«Санкюлотка и монтаньярка…»
Роза, Гортензия и Евгений живут втроем в Фонтенбло у псевдочеты Богарне, когда вечером во вторник 2 1 июня им становится известно, что утром того же дня королевская семья, пленница Революции, бежала из Тюильри с намерением присоединиться к армии Буйе.
Событие вводит Александра в большую Историю, потому что на неделю «бразды правления» переходят к нему. Конечно, если бы Людовик XVI не убежал из Парижа, г-н де Богарне был бы известен только как первый муж императрицы Жозефины, но в это утро ему как председателю Собрания приходится отправиться в Тюильри и официально констатировать отъезд августейшей фамилии. Затем он занимает свое место на трибуне Собрания и объявляет:
— Господа, я должен сообщить вам удручающую новость. Сегодня ночью враги нашего общего дела похитили короля и часть его семьи.
Похищение короля! Таков был эвфемизм, придуманный за несколько минут до этого Александром Богарне, Лафайетом[45] и Байи[46] для того, чтобы объяснить отъезд Людовика XVI. Всю эту длинную трагическую неделю, создавшую во Франции партию республиканцев, Александр руководит писанием обращений, призывов и приказов Собрания, вдохновленных и направленных им с неоспоримой ловкостью. Депутаты заседают без перерыва, и он склоняет их проголосовать за декреты об улучшении ввоза товаров с Мадагаскара. В среду 22, в десять вечера, он объявляет коллегам, что накануне ночью Людовик XVI арестован в Варенне. Затем он ставит на голосование «самые неотложные и действенные меры по обеспечению безопасности особы короля». Новый эвфемизм, изобретенный для обозначения возврата беглеца и отныне пленника.
25 с террасы Фейанов он наблюдает за грозным кортежем, окружающим пленную монархию, и за патриотами, усевшимися на королевскую берлину. Глядя на серого от пыли Людовика XVI, который отупело взирает на толпу, г-н виконт де Богарне, несомненно, вспоминает о написанном всего шесть лет назад письме, которым чиновник геральдической службы уведомил мужа Розы, что тот «не вправе притязать на представление ко двору». И во вторник же 25 марта 1791 ему несколькими минутами раньше почтительно вручают ключ от королевской берлины. Ему, который так и не удостоился права ездить в королевских каретах!
Тем временем в Фонтенбло перед особняком N 8 на Французской улице, где живет семья председателя Собрания, «между двором и садом» собирается толпа, и, когда люди видят будущего вице-короля Италии и будущую королеву Голландскую, чей-то голос провозглашает:
— Вот теперь наши дофин и дофина!
27 июня Александр направляет отцу в Фонтенбло письмо, написанное тем удивительно претенциозным слогом, секрет которого передал ему Патриколь: «Я упрекал бы себя, если бы мое теперешнее положение, ставшее в критических обстоятельствах более опасным, затруднительным и почетным, нежели любое другое председательство, помешало мне выразить вам свои чувства. Я изнурен усталостью, но черпаю силы в мужестве и надежде, что, заслужив своим усердием хоть часть расточаемых мне похвал, смогу быть полезен общему делу и способствовать поддержанию мира в королевстве…»
Известность Александра бросает свой отсвет на Розу, в их отношениях наступает разрядка. Дети, их учение и здоровье — вот, без сомнения, причина этого modus vivendi[47]. Супруги перестают объясняться с помощью юристов. Отношения их пристойны, даже учтивы, какими они и должны быть в XVIII веке между супругами, общего у которых только фамилия. Разумеется, никакого намека на нежность — это было бы дурным тоном, — как пытаются нас уверить письма, сочиняемые по любому поводу, приписываемые Александру и Розе в этот период и даже опубликованные.
* * *
В течение двух с половиной лет, последовавших за поспешным возвратом с Мартиники, будущая императрица живет в парижской гостинице «Астурия» на Анжуйской улице, затем переезжает на улицу Нев-де-Матюрен и наконец снимает квартиру на улице Сен-Доминик.
В то время как машина, которая вскоре все сметет на своем пути, уже пущена в ход учениками чародея[48], Роза предается крайнему легкомыслию и ведет совершенно свободный образ жизни.
Случаются ли у нее романы? Кое-кто — правда бездоказательно — называет имя остроумного Жозефа Роббе де Лагранжа, Который, как и Роза, «любил пожить». В любом случае будущая Жозефина не разыгрывает из себя пай-девочку. Однако ведет она себя с осторожностью, доводящей до отчаяния сегодняшних историков. У молодой женщины постоянно случаются денежные затруднения, но не потому, что из Александра приходится вытягивать условленное содержание, а потому, что г-жа де Богарне, как позднее г-жа Бонапарт или ее величество императрица и королева, тратит, в основном на туалеты, гораздо больше, чем ей позволяют ее средства. Она делает долги, занимает направо и налево, даже у гувернантки своих детей преданной м-ль де Лануа. Ей нужно быть элегантной. У нее есть приятели и приятельницы, которые более состоятельны, чем она, и у которых надо «выглядеть». Она посещает маркизу д'Эпеншаль, г-жу де Баррюэль-Бовер, г-жу де Ламет, неизбежную г-жу де Жанлис, маркизу де Мулен содержащую литературный салон. Розу видят также у принца де Сальма и его сестры принцессы Амалии фон Гогенцоллерн-Зигмаринген, которая прониклась к ней дружбой, Г-жа де Богарне знакомится также с политическими деятелями передовых взглядов, которые вскоре окажутся не на высоте ими же созданной ситуации — Лафайетом, Барнавом[49], д'Эгийоном, Монтескьу, Мену, Эро де Сешелем, Ламетом, Матье де Монморанси, коллегами Богарне по Собранию.
В сентябре Учредительное собрание приказывает долго жить, и депутаты его разъезжаются, героически, хоть и несколько глупо отказавшись выставить свои кандидатуры в Законодательное собрание как раз тогда, когда они начали немного разбираться в делах.
Это начало войны — войны, продлившейся двадцать три года. Начатая первым мужем Розы, она закончится поражением второго. Итак, Александр вынужден вернуться на военную службу. Он произведен в генерал-адъютанты и в этом качестве 27 апреля 1792 накануне начала кампании составляет свое завещание. Роза в нем не упомянута. Душеприказчиком он назначает Патриколя[50].
Наследниками Богарне, естественно, являются его дети, хотя он их и не упоминает. Побочная дочь, маленькая Мари Аделаида де Ла Ферте, крещенная в Кламаре в 1789 и родившаяся в июне 1785 около Шербура, получает пожизненную ренту в 600 ливров[51].
Александр поднимается по служебной лестнице: подполковник, генерал-адъютант и — вскоре — бригадный генерал. Деятельность его сводится к тому, чтобы сражаться как можно меньше, зато посылать как можно больше донесений Законодательному собранию. Он присутствует при первых неудачах и заканчивает свой отчет о них в следующих выражениях: «Моя судьба, равно как ваша, — и вы это знаете, — неразрывно связана с успехом Революции. Боюсь, что новые неудачи помешают мне продолжать службу в качестве ответственного за все начальника, но я всегда останусь солдатом. Я не покину строй и погибну в бою, но не переживу гибели свободы своего отечества».
Королевская власть рушится, экс-виконт во весь голос заявляет о своих республиканских убеждениях и требует головы тирана. В награду он 8 марта 1793 производится в генералы и 11 мая назначается начальником дивизии Верхнего Рейна. 2 3 мая Конвент вверяет ему командование Рейнской армией — по-прежнему без единого сражения. Но он отказывается от должности военного министра — он ведь будет тогда находиться вдали от поля боя! Майнц осажден. Но гражданин генерал Богарне не спешит на помощь городу хотя имеет в своем распоряжении 60 000 человек. Он издает прокламации, пишет новые донесения, где венчает себя славой, и с таким постоянством топчется на месте, что Майнц наконец капитулирует; Александр немедленно начинает отступать и через десять дней после падения города подает в отставку. «Поскольку я принадлежу к касте отверженных, — пишет он, — долг велит мне избавить своих сограждан от всяких поводов к беспокойству, которые я мог бы подать в эти критические минуты». Комиссары Конвента, заявив, что экс-супруг Розы — «первый генерал Республики», хотя это было по меньшей мере преувеличением, тем не менее дают согласие на его отъезд из армии, «принимая во внимание, что командующий генерал Богарне постоянно как устно, так и письменно настаивает на своей отставке; что согласно его многократным заявлениям, у него нет ни физических сил, ни нравственной энергии, необходимых командующему республиканской армией; что слабость и истощение, вынудившие его покинуть войска в течение трехдневных боевых действий, не могут не вызвать недоверия и упадка духа в штабе армии».
