Власьев, почувствовав свою ненужность, кашлянул, дабы привлечь к себе внимание. И молвил:
— Позвольте удалиться, государыня?
— Да, да, голубчик, ступай, — махнула ручкой Марина.
И началась суета в усадьбе Мнишеков, ясновельможную паненку Марину готовили к обручению, и не где-нибудь, а в королевском дворце в присутствии самого короля да не с простым паном, а с самим царем Московии. Тут есть отчего с ног сбиться.
С десяток швей было засажено за шитье нарядов для невесты. Несколько раз на дню они бегали к ней примерять наряды. Марина кричала на них, одну даже ударила по щеке. Но к назначенному дню все наконец было Приготовлено: великолепное белое платье, усыпанное жемчугом, белые туфельки с золотыми застежками. И все это дополняла корона с выложенными из драгоценных камбий цветами. Увидев в этом наряде Марину, Власьев обалдел от восторга и едва удержался, чтоб не пасть перед ней на колени.
А когда они приехали во дворец и явились в огромную залу, сверкавшую золотыми росписями колонн и рамами картин, русский посол даже оробел. Сам король и его окружение тоже были под стать дворцу — сияли, сверкали, подавляя бедного Афанасия Ивановича.
И окончательно он смутился, когда его и Марину подвели к капеллану Мациевскому и тот, прежде чем благословить обручаемых, начал задавать им требуемые по уставу вопросы. А когда он спросил Власьева: «Не давал ли царь обещание жениться на другой паненке?» — Власьев добродушно брякнул:
— А откуда я знаю.
У капеллана полезли вверх белесые брови от такого неуставного ответа. За спиной обручаемых послышался смех. И Афанасий, поняв, что ляпнул не то, поправился:
— Если б кому государь обещал, то меня б сюда не прислал.
Пришлось капеллану довольствоваться и этим. Но когда он попросил Власьева одеть паненке Марине кольцо обручальное, Афанасия прошиб пот. Он боялся и прикоснуться к руке свой государыни. Однако быстро нашелся, вынул из кармана белый платочек, обхватил с его помощью кольцо и одел на пальчик Марине. Ф-фу-у, словно гору с плеч свалил: не задел ее тело, не коснулся.
Испытания на этом не кончились. После обручения Афанасий Иванович думал затеряться среди гостей, но когда все были приглашены в другую залу на торжественный обед и стали усаживаться за стол, сам король стал искать его глазами:
— А где ж наш обрученный?
— Я здесь, ваше величество, — пришлось отозваться Власьеву.
— Займите законное ваше место возле невесты.
И мучения бедного посла продолжились. Он осторожно сел рядом с Мариной, снова боясь задеть даже ее платье. И сидел почти не дыша, исходя потом от напряжения. Все пили, ели, а он не прикасался ни к питью, ни к закускам. И опять король заметил:
— Отчего ж наш обрученный не ест?
— Простите, ваше величество, но холопу неприлично есть при таких высоких особах, с меня довольно чести зреть, как вы кушаете.
— Ну коли так, — усмехнулся король. — Вольному воля.
После обеда все перешли в другую залу почти с зеркальным паркетом, наверху в нише заиграл оркестр. Гости начали танцевать. Власьев прижался к колонне и не сводил глаз с Марины, танцевавшей с каким-то паном. После первого танца ясновельможный подвел Марину к Власьеву:
— Король пожелал, чтоб обрученный танцевал с невестой.
Власьев, покраснев до корней волос, пробормотал:
— Спасибо. Но я не смею касаться моей государыни.
— А вы попробуйте, — не отставал пан.
— К тому ж я не умею.
Это уже оказалось причиной уважительной, хотя и неуважаемой. Афанасия наконец оставили в покое.
Бал закончился, когда уже наступила ночь и в зале горели тысячи свечей. Власьев уже почувствовал настоящий голод, кишки урчали с неудовольствием, сердясь, видимо, за то, что хозяин за столом и крошки не съел.
Но по окончании танцев Власьев увидел, как Мнишек, взяв за руку дочь, подвел ее к королю и она низко кланялась ему, падая едва ли не на колени:
— Благодарю вас, ваше величество, за этот праздник, что вы устроили для меня.
— Я был рад подарить его тебе, дитя. Когда станешь царицей, не забывай о польской земле, где ты родилась. Я тебе поручаю там в Московии хранить наши обычаи, нашу веру.
— Я постараюсь, Ваше величество.
Власьев не слышал этого разговора, но был возмущен увиденным. И когда с Мнишеком они возвращались в одной карете, он пенял ему:
— Этим вы оскорбили достоинство моего царя, пан Мнишек.
— Чем же, дружок?
— Ваша дочь, считайте, уже царица, а преклоняет колена перед королем.
— Царицей она станет, когда обвенчается с Дмитрием.
— Но она уже обручилась и не должна ронять лицо ни перед кем.
— Не спорьте, не спорьте, дружок, это король. И это он в конце концов дал разрешение на брак.
Во Власьеве того более взыграла обида за царя.
— Как же, «дал». Он же кого-то из своих хотел мне подсунуть вместо Марины.
— Что вы говорите, побойтесь Бога.
— Я говорю то, что было, пан Мнишек.
И Власьев, не скрывая злорадства, в подробностях передал свой разговор с королем по прибытии в Краков. Мнишек долго молчал, Власьев даже доволен был, что осадил спесивца. Но перед самым въездом в усадьбу воевода выдавил из себя:
— То он хотел свою сестрицу-перестарку подсунуть, пся кровь.
И Власьев не раскаивался, что испортил настроение ясновельможному воеводе. Пусть знает свое место.
Поскольку ожидался приезд царской невесты, Дмитрий распорядился на самом высоком месте в Кремле строить деревянный дворец, состоявший из двух половин, соединявшихся переходом. Одна половина строилась для царя, другая — для царицы.
Наказ строителю-градодельцу Павлу Ефимову был краток:
— Чтоб мне из окон всю Москву было видно.
— Сделаем, государь, — пообещал тот.
— И побыстрей.
— Лес будет — за нами не станет.
Но привезенные из-под Звенигорода бревна городовик отказался принимать в работу. Узнав об этом, царь сам явился туда.
— В чем дело, Ефимов? Чем плох лес?
— Лес хорош, государь. Рубить такой одно удовольствие. Но он сырой, только что срубленный. Сам говоришь, хоромина быстрей нужна.
— Ну да. Невеста вот-вот приедет.
— А каково тебе будет, государь, жить в доме из сырого леса? Ты, чай, не простой мужик — царь. Тебе с сухого надо ладить, чтоб не водой — смолой пахло в горнице. Хоша с сухого рубить тяжелей, но я худого тебе не хочу. Вели сухого вести.
— А где его взять-то?
— Как где? А в монастырях. Чернецы — народ запасливый, у них завсегда две-три клети бревен впрок заготовлены, ошкурены, годами сохнут. По такому бревну обухом стукнешь — звенит, а не бухтит, как энто сырье.
Воротившись к себе, Дмитрий вызвал князя Мосальского.
— Василий Михайлович, ты у нас дворцовый голова. Займись моим дворцом.
— Слушаюсь, государь. Велик ли он будет?
— Кто?
— Ну дворец энтот?
— У меня в четыре комнаты.
— Что так мало?
— С меня довольно. В одной спальня, в другой кабинет, в третьей приемная и четвертая лакейская. Мне главное, чтоб дворец высокий был.
— С Ивана Великого, — усмехнулся Мосальский.
Вполне оценив остроумие князя, царь ответил в тон ему:
— Чуть-чуть пониже.
И оба рассмеялись.
Вскоре затюкали, заспешили топоры в Кремле. Дворец рос не по дням — по часам. Строители чуть свет начинали и затемно кончали работу. И уж к Николе зимнему[26] он был готов. Павел Ефимов Сам водил царя смотреть, провел его по всем комнатам, говорил, не скрывая гордости:
— Глянь-ка, государь, не на мох ставили, на куделю, теплынь будет в горницах-то.
Прошел царь с градником и по переходу в царицыну часть дворца. Доволен остался работой.
— Молодец, Павел Ефимов. Оплатим всем вам вдвое.
— Спасибо, государь, для нас главная плата — твое удовольствие. Тебе ндравится — нам и награда.
Дворец был готов, а невеста все не ехала. Посланный за ней Афанасий Власьев со своей многочисленной свитой перебрался в Слоним, где должен был ждать Мнишека с дочерью. Но тот не ехал. В письмах в Москву Власьев плакался царю: «…Живя со столькими людьми здесь, мы зазря проедаемся. Милостивый государь, напиши хоть ты Мнишеку, подвигни его к отъезду. Уж мочи моей нет ожидаючи».
Ни Власьев, ни царь не догадывались, отчего так долго тянется дело. А все уперлось в вероисповедание невесты. Когда Мнишек явился к нунцию[27] Рангони, дабы исполнить просьбу царя, чтобы тот разрешил Марине принять причастие от патриарха, Рангони встал на дыбы:
— Ни в ноем случае я не имею права этого позволить.
— А кто же тогда может?
— Только папа.
Была отправлена просьба к папе в Рим. Папа Григорий XV, только что заступивший на папский престол, не хотел начинать с греха — отпускать католичку в православие, более того, ему было известно, что и русский царь католик. Он лично написал Марине письмо, в котором, поздравив ее с обручением, писал: «…Теперь мы ожидаем от твоего величества всего того, чего можно ждать от благородной женщины, согретой ревностью к Богу. Ты вместе с возлюбленным сыном нашим, супругом твоим, должна всеми силами стараться, чтобы богослужение католической религии и учение св. апостольской церкви были приняты вашими подданными и водворены в вашем государстве прочно и незыблемо. Вот твое первое и главное дело».
