Остальные с криком бросились вперед и окружили обезоруженного и словно онемевшего Одо.
— Что это значит? — крикнул Яанус, бледнея.
— А вот что это значит! — с насмешкой ответил юнкер Клопфлейш, направляя своего коня прямо на Яануса. Тот понял, что спасения нет, и в отчаянии заскрежетал зубами:
— О, подлые обманщики, собаки!
Сильным ударом он рассек голову коню нападающего, отскочил назад, к работникам, которые и сами уже вступили в бой, и крикнул:
— Пришел нам конец, братья!
Конец так конец, делать нечего,— был общий ответ. Один из работников повалился с разбитой головой, остальные продолжали мужественно сражаться.
Под их сильными ударами пали сразу две лошади: одна придавила своего седока, другой же рыцарь едва успел подняться на ноги, как топор работника впился ему в плечо. Рыцарь тяжело повалился на землю. Работник с такой силой рванул топор из раны, что сам отлетел к стене. Но в это мгновение чье-то копье пронзило ему шею и пригвоздило его к стене.
Копье это метнул юнкер Клопфлейш, которому удалось выкарабкаться из-под павшей лошади. Видя, как он удачно попал в цель, юнкер громко рассмеялся. Но это был его последний смех на этом свете: Яанусов меч сверкнул в воздухе — и голова рыцаря оросила землю своей кровью. Яанус видел, что работники защищаются из последних сил; сопротивление их ослабевало с каждой минутой, но с уст не сорвалось ни единого крика о пощаде. Они не искали спасения, они старались как можно дороже продать свою жизнь. Им не пришлось долго ждать. Один из них вскоре схватился рукой за грудь, пронзенную копьем, хрипло застонал и упал навзничь. Рыцарь, его сразивший, направил коня, топча еще содрогающееся тело, но тут последний оставшийся в живых работник взмахнул топором, и лошадь со всадником грохнула наземь.
Луч радости пробежал по лицу работника. Он искал глазами своего юного хозяина, который только что мощным ударом свалил с лошади какого-то бледного молодого рыцаря.
— Спасайся, хозяин! Я умру с радостью! — закричал работник, ловко отбивая удары нового противника.
— Нас только двое? — крикнул Яанус, на миг оборачиваясь.— Так умрем же и мы, но умрем с честью!
Во время сражения Яанус искал глазами виновника всех бед — Одо. Наконец он увидел его: Одо стоял близ ворот один, бледный, с опущенными глазами. В ту сторону Яанус и начал прорубать себе дорогу через толпу. Удары его были страшны, меч его глубоко врезался в тело врага. Неиссякаемая, исполинская сила, казалось, была в его руках. Никто уже не осмеливался напасть на него прямо, его старались окружить железным кольцом, сжимающимся со всех сторон. Он не обращал внимания на эти попытки врагов и продолжал прокладывать себе путь.
Но тут до его слуха донесся крик —то кричал последний из его работников. Яанус круто обернулся. Трое рыцарских слуг отрезали ему путь отступления.
Но он увидел, что дверь в дом раскрыта настежь и тело последнего из его людей лежит на пороге. Несчастный в смертельном страхе пытался укрыться в доме, но, распахнув дверь, получил роковой удар и свалился у входа.
При виде раскрытой двери у Яануса мелькнула новая мысль. Он был один против кровожадной стаи врагов; со всех сторон глядела на него, оскалившись, безжалостная смерть — ив юном мужественном сердце проснулась могучая жажда жизни.
С внезапным подъемом сил бросился он на противников, преграждавших ему дорогу,— одному рассек голову, другому пронзил мечом шею и, перескочив через тело убитого работника, очутился в доме.
Господа и слуги остановились в оцепенении, и каждый мог прочесть в глазах у другого: «Не хотел бы я попасть к нему в когти! Это не крестьянин и вообще не человек, а сам дьявол…»
Наконец, кто-то из них, оказавшийся побойчее, заговорил:
— Лисица сама попалась в ловушку. Нам остается только поджечь гнездо и поддеть лису на копье, если она выскочит из какой-нибудь дыры-
Это предложение было принято с восторгом. Шайка окружила дом со всех сторон, чтобы ни одно живое существо не могло из него выбраться. Окно в комнате Яануса оказалось открытым, его тотчас же заделали. Никому и в голову не пришло, что в этом подобном замку крестьянском доме могут быть потайные выходы. Слуги обложили стены дома соломой и сухим хворостом и разом зажгли их. Пламя взвилось по бревенчатым стенам, коснулось высокой кровли, ворвалось через отворенную дверь в дом и со свистом заплясало в окнах. Из объятого огнем дома выбежали две перепуганные насмерть служанки с обгорелыми волосами и платьем. Их встретили грубыми насмешками и объявили военной добычей. Пламя жалобно свистело и выло, точно ему жаль было уничтожать это жилище, так долго служившее приютом счастливым людям. Поджигатели ждали, что вот-вот раздадутся вопли несчастного Яануса, преследуемого дымом и огнем, подобные уже доносившемуся из хлева мычанью скота, ждали, что вот-вот он появится, в горящей одежде,
с опаленными волосами. Но в горящем доме ничего не было слышно, только ревел огонь да искры трещали и плясали в столбах дыма, взвивавшихся к небу.
Старик Тамбет все еще лежал у ворот. Удар, нанесенный мечом плашмя по его обнаженной голове, оглушил его, он ослабел от потери крови, страшное несчастье помутило его разум. С трудом подняв голову, он пристально глядел в огонь; спутанные, окровавленные волосы покрывали его лоб, рот был открыт, нижняя челюсть отвисла и по временам судорожно вздрагивала.
Одо все еще стоял тут же, прислонившись к бревенчатому забору, скрестив руки на груди, и смотрел, сердито кусая губы, что творили его спутники. Он знал, что враг нашел свою гибель в горящем доме. Но это его не радовало! Он отомстил не так, как подобает честному человеку, эта расправа накладывала на его честь новое несмываемое пятно.
— Яанус, сын мой, где ты сейчас? — шептал старик про себя. Одо слышал это, и на лице его появилось злорадное выражение, которое, однако, сразу исчезло.
— Твой сын сейчас жарится там, в доме,— сказал он глухо.
Старик, хотя и слышал эти слова, не повернул головы и не проронил ни слова. Только тихо, еле заметно, покачал головой.
— Слышишь, старик? — повторил Одо.— Твоего сына там жарят живьем. Тебя это радует?
Тамбет опять ничего не ответил, но на этот раз легкая усмешка скользнула по его лицу. Эта усмешка говорила: «Если бы мой сын Яанус был еще в доме, он не позволил бы себя изжарить, как поросенка. Этот поросенок схватил бы сковороду и хорошенько разукрасил бы поварам головы».
Вдруг сквозь шипенье и треск огня донесся пронзительный крик. Пламя настигло бедного Маануса. Его бледное, искаженное болью лицо на одно мгновенье показалось в слуховом окне. Но тут обрушилась часть крыши, узкие языки пламени заметались из стороны в сторону — и больше ни звука, только треск пожара…
Все, кто слышал крик, сбежались, и стали со страхом спрашивать один другого, не был ли это «он сам». Но люди, которые видели лицо несчастного мальчика, ставшего жертвой пламени, молча качали головами. Все недоумевали и изумлялись. «Что он — погиб уже или так и сгорает живьем без единого звука?» — думали они.
С грохотом провалилась вся крыша. Искры рассыпались далеко вокруг, амбар и хлев тоже загорелись, пламя лизало и забор вокруг дома. Люди стали выбегать со двора. Одо наконец очнулся от своего оцепенения. Его спутники хотели бросить старика Тамбета в огонь, но Одо приказал поднять его и отнести в замок.
Весь отряд собрался на опушке леса против горевших строений. Прежнее беспечное веселье исчезло. Спасаясь от огня, уцелевшие унесли с собой убитых и раненых, и тут оказалось, что трое цветущих отпрысков рыцарского рода, бывшие утешением для своих родителей и отрадой для возлюбленных, поплатились жизнью за эту легкомысленную выходку. Кроме того, убито было трое слуг, и глубокие раны давали чувствовать многим участникам набега, что веселая затея превратилась в печальную действительность.
Медленно рушились горящие строения, пока, наконец, не превратились в груды дымящихся головешек. Высокая печная труба еще стояла и, как бы угрожая, поднимала к небу свою почерневшую, задымленную голову. До последней минуты у всех, кто смотрел на пожар, было какое-то странное чувство: им казалось, что исполинская фигура бесследно пропавшего Яануса вот-вот покажется среди дымящихся развалин. Но только синий дым клубился над чернеющими углями и, поднимаясь, плыл высоко в воздухе багрово-серым облаком.
Наконец все сели на коней и медленным шагом поехали к замку. Разговоров не было слышно. Даже грубые слуги не решались хвастаться друг перед другом. Победа была бесславная.
Пожарище на месте усадьбы Метса дымилось до ночи. Наконец пошел мелкий дождь и погасил последнюю искру в куче углей. Высокая труба стояла еще долго, и вороны, не находя знакомых построек, кружили около нее с удивленным карканьем. Пришла зима и похоронила развалины под снежным покровом. Бродячий волк, изгнанный из своего логова, нашел себе убежище в пустой печи. Верхушка трубы, черная как сажа, стала белоснежной. Вороны иногда разрушали ее убор, но зима вскоре заменяла его новым. Кирпичи в трубе обрушивались один за другим, и в конце концов сильный порыв ветра опрокинул ее с таким грохотом, что укрывавшийся в печи волк выскочил, испуганный, и больше сюда не возвращался.
