Александр Дейч - Гарри из Дюссельдорфа

Жажда славы мучила молодого поэта. Ему хотелось бы рассказать всему Гамбургу, что он признанный поэт, что это его стихи напечатаны в газете. Однако он не мог этого сделать, опасаясь серьезных неприятностей, так как он хорошо знал, что в прозаически-торгашеских кругах города сочинение стихов отнюдь не считается почтенным делом. 27 февраля произведения Ризенгарфа снова были помещены в «Гамбургском страже» и 17 марта — тоже. Хотя Гарри сознавал, что его литературный дебют состоялся в жалкой газетке, все же он был счастлив. «Это только начало», — думал он, утешая себя. Теперь часто, гуляя по вечерам со своими друзьями или сидя в Альстер-павильоне, он мечтал о том. как появится книга его стихотворений, изданная где-нибудь в Берлине или Мюнхене, как лучшие критики будут писать о нем статьи в больших газетах, а Лизер будет просить разрешения написать портрет такого известного поэта. Во всех этих мечтаниях было много непосредственности и юношеского задора. И Гейне и Лизер хотели бы вырваться из Гамбурга куда-нибудь на простор, Лизер мечтал о путешествии в Италию, а Гейне… Сколько желаний рождалось у Гарри, но к ногам его были привязаны тяжелые гири. Он зависел от дяди Соломона, который мог распоряжаться им по своему усмотрению. Однажды банкир вызвал к себе племянника и сказал ему:

— Ты лишился места в моей банкирской конторе.

Гарри не знал, радоваться ему или огорчаться. Но тот продолжал:

— Тебе пора заниматься самостоятельным делом. Я открываю для тебя фирму: «Гарри Гейне и К°». Это будет комиссионная контора по продаже сукон. Кстати ты завяжешь торговые отношения с твоим отцом, Самсоном. Я хочу и ему помочь, так как его дела идут плохо.

Фирма «Гарри Гейне и К°» помещалась в небольшом магазине, а сзади была комнатка для конторы. Склад английских сукон находился во дворе. В магазине за прилавком два приказчика обслуживали посетителей. Покупатели были оптовые, но главным образом сюда являлись мелкие маклеры, посредники между фирмой и оптовиками. Соломон Гейне не надеялся на коммерческие способности племянника. Он дал ему двух опытных приказчиков, из которых один был молодой, прыщеватый, с напомаженными черными волосами, а второй — постарше, с круглым брюшком и седеющей бородкой. Молодой приказчик был заносчив и относился к владельцу фирмы без должного уважения; зато он с крайним подобострастием разговаривал с Соломоном Гейне в те редкие дни, когда банкир оказывал честь конторе своим появлением. Над двумя приказчиками контролером был Арон Гирш, доверенное лицо Соломона Гейне. Этот маленький человечек, всегда в сюртуке яркого цвета, многословный и философствующий по каждому поводу, проверял конторские книги и сокрушенно качал головой, потому что контора терпела убытки. Однажды, не застав Гарри в конторе, Арон Гирш отправился прямым путем в Альстер-павильон, где и нашел племянника своего шефа. Гарри сидел за столиком, пил шоколад с воздушными пирожными и что-то писал на лоскутке бумаги. Он так был углублен в свое занятие, что не заметил, как Гирш приблизился к столику. Тот почтительно кашлянул, и Гарри поднял голову.

— А, дорогой Арон Гирш! Присаживайтесь, присаживайтесь! Не угодно ли шоколаду?

Гирш опустился на стул и начал свою речь;

— Благодарю вас, господин Гейне-младший, но шоколад не для нашего брата. Напитки тоже распределяют по сословиям. Бедняк пьет пиво, кто побогаче — кофе и вино, а такие, как ваш дядя Соломон, — да пошлет ему бог тысячу лет! — могут пить шоколад, шампанское, коньяк и кто его знает что еще…

— Интересная у вас философия, господин Гирш, — сказал Гейне и заказал для него стакан кофе.

— Не смейтесь надо мной, господин Гейне-младший. У меня нет никакой философии, потому что я бедный человек и мне нужны деньги, а не философия. Я кручусь как могу. Ведь я не только бухгалтер у вашего почтенного дяди, но и лотерейный маклер. Я официально называюсь экспедитором и коллектором гамбургской государственной лотереи. Если бы мне не было жаль двух шиллингов, я бы напечатал себе визитные карточки со всеми моими званиями, и вы увидели бы, что Арон Гирш — личность тоже известная. Во всяком случае, во всем квартале — от Альтонских до Каменных ворот.

Гарри невольно усмехнулся. Вот человек, удовлетворенный славой от Альтонских до Каменных ворот! Не то что Гарри, который возмечтал о мировой славе поэта. А придет ли эта слава когда-нибудь?.. Между тем Гирш продолжал. Ему было трудно остановиться, и он всегда «для образованности» вставлял словечки, значение которых не вполне понимал и потому переделывал их на свой лад.

— Однако я приходил в контору не затем, чтобы рассказать о себе то, что вы хорошо знаете. Я, господин Гейне-младший, пользуясь своей сединой и своей лысиной, хочу вам дать несколько деловых советов. Если вы когда-нибудь катались на карусели, то вы знаете, как все в мире быстро проходит и все приятное исчезает мгновенно, словно пеликан или воробей, которого не удержишь в руке.

— Я не понимаю вас, — сказал Гарри.

— Прошу прощения, но и я вас не понимаю. К вам пришло настоящее счастье, вы владелец фирмы, и вы не стараетесь о ее преуспевании.

— Меня мало интересуют английские сукна, — сказал Гарри.

— Я даже боюсь передать вашему дяде эти слова. Как могут человека не интересовать английские сукна! Чем же вы можете тогда торговать? Мебелью, капустой, фарфором, печными горшками, гробами? — я вас спрашиваю. Все это не для племянника знаменитого Гейне. Держитесь за вашу контору, как за якорь спасения. Это вам говорит старый лотерейный маклер, который хорошо знает, как выигрывают и проигрывают люди.

— Ах, если бы вы могли понять, господин Гирш, что в мире, кроме торговли, есть еще высокие чувства и идеи, ради которых стоит жить, есть любовь…

— Про любовь мне ничего не говорите. Любовь — это инфузория, которая подтачивает организм и мешает делам. Я знал одного человека, который от любви сошел с ума и женился на девушке без всякого приданого. Вот какие штуки выкидывает ваша любовь! Возьмитесь, как говорится, за ум и поставьте комиссионную контору на высоту, чтобы ваш дядя гордился вами.

— Я уже сказал ему, — заметил Гарри, — что лучшее в нем — это то, что он носит мою фамилию.

— Арон Гирш понимает шутки, но вашего дядю сердить не надо. Он человек вспыльчивый, и если он не добрый, как ангел, то может быть злым, как дьявол. Вот я сейчас проверил книги и убедился, что ваше дело дало титанический дефицит. Вот я вижу, что вы тут на бумажке тоже подсчитываете убытки.

Гарри рассмеялся.

— Да нет, любезнейший Гирш, это стихи, стихи, которые я только что написал.

— Знаю, знаю, что вы увлекаетесь этим занятием. Поэты — несчастнейший народ, доложу вам. Они живут в нищете и ждут не дождутся, пока какой-нибудь чудак не закажет им стихов по случаю именин или серебряной свадьбы.

— Вот я вам прочту свои стихи, господин Гирш:

— Послушайте! — взволнованно заметил Арон Гирш. — Какие же это стихи, прошу прощения, они не годятся ни для именин, ни для серебряной свадьбы. Вы на меня не обижайтесь, но лучше бы вы сочинили хорошее объявление для своей торговой фирмы. На такие вещи я тоже способен, хотя и не развивал таланта. Вот могу предложить, например:

— Прекрасно, прекрасно, — сказал Гейне, — но о поэзии мы не договоримся. Перейдем к прозе: что вы хотите от меня?

— Я хочу, чтобы вы не давали сукна на комиссию всяким проходимцам вроде Энгельмана. Этот маклер добьется веревки на шею если не в Гамбурге, так в Альтоне.

— Господин Энгельман приходил ко мне, жаловался, что его жена больна чахоткой, что он самый несчастный человек на свете, и просил отсрочить ему вексель. Как же я мог отказать?

— Так я вам могу сказать официозно, что его жена уже семь лет лежит на кладбище и рада-радешенька, что избавилась от такого мужа. А ваши денежки плакали!

— Арон Гирш, — серьезно сказал Гейне, — а есть ли вообще честные люди в вашем торгашеском городе?

Гирш уклонился от прямого ответа: