконщица и многие другие. Толпа разрастается с каждым перекрестком: торговцы запирают лавки, вешают замки на двери и бегут вслед за бесконечной процессией… Священники запевают псалмы, им вторят тысячи голосов, возносящих слова надежд или сожалений. Дети боятся выпустить юбки матерей. Старики стучат палками о мостовую и ловят веяния своей молодости. Над головами раскачиваются небольшие кресты и оливковые венки паломничества. Подростки пытаются вторить зычным голосам мужчин. Каждый на свой лад изливает свою веру и молится за Жиля:

А он в это время находится в своей комнате в Тур-Неве, совершенно невменяемый после этой длинной, страшной ночи, после всех признаний, молитв и слез, самобичевания и жажды очищения. Он смотрит на невероятное столпотворение. Слова молитвы доносятся до него, проникают в истерзанное чувствами сердце, достигают самой глубины души, задевают самые нежные ее струны, которые еще не были потревожены. Глаза Жиля наполняются слезами.

— О! — восклицает он. — Я еще могу быть любимым!

Брат, не покидавший его этой ночью, помогавший ему всеми своими духовными силами выдержать испытание, согласно своему обещанию, отвечает:

— Вам ниспослана любовь, монсеньор. Никогда у вас ее столько не было, даже в Реймсе и Орлеане. И никогда уже у вас ее столько не будет.

Ключ поворачивается в замке. Появляется Жан Лабэ, а с ним и его гвардия в горностаевых капюшонах.

— Пора, монсеньор де Рэ.

Жиль изысканно приветствует капитана, затем легко, не обернувшись на комнату, где он провел последние дни, спускается по лестнице. Он отказывается надеть перчатки и воротник, приметы его благородного происхождения. Он держит перед собой медное распятие брата Жувенеля, последний дар, который он получил в этом мире, но самый для него драгоценный. Внизу он встречает Анрие и Пуатвинца, освобожденных от цепей, но поверженных духом. Он утешает их от всего сердца. Мимо проплывает балдахин епископа, и Жиль падает на колени. Он видит герцога и с удивлением понимает, что не испытывает к нему ненависти. Видит судей, викария и обвинителя, они произносят беспощадные слова молитвы за него:

Жестокие слова не трогают его. Для него они — посланцы надежды и веры. На лицах его судей появляется беспокойство: не вызовет ли этот наплыв народа нового приступа гордости у Жиля, не забудется ли он в желании порисоваться во время столь яркой церемонии? Не просочатся ли демоны в его надежно подготовленную душу по окольным лазейкам достоинства? Но Жиль идет следом за последними молящимися, запевает дрожащим голосом:

Он увлекает за собой своих сообщников, брата Жувенеля, стражников. Прижимает к груди медное распятие, иногда прикладывается к нему губами. Удостоверившись в его стойкости, судьи успокаиваются. Процессия по мосту переходит через Луару. На искрящейся воде покачиваются корабли и баркасы, их флажки трепещут на ветру. Но брат ничего не замечает: мысленно он витает среди ангелов, он в том мире, где вода и небо перемешались в волшебном свете, где нет ни людей, ни их голосов. За мостом тянутся луга Бьесса, широкое пространство, ограниченное пожелтевшими осенними лесами и деревушками. Толпа настолько многочисленна, что солдатам с трудом удается поддерживать коридор, который тянется к виселицам. Они грозно чернеют, возвышаясь над вязанками хвороста. Жиль движется неторопливо, но ступает твердо. Люди смотрят