Я хочу немного задержаться на исправлениях, которые были внесены мной в текст. Так я заранее отвечу тем, кто полагает, будто я с маниакальным упорством переправляю и переделываю все, что написала, а равно и тем, кто поспешит заявить, будто я печатаю здесь «раннее произведение» в первозданном виде. Исправления, которые я внесла в текст 1925 года десять лет спустя, в 1935-м, были грамматическими, синтаксическими или стилистическими. Первоначальная «Anna» была создана в то время, когда я задумывала громадную фреску, которой суждено было остаться незаконченной; поэтому я писала торопливо, не заботясь ни о композиции, ни о стиле, черпая непосредственно из какого-то внутреннего источника. Только позже, после «Алексиса», я усвоила строгие правила, какие должно соблюдать всякому автору, пишущему по-французски; еще позже, примерно в 1932 году, я стала экспериментировать с поэтическими приемами, неявно присутствующи-ми в прозе и часто придающими ей особую напряженность. Это отразилось на тексте 1925 года; некоторые фразы я заставила сжиматься, словно бы раз за разом поворачивая винт, — так, что они едва не лопались; местами из-за неудачных попыток стилизации герои становились скованными, теряли в выразительности. Почти все исправления, какие я внесла в 1980 году, имели целью сделать некоторые эпизоды ествественнее и живее. В прежнем варианте имелось вступление объемом в несколько страниц, где читатель видел, как двадцатипятилетнюю, одетую в траур Анну по политическим соображениям выдают замуж за фламандца на службе у испанской короны. Эта утяжеляющая преамбула должна была стать прологом к «Водовороту» — роману, в котором я собиралась рассказать о жизни в Нидерландах под владычеством Испании. Я сильно сократила этот эпизод и переставила его в другое место; перед рассказом о зрелых годах Анны и о ее старости. Больше всего подверглась исправлениям и сокращениям сцена, где Мигель в безлюдной местности встречает девушку со змеями; спустя много лет этот эпизод, слишком уж отдающий галлюцинацией, показался мне несколько нарочитым, как «Сны» в старых трагедиях. Теперь Девушка со змеями являлась у меня лишь для того, чтобы читатель почувствовал лихорадочное состояние Мигеля. С другой стороны, были сделаны небольшие добавления с целью усилить колорит места и времени, без которого, по моему убеждению, не может быть правдивости. О буйствах и преступлениях монахов в Южной Италии я узнала гораздо позже, когда писала «Философский камень» и изучала случаи тайного или открытого мятежа в монастырях в конце XVI века; здесь они упоминаются для того, чтобы показать дикость нравов того места, где умирает Валентина и где ее дети с ужасом понимают, что любят друг друга.
Наконец, следует сказать еще о двух небольших добавлениях, поскольку в них отразилась некоторая перемена в отношении автора к жизни. В прежнем варианте, переизданном в 1935 году, после греха и молитвенного просветления Мигель сразу же садился на корабль, уже ни на что не надеясь, не помышляя о возвращении; в новом варианте наступивший штиль позволяет ему вернуться в замок Святого Эльма и дарует любовникам еще два дня и две ночи. Я сделала так не для того, чтобы продлить их трагическое счастье, а для того, чтобы сюжет не был слишком жестко выстроен, чтобы в нем оставалась зыбкость, которая свойственна жизни всегда и во всем. То, что Мигелю и Анне казалось расставанием навеки, внезапно обернулось двухдневной отсрочкой. Шелковый шарф, который Мигель привязывает к ставням окна Анны, чтобы узнать, что поднялся ветер, — это символ изменчивости. Если первое, торжественное прощание оказалось мнимым, — возможно, и второе окажется таким же.
Рассказ о долгих годах, проведенных Анной с мужем, которого она себе не выбирала, затем о вдовьем трауре, скрывавшем ее подлинный траур, — рассказ этот также претерпел лишь небольшие изменения. Я хотела показать супругов, не питающих любви друг к Другу, но и не имеющих причин для взаимной ненависти, связанных, несмотря ни на что, повседневными житейскими заботами и даже, в определенной степени, плотскими сношениями: можно предположить, что горделивая и верная возлюбленная Мигеля делает это по принуждению, подавляя стыд, или же (одно не исключает другого) что она уступает желанию, позволяющему ей на краткий, обманчивый миг снова испытать былое блаженство. Еще одно добавление: овдовевшая Анна во время путешествия отдается полузнакомому мужчине, которого вскоре забудет; на мой взгляд, этот мимолетный чувственный каприз только подчеркивает нерушимую верность сердца. Данный случай призван напомнить нам, какая странная вещь человеческая жизнь: в ней все изменчиво, словно текучая вода, но наиболее значимые события, вместо того чтобы погрузиться на дно, всплывают на поверхность и вместе с нами достигают моря.
Тарудан, Марокко, 5-11 марта 1981
[1] Разновидность виолы, появившаяся в конце XVII в.; обладает особенно нежным звуком.
[2] Бембо Пьетро (1470—1547) — итальянский писатель и теоретик Возрождения.
[3] Колонна Виттория (Colomna) (1490—1547) — поэтесса, представительница знатного римского рода. Ушла к монастырь после смерти своего воспитанника.
[4] Как стекло (лат.).
[5] В скорби моей живет.
Анна де ла Серна и Лос Эррерос, сестра, уезжая из Клмпаньи в Батавию, установила это надгробие в знак вечного траура и любви (лат).
[6] Диалог Платона
[7] Мои возлюбленный (иcп.)
[8] Акт кровосмешения между отцом и дочерью или между матерью и сыном редко изображается как свершившийся по доброй воле, во всяком случае по доброй воле обоих участников. В трагедии «Царь Эдип» он свершается по неведению обоих, в истории Мирры, рассказанной Овидием, — по неведению одного из партнеров: Мирра является к отцу переодетой. Вообще в таких сюжетах к теме инцеста часто примешивается тема злоупотребления властью, физического или морального принуждения.
[9] В буквальном переводе: «Как жаль, что она шлюха». Однако не станем на это полагаться: в XVI в. слово «whore» означало не только продажную женщину, но и всякую женщину, преступившую сексуальные запреты. Вероятно, точнее было бы перевести: «Как жаль, что она грешница», но тогда пропал бы простонародный оттенок. Метерлинк, переводивший эту пьесу, озаглавил ее по имени героини: «Аннабелла».
[10] Если о важности определенной темы для писателя можно судить по частоте обращения к ней, то у Байрона и у Томаса Манна мы наблюдаем прямо-таки одержимость темой инцеста. В малоинтересной поэме «Абидосская невеста» проблема в итоге сводится к недоразумению — ошибке в степени родства, и все заканчивается благополучно. В «Каине», где речь идет о союзе сыновей и дочерей Адама, имеются более прозрачные намеки на ту же тему. А в позднем романе Томаса Манна «Избранник», где мы находим одну из самых откровенных сцен кровосмешения в мировой литературе (немецкий читатель воспринимает ее в смягченном виде, поскольку любовники изъясняются на старофранцузском языке), вдобавок имеется преамбула, рассказывающая о том, как герой, подобно Эдипу, сошелся с родной матерью. Многочисленные аллюзии такого рода встречаются и в других произведениях Томаса Манна. Для полноты картины следовало бы изучить любопытнейший анонимный роман «Мадам Соларио», вышедший в Англии в 1957 году; у этой книги была масса читателей, но никто из исследователей всерьез ею не занимался. Впрочем, из множества психологических проблем, которые сплетаются в узел в этом романе, трудно выделить одну лишь тему инцеста.
[11] Если драма Форда, судя по дате первого представления, была написана около 1627 года, можно предположить, что основой для ее сюжета отчасти послужил знаменитый процесс над Жюльеном и Маргерит де Равале, казненными за кровосмешение в 1603 году. Трагическую историю брата и сестры неоднократно излагали на романтический лад сочинители дешевых книжек, очень модных в то время. По установившейся традиции действие драмы Форда происходит в условной Италии, но такие моменты, как вынужденный брак с немолодым, нелюбимым и презираемым мужем, ярость ревнивца, который бьет жену и таскает ее за волосы, требуя назвать имя любовника, наличие почтенного опекуна-священника (во французском варианте — дяди молодого человека), совпадают с реальными событиями. Драматурги Елизаветинской эпохи редко сами придумывали свои сюжеты: обычно они заимствовали трагические истории либо из итальянских новелл, либо из хроники происшествий своего времени. Заманчиво предположить, что в основу «This Pity She's a Whore», как и «Бюсси д'Амбуаза» Чепмена, лег реальный факт французской судебной хроники.
[12] См.: Correspondence d'Andre Gide et de Roger Martin du Gard. Vol. 1: 1913-1934. Paris: Gallimard, 1968 (письма 316-318, 322, 327-331, 341 и Приложение к письму 329, за период от 31 января по 14.июля 1931 г.).
[13] Когда Флобер писал «Госпожу Бовари», он признавался Луизе Коле: «Сегодня, например, я был одновременно мужчиной и женщиной, любовником и любовницей, я совершал прогулку верхом по осеннему лесу, в послеполуденный час, под желтой листвой, и я был лошадьми, листьями, ветром, словами, которыми обменивались влюбленные, и горячим солнцем, от которого опускались их упоенные любовью веки».(письмо от 23 декабря 1853 года). (Цит. по; Флобер Г. Письма, статьи. М., «Художественная литература», 1984. Пер. Е. Лысенко.)
