– А как вы поживаете? – с добродушной улыбкой спросил Давид, поздоровавшись с ним. – Какие новости у вас?
– Какие у нас могут быть новости? Ничего хорошего у нас нет. Как было, так и есть. Вот ты – другое дело. Свет повидал, с людьми встречался… Наслышался, наверно, много интересного, – ответил Михель, пододвигаясь поближе к Давиду.
А гость вспоминал то одного соседа, то другого, расспрашивал о знакомых и друзьях детства.
– Помнишь мою кобылу? Ты еще, кажется, тут был, когда я ее купил? – щуря маленькие глазки, спросил Гдалья. Он придвинул табуретку еще ближе к Давиду, точно собираясь ему долго о чем-то рассказывать. – Кобыла эта была на диво! Весь свет обойди – другой такой не сыщешь. Ее бег, ее рысь! А в работе просто дьявол, а не лошадь! Бывало, запрягаю ее в паре с другой, тянет за обеих. Вот силища какая!…
В дом заходили все новые и новые люди. Они проталкивались поближе к Давиду, хотели послушать его, о себе рассказать. Но Гдалья не отходил от Давида и не давал никому слова вставить. Он не переставал говорить о своей кобыле, рассказывая во всех подробностях, когда и как ее украли. При этом его маленькое щуплое лицо все более омрачалось.
Колонисты поминутно прерывали Гдалью, каждый стремился рассказать Давиду о себе, послушать его.
Пришли Заве-Лейб и Танхум. Они дни и ночи возились на своих дворах и уже несколько дней не появлялись в отцовском доме.
Первым подошел к Давиду Заве-Лейб. Он пристально всматривался в лицо гостя, точно не узнавая его, потом протянул ему руку и спросил:
– Когда ты приехал?
– А, Заве-Лейб! – сразу узнал его Давид и крепко пожал ему руку. – Как поживаешь? Что поделываешь?
– Что тебе рассказать? Хвалиться нечем. Вот купил сарайчик, хочу построить хатенку себе, – ответил Заве-Лейб.
Он собирался ему о многом еще рассказать, но помешал Танхум, кинувшийся к Давиду с распростертыми объятиями.
– Вот гость так гость! – несколько раз повторил он. Его круглое, полное, покрытое рыжеватой растительностью лицо было запылено и озабочено.
– А ты, Танхум, все еще суетишься? – с добродушной усмешкой встретил его Давид.
– Представился случай купить хату, вот и вожусь с ней, – ответил Танхум, глядя на отца и как бы оправдываясь в том, что не пришел домой ночевать. – Надо воспользоваться случаем, пока другой не перехватил. Вдове Залмана Шенделя до зарезу нужны были деньги…
– Вырастил таких верзил, а теперь они разлезаются кто куда, – пробурчал Бер.
Колонисты обступили со всех сторон Давида, просили рассказать что-нибудь новое.
– Мы так истосковались по такому человеку, с кем можно было бы душу отвести! Ведь мы живем тут оторванные от всех и от всего. Кто наведается в нашу глушь? От кого можно живое слово услышать? – сказал Гдалья. – Ты, что ни говори, человек бывалый, читаешь газеты, во всем разбираешься. Ты ведь в городе живешь, расскажи нам, что там…
– В городе тоже калачи на крышах не растут, – отшучивался Давид. – Жареные голуби сами в рот не летят… И хотя рыбы в море много, но сама она в котел не прыгает… Люди там тоже работают, трудно им приходится кусок хлеба добывать.
– Ты о чем говоришь? Разве мы сидим да в потолок плюем? – с обидой в голосе оборвал его Михель. – Вот мы хлеборобы, трудимся в поте лица, а хлеба досыта не едим. Ну, сам посуди: что делать такому человеку, как реб Бер? Последняя лошаденка у него пала. А землю его прибирают к рукам богачи. Была б у него земля, он бы, как-никак, накосил бы себе сенца для скотины, может, и посеял бы какую-то десятинку, а теперь что ему делать?… Последнюю десятинку и ту шульц отдаст в аренду за недоимки, которые реб Бер не в состоянии уплатить.
– А возьми, к примеру, меня, что мне делать без лошади? – начал изливать свою душу Гдалья. – Мне тоже ничего не остается делать, как идти в батраки. Кто знает, сумею ли я когда-нибудь разжиться на другую лошадь…
– Ничего, не падай духом, может, отыщется еще твоя кобыла, – старался утешить его Давид, – а что землю у вас отбирают, вы сами виноваты. Если бы, скажем, реб Бер не отдал бы свою землю в аренду, силой бы богатей не завладел бы ею.
– Выходит, я сам этого хотел?! – как ошпаренный вскочил Бер. – Ну, скажи мне на милость, как я мог по-другому поступить? Чтобы земля гуляла попусту? А так, как-никак, хозяин что-нибудь да заплатит за нее. Верно ведь?
– С богатеями надо бороться, – начал Давид. – Оно, конечно, одному реб Беру не по силам бороться с ними. Но если бы вы, бедняки, сговорились все, как один…
В эту минуту Давид встретился взглядом с блудливыми, насторожённо рыскающими вокруг глазками Танхума и, прервав начатый разговор, спросил его:
– Ты, говорят, жениться собираешься? Небось, богатое приданое тебе дают?
– Не без того. Кто теперь без приданого женится?
– Такому молодцу и корову не пожалеют.
– А может, и пару коней дадут, – в тон ему ответил Танхум.
– А мне вот никто не дает в приданое хотя бы захудалую лошаденку, – с насмешкой сказал Давид. – Только на свои рабочие руки надо надеяться!
– Ищи, авось тоже найдешь, – отозвался Танхум.
– А невеста у тебя, наверно, стоящая… Небось, тоскует по женишку.
– Скоро поеду к ней, – бойко ответил Танхум.
– Поезжай, поезжай, а то чего доброго другой отобьет. На хорошее приданое охотники найдутся…
Намек был настолько недвусмыслен, что все рассмеялись и уставились на Танхума. Недружелюбные взгляды всех давали понять: «Когда наконец уберешься отсюда?» Но Танхум сделал вид, что не понимает намека, и с напускной простоватостью ответил:
– Невесту мою никто не отобьет, и скучать ей некогда, дел у нее хватает… И поеду я к ней тогда, когда мне нужно будет.
14
Рахмиэл быстро управился с работой у хозяина и поспешил домой, но Давида он уже не застал.
– Куда ушел Давид? – спросил он у жены.
– Не знаю. Но он обещал скоро вернуться, – ответила Фрейда. Рахмиэл сел на порог и начал что-то мастерить. С детства любил он забираться в какой-нибудь угол и мастерить: то бил молотком по куску жести, выделывая забавные игрушечные вещички, то вырезал дудочки из свежих веток ясеня или другого дерева. Позднее он, бывало, потихоньку заходил в ригу хозяина, у которого работал, и с любопытством внимательно разглядывал сеялки, веялки, триера6. Иногда он разбирал эти машины на части и изучал их устройство. И если случалась какая-нибудь поломка в сеялке, триере или веялке, люди обращались к Рахмиэлу.
Способность разбираться в механизмах машин Рахмиэл унаследовал от своего деда Веньямина.
Внук был весь в деда – высокий, широкоплечий, с темно-русой бородой, голубыми глазами и большим выпуклым лбом.
Во всей округе дед Веньямин слыл умнейшим человеком. Он тоже, бывало, в свободное время после работы в поле сидел в сарайчике и мастерил.
Рассказывают, что однажды он забрался на чердак и провозился там много дней и ночей подряд, пока не сконструировал какую-то машину. Случайно в Садаево приехали из города люди, знавшие толк в таких делах. Они заинтересовались изобретением Веньямина Донды и, уезжая, увезли машину с собой. Куда-то они ее сдали, получили славу и нажили богатство на ней. Веньямин узнал об этом, когда уже был глубоким стариком. И, как рассказывают, с горя внезапно скончался.
Только после его смерти все почувствовали, как не хватает им мудрого Веньямина. Никто так не умел предсказывать погоду, глядя на закат; никто так не понимал, что показывают звезды, никто так не знал примет, по которым можно предугадать, будет ли год урожайным или ожидается недород.
Много времени спустя после смерти Веньямина пополз слух, что внук унаследовал способности деда. Хозяева начали присматриваться к Рахмиэлу, все чаще думали, как переманить его к себе и нанять в батраки.
Рахмиэл еще долго мастерил что-то на пороге хаты, затем пошел в сарайчик. Там, в углу, он соорудил нечто вроде кузницы. Из старых мешков и разных тряпок сделал кузнечный мех, где-то достал наковальню, несколько молотков, щипцы и другие инструменты.
Пока Рахмиэл возился в сарайчике, Фрейда занялась уборкой в доме. Она побелила стены, обвела их внизу узкой красной глиняной каймой, всюду навела чистоту, как в канун праздника. Бер помогал ей. Он подносил воду, выносил мусор, подготавливал глину.
Когда Давид вернулся, уборка еще шла полным ходом. Увидев, что Рахмиэла в хате нет, он вышел во двор и направился к сарайчику.
Рахмиэл был настолько увлечен работой, что не заметил появления Давида. Из-под его сдвинутой набок кепки свешивалась густая прядь темно-русых волос, прилипших к влажному лбу. Темно-коричневые от загара щеки покрылись обильным потом.
Давид с минуту молча смотрел на шурина, потом спросил:
– Все мастеришь?
Рахмиэл вздрогнул, выпрямился и застыл с молотком в руках.
– Прости, не заметил тебя. Ты давно пришел?
– Только что.
