— По неведению, — повторил он, — все, яко овцы бессловесные, яко умом помраченные, идут в геенну огненную, антихриста ради, и все говорят, «по неведению». Свет им, яко заря, сияет — глаза щурят и отворачиваются. Знамение небесное не видят. Истинно сказано в Писании: «Очи имат и не видят; уши имат и не слышат».
Князь слушал его, опустя голову и не зная, что отвечать ему.
Аввакум тяжело перевел дух.
Боярыня спросила с ласковой улыбкой:
— Почто, князь, пожаловал? Аль соскучал?
Князь вздрогнул при звуке ее голоса, поднял голову и, встретив ее приветливый взгляд, не мог скрыть правды и ответил:
— Случаем, боярыня! Смутно на душе было, и вздумал я поехать к деду моему, отцу Ферапонту, на Угреш, а по дороге Киприан встретился и к тебе послал, а я и рад.
Боярыня тихо улыбнулась и сказала:
— Что я могу, убогая? О чем дума твоя была?
Терентий не скрыл и прерывающимся голосом рассказал о своих сомнениях.
Где правда? Страшно ему душу загубить, и не видит он пути и исхода в своих сомнениях…
Лицо боярыни осветилось. Она встала и, протянув руку к Аввакуму, взволнованно сказала Терентию:
— Сам Бог устами Киприана направил тебя сюда. Не мне учить и наставлять тебя. Вот пастырь. За ним иди!
Волнение охватило Терентия. Он упал в ноги Аввакуму и воскликнул:
— Отче, вразуми!
И послышался ласковый голос протопопа:
— Научу тебя, миленький, на то и сюда пришел. Было мне видение: «Иди и вразуми неразумных, спаси от геенны огненной заблудшихся», и пришел я, и Господь Бог со мною. Царь преклоняет ухо свое ко мне. Бог поможет, и вразумлю!…— И он начал говорить, — сперва тихо, плавно, потом более и более распаляясь, и наконец речь его полилась бурным потоком. Что было прежде и что теперь? Где прежнее благословение? Где прежняя вера? Один соблазн! Он говорил:
— Вот поют вместо: «благословен грядый», — «обретохом веру истинную» То их пение на великое поношение православной нашей веры. Горе нам, горе! Имя сыну Божию переменили и печатают «Иисус». Звон и пение церковное — православным соблазн и попущение. Все-то кругом антихристово измышление и изощрение, дабы уловить душу православную. Наложил Никон проклятый печати антихристовы и на самого царя, и на слуг его, да не будет так! Господь Бог видит правду и указует избранным Его, а за гонения венец мученический; так древле гнали апостолов и учеников его!…
И много говорил Аввакум, умиляя душу Терентия, населяя ее страхом за никонианцев и укрепляя в старой вере.
Когда они расставались, Аввакум благословил и поцеловал его.
— Еще единую овцу спас от сетей дьявола! — сказал он с умилением. — Благодарю Тя, Господи!
Терентий возвращался домой успокоенный; смелый и бодрый. Он знал, что ему делать, что думать, что говорить, и ко всему его радовала мысль, что боярыня так же думает, что он ей теперь брат по духу и скреплен с ней крепкими узами.
По дороге он опять встретил Киприана, и на этот раз сам остановил своего коня.
— Спасибо, — сказал он ласково, — что надоумил меня!
Киприан широко улыбнулся и потряс кудлатой головой.
— Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и совет нечестивых погибнет! — заорал он таким диким голосом, что конь шарахнулся в сторону и понес князя.
Князь скакал и был рад этой быстрой езде, которая возбуждала его и соответствовала настроению его духа.
Конь был весь в мыле когда князь въехал во двор. Он слез с коня и прошел в свои покои, едва раздевшись, как подошел к божнице и, сложив два перста, стал быстро наотмашь креститься, повторяя:
— Тако верую! Тако верую!
И никто в доме не знал, что происходит в душе Терентия и какие тучи он собирает на свою голову.
Прошло три дня. Князь Петр вернулся домой и стал слезать с коня, когда к нему подошел Федька Кряж и низко поклонился.
— Вернулся? — сказал Петр. — Долго же вы были! Что ж он, доволен?
Кряж встряхнул волосами и ответил:
— Приказал благодарить твою милость, а мне целый ефимок подарил!
— Что же наколдовали? — спросил князь, идя в горницу
— Всего было! — ответил Кряж, идя за ним. — На мельницу водил, на воде гадали. Что он говорил, не знаю, а князь больно повеселел.
Петр отпустил своего стремянного и лег на лавку в ожидании обеда. Через несколько минут его позвали наверх. Как и прежде, обедали все вместе, только теперь уныло и хмуро проходила общая трапеза.
Князь Терентий сидел мрачный, сосредоточенный, а жена его, Дарья Васильевна, то и дело злобной усмешкою кривила губы.
Молодая княжна Анна было бледна и задумчива, да и Петр не больно радостен.
Старый князь и княгиня тревожно смотрели на детей своих и не знали, что делается в их сердцах. Даже когда окончился обед и женщины ушли, отец, оставшись с сыновьями, не знал, как вести беседу, чтобы хоть немного заглянуть в их души.
И он стал сперва говорить о царских делах, о боярине Нащокине.
— Великого ума муж! Всякую иноземщину видел и больно перенял…
Терентий усмехнулся и сумрачно сказал:
— Перенял только, как с людишек по две шкуры драть. Посчитать теперь налогов, податей всяких — беды! Стон кругом. Что в Москве делается?
Старый князь покачал головою.
— А что иначе сделать? Казна оскудела. Ратные люди деньгу требуют, а без ратных людей нельзя. Война с Польшею, война со Швецией.
— И дома нелады, — добавил Терентий и вдруг сказал: — Потому прежнюю веру утратили, никонианством заразились!
— Что? — закричал старый князь. — Али ты не в своем уме?
— И очень в своем, — хмуро ответил сын и вышел из горницы.
Старый князь испуганно и изумленно посмотрел ему вслед.
Так вот откуда вся его угрюмость. Господь упаси, до царя дойдет ежели.
Петр тревожно посмотрел на отца.
— Давно это у него? — спросил отец.
Петр покачал головою.
— Он старший брат. Мне ли его допрашивать, а сам — ты знаешь — он и слова не скажет.
— Эх, — вздохнул князь, — на горе этого протопопишку сюда допустили.
И с этими словами он, не допив кубка с медом, тяжело поднялся с лавки и пошел в опочивальню.
Скоро все в доме спали, начиная от князя с сыновьями и до цепного пса, окромя Федьки Кряжа, которому в эту пору была большая работа.
Сейчас же едва стихло все в доме, он шмыгнул в сад и громко прокуковал кукушкою пять раз. На этот его сигнал из терема вышла сенная девушка и, осторожно оглядываясь по сторонам, подошла к Кряжу. Они оба ушли в кусты, где шпалерами разрослись малина, крыжовник и смородина, и там зашептали.
— С чем, Федька? — спросила девушка.
— Помалкивай только! Пришел и на нашу улицу праздник! Вот тебе перво-наперво от князя рубль, а дальше и больше будет!
Лицо девушки вспыхнуло радостью, и она быстро спрятала мелкие гривенки в карман.
— А что ему надо? — спросила она.
— Занеси княжне весточку, а как стемнеет да все наши полягут, ты ее сюда приведи. Коли надо будет, уломай!
Девушка быстро закивала головой.
— Ну, ин, ин! — ответила она. — Веди князя, а уж я нашу сюда доставлю. Поди, она и сама рада. Соскучилась.
— Иди же! — сказал Кряж.
Девушка кивнула ему и быстро побежала к терему, сверкая босыми пятками.
Кряж постоял на месте, покуда она не скрылась, потом вышел из сада, перешел двор и позади служб ловко перелез через высокий частокол, отделявший двор от сада князя Куракина. Здесь ему ждать не пришлось. Напротив, стоявшая тут же под корявою грушею девушка, видимо, давно дожидалась его, потому что весело засмеялась, едва он показался из-за частокола. И лицо Кряжа расплылось тоже в приветливой улыбке.
— Эй, зазнобушка! — проговорил он, быстро обнимая девушку. — Чай, ждала не дождалась, очи просмотрела, сердце высушила, а я и тут!
— Пусти, — смеясь говорила девушка, стараясь вырваться из его объятий, — пусти, леший! Ну! Пра, леший, изломал всю, ишь! — И, с силою рванувшись, она освободилась от Кряжа, хлестнув его по плечу со всего размаха.
Кряж только засмеялся от этой ласки. Лицо девушки приняло серьезный вид.
— Ну, будя! — сказала она. — Мы тут с тобою балакаемся, а княжна ждет не дождется. Князю сказывал?
Кряж мотнул отрицательно головою.
— Не, а только ты с княжною приходи нонче в сад ввечеру, как все спать лягут.
— Да чего ж приходить-то, коли ты не сказывал?
— Сказать недолго, ужо скажу. Раньше времени не было. Ты уж только меня слушай! Князь-от теперь во! Так и пышет. Ему мигни только!
— Ну-ну, скажу княжне! Порадую! Только и ты не обмани, — И, окончив деловой разговор, она начала другим тоном: — А где сам пропадал? Вчера не был, позавчера тож, а я-то его, дура, жду да жду. Где тебя носило?
Кряж усмехнулся.
— Где был, теперь нету. Отсюда вон как далеко, и не видать, а сказать и не можно!
— Что! Али князь посылал?
— Много будешь знать, скоро состаришься; а ты лучше-ка обними меня!
