— О-о, государь! — воскликнул Мстиславский. — Это подарок так подарок!
— Помимо этого жалую тебе вотчину в Веневе.
— Ну спасибо, государь, как мне отслужить твою щедрость?
— Но и это еще не все, Федор Иванович, — улыбался Дмитрий. — Насколько мне известно, Борис Годунов не разрешал тебе жениться. Так?
— Так, государь, истинно так.
— А отчего, не знаешь?
— Он не говорил, но я догадывался.
— Отчего?
— Чтоб по моей смерти мои вотчины к нему перешли, наследников-то у меня нет.
— Вот видишь, а я сделал так, чтоб его вотчина твоей стала. Более того, я велю тебе жениться, Федор Иванович, и народить наследников.
— На ком, государь?
— На моей тетке, младшей сестре матери.
— Ой, спасибо, Дмитрий Иванович, — расчувствовался князь Мстиславский. — Мне век за это не отслужиться.
— Так что, станем родней.
Явился Бучинский с Безобразовым, притащили корчагу вина, калачей и нарезанный балычок, истекавший жиром.
— Ян, наполни кубки, — приказал Дмитрий.
Бучинский налил три кубка вина. Царь посмотрел на молчавшего Шуйского, спросил:
— Василий Иванович, аль серчаешь на меня?
— Что ты, государь, как можно.
— Я ведь и тебе подарок приготовил, Василий Иванович.
— Да уж я и так от тебя много подарков перебрал, — промямлил Шуйский.
Дмитрий расхохотался, громко, до неприличия, хлопнул по коленке Мстиславского и сквозь смех едва смог членораздельно выговорить:
— Ф-федор Иванович… он от меня подарков… ха-ха… ой не могу… подарков переребрал… топор с плахой и с-сылку… ха-ха-ха…
Мстиславский смеялся, поддерживая царское веселье. Шуйский растерянно бормотал:
— Я не про это, государь, я про то, что все-все воротил мне и братьям. Спасибо тебе. Я это имел в виду…
Отсмеявшись и отерев выступившие слезы, Дмитрий предложил:
— Давайте выпьем, — и первым стукнул своим кубком кубки князей.
— За твое здоровье, государь, — сказал Мстиславский.
И Шуйский эхом повторил то же самое. Выпили, разломили калач, брали кусочки нарезанного балыка. Закусывали неспешно.
— Повеселил ты нас, Василий Иванович. Спасибо.
— Но я не то имел…
— Ладно, ладно. У меня действительно есть тебе подарок. Я тебя так много обижал, потому дарю тебе волость Чаронду, ранее тоже принадлежавшую Годуновым, чтоб ты сердца на меня не держал.
— Разве я посмею, государь.
— Знаешь хоть, где Чаронда?
— Кажись, в Белозерском уезде.
— Правильно. С сего дня она твоя, Василий Иванович. Можешь ехать хоть сейчас вступать во владение.
— Спасибо, государь.
— И еще. Василий Иванович, не хочешь ли со мной породниться?
— Не понял, государь, каким образом?
— Ты ж, насколько мне известно, холостой. Вдовец.
— Да у меня уж годы-то, ваше величество.
— Неважно. У Нагих есть такая девка-ягодка. Уы-х. Я ее тебе и сосватаю. Но… Но только после моей свадьбы. Идет?
— Идет.
— Вот за это и выпьем. — Дмитрий сам взял корчагу, стал разливать в кубки. — Как говорится, первая — колом, вторая — соколом.
Ночью, едва Безобразов потушил свечи в спальне и улегся на свой тюфячок, Дмитрий окликнул:
— Иван.
— Я, государь, чего изволишь?
— Ты видел, как сегодня я пил с Мстиславским и Шуйским?
— Видел, государь.
— Думаешь, для чего?
— Не ведаю, государь.
— Это самые влиятельные князья в России, самые родовитые, Ванька. Если я их перетяну на свою сторону, тогда мне сам черт не страшен будет.
— Тьфу-тьфу, чур-чур, — забормотал Безобразов.
— Ты чего?
— Нельзя нечистого к ночи поминать, Дмитрий Иванович. Добра не будет.
— Хорошо, не буду, — согласился Дмитрий. — А уж когда я породнюсь с ними… Эх!.. Ладно, а то сглазим.
— Верно, Дмитрий Иванович, не говори «гоп», пока не перескочишь.
— И на все-то, Ванька, у тебя присловье есть.
— То не у меня, государь, у народа.
— Ладно. Спи давай, «народ».
Дума приговорила рассчитать польский отряд и казаков, что было весьма на руку Дмитрию. Представилась возможность распорядиться казной. Вызвав Бучинского, царь приказал:
— Дворжецкого с Иваницким пошли в казначейство и согласно росписям полков пусть рассчитают всех, говоря, что более в их службе не нуждаемся.
— Что? Всех хочешь распустить?
— Нет. Роту Доморацкого оставлю. Это моя личная охрана, самые надежные. А те остальные, нанятые Мнишеком, воры и грабители, пусть катятся на все четыре стороны.
— А казаки?
— Казаков в первую голову надо отпустить. Вызови атаманов Андрея Корелу, Постника Линева и тоже со списками. А мне пришли Сутупова.
Едва Сутупов появился, Дмитрий сказал ему:
— Богдан, поскольку ты отныне канцлер, пожалуйста, озаботься государевыми кабаками. Сейчас и шляхте, и казакам будут выдавать денежное содержание, чтоб более половины этого воротилось в казну через питейные заведения. Посему вели кабатчикам отпускать водку страждущим круглосуточно. Кто не исполнит этого, тому батоги на торге. Казна тоща, пополнять надо.
Эти долги, расчет по которым одобрен Думой-Сенатом, как-то удастся выплатить, но как быть с теми, о которых Дума не знает, хотя наверняка догадывается? Вот уж нечистая принесла в Москву Адама Вишневецкого, заявившего в казначействе, что он истратил на царевича несколько тысяч (а он истратил-таки). Однако ему было отказано: мол, слова его не документ. Вишневецкий пытался пробиться к своему должнику, чтобы объясниться. Но Дмитрий наказал и Доморацкому, и всему своему окружению:
— Адама Вишневецкого и близко не подпускать, говорить одно: царь занят.
Но один долг, очень приятный, весьма хотелось Дмитрию Ивановичу исполнить. А именно — жениться на прекрасной Марине. О ней он вспоминал едва ли не каждый день: «Надо как-то заручиться-обручиться с ней, а то ведь уведет ее какой-нибудь ясновельможный, как увели ее сестру Урсулу Вишневецкие».
И призван был к царю думный дьяк Афанасий Власьев.
— Афанасий Иванович, ты поедешь послом в Польшу к королю. Он станет домогаться исполнения наших тайных договоренностей, отговаривайся, мол, не приспело время. Всему, мол, свой час. Если уж очень станет нажимать, соглашайся помочь против турок. Скажи, мол, государь сбирает к Ельцу войско, которое сам и поведет на турок. Но главная твоя задача будет от моего имени обручиться с моей невестой Мариной Юрьевной Мнишек.
— Как обручиться, государь? — вытаращил глаза Власьев.
— Ну-как? Обыкновенно, подойдешь с ней к епископу, он задаст тебе пару вопросов, ответишь, оденешь ей кольцо. И она обручена.
— Ваше величество, а какие вопросы-то будут?
— Ну там, согласен ли я — царь — взять ее в жены, ответишь: согласен. И все.
— А если чего другого захочет спросить?
— Не захочет.
— Ну а все ж, ваше величество?
— Ну ответишь, что-нито на ум придет, но чтоб не глупость какую. Ты вон как красно баишь, неужто не найдешься?
— Но король да и она могут не согласиться. Как это без жениха, мол, обручаться?
— Согласятся, Афанасий, согласятся. Королю так можешь и сказать, что я желаю взять в жены дочь сандомирского воеводы в благодарность за те услуги, которые он оказал мне в самом начале пути. Приехать для обручения сам я не могу по простой причине, нельзя мне и на час оставлять престол. Нельзя. Его могут похитить. Король поймет. А уж венчаться с ней мы будем здесь в Москве, в Успенском соборе. И станет она царицей. Впрочем, и при обручении там изъявляй к ней всяческое уважение и любовь, как к своей государыне.
— Ну это само собой, ваше величество.
— Я знаю, ты хорошо служил брату моему Федору, Афанасий, сослужи и мне теперь.
— Сослужу, государь, сослужу. Будь на меня в надеже. А если спросят, когда венчаться будете?
— Как приедет, так и обвенчаемся. Ты ее и привезешь.
— Я?
Ну а кто же. Тестю вручишь шубу с царского плеча, коня под седлом, ну и денег на дорогу. А невесте отвезешь вот эту шкатулку, в ней драгоценности для нее — ожерелья, броши, бусы, перстни и даже корона, украшенная драгоценными камнями. Дорогие материи, шелка, атлас передашь ей от меня в подарок. Сегодня я ей еще письмо напишу, готовься.
— А как мне без охраны, государь? Небось шкатулке этой цены нет. Может, мне пристегнуться к польским жолнерам[25], что сейчас отъезжают на родину?
— Ни в коем случае, Афанасий, эти жолнеры хуже разбойников, уж я-то знаю. Они не то что шкатулку отберут, тебя самого без порток оставят. Я скажу Басманову, он выделит тебе триста конных стрельцов. Это будет надежнее. Но и им не говори, что везешь, скажи, мол, еду на переговоры с королем и за невестой.
