Эдель расстроят его отношения с горожанами. Этот старый пёс графа был умён, на многое был способен.
С собою взял он Увальня, Максимилиана, фон Клаузевица и братьев Фейлингов, которые сами напросились. Хотели дома побыть хоть ночку.
Вспоминая предостережения отца Теодора, Волков подумал, подумал, да и решил надеть свой синий колет с подшитой кольчужкой. И перчатки с кольчугой. Взял свой пистолет. Бережёного, как говориться, Бог бережёт.
«Если епископ говорит, так слушай его — дурного да глупого он ещё ни разу не посоветовал».
Также, велел все людям своим хоть как-то защититься и взять всякое иное оружие, кроме их новомодных мечей для костюмов, больше похожих на зубочистки.
Фон Клаузевиц был небогат, и недавно Волков подарил ему отличную бригантину ламбрийской работы. Он её и надел. Братья Фейлинги тоже красовались в бригантинах, Максимилиан же поддел под колет красивую кольчужку, которую ему давно подарил Волков. А Александр Гроссшвюлле, недолго думая, натянул свою огромную стёганку, а поверх неё ещё и свою кирасу. И раз уж сеньор велел вооружиться, и шлем с подшлемником нацепил. А ещё взял свою алебарду. Чего уж там мелочиться. Так и поехал, несмотря на шуточки молодых товарищей.
Дороги развезло так, что даже верхом ехали долго. Едва-едва успели в город до закрытия ворот.
Фейлинги уехали к себе, а Волков даже уже и не знал, куда ему поехать. Можно было и у епископа остановиться, и нового родственника можно было визитом порадовать. Купец Кёршнер был бы, конечно, рад ему. Но поехал он к племяннице. Купец Кёршнер дома хорошего для своего сына и его молодой жены в городе не нашёл, поэтому купил несколько домишек, что стояли вместе на хорошей улице. Купил, денег не пожалев, да снёс их к дьяволу, а на месте, что освободилось, стал строить хороший дом, из тех, у которых бывают широкие дворы с колодцами, и конюшни, и даже сады. А пока такой дом построен не был, молодые снимали за дорого небольшой, но уютный дом.
Урсула Кёршнер и её муж, хоть и было уже темно, не спали, и встречали кавалера и его людей с большим почтением.
Урсула совсем другая после свадьбы стала. Была серьёзна, делала ему книксен, говорила такие фразы, которые в устах её казались странными:
— Велю вам камин топить сейчас же, ночи ещё не теплы. Вы мыться любите, так велю ещё и воду подать горячую, а для ноги вашей больной в постель велю грелки класть.
Молодец, она всё помнила и знала, что ему нужно. Странно это было, странно, словно тринадцатилетняя девочка играла во взрослую женщину, хозяйку большого дома с полудюжиной слуг.
Впрочем, она уже и была хозяйкой дома, а может вскорости, когда ей и пятнадцати ещё не исполнится, так будет уже не только хозяйкой дома, но и матерью семейства.
Он подошёл и, пока она ещё что-то пыталась сказать, прижал её голову к своей груди. Крепко прижал и погладил по волосам, а потом, отпустив, спросил:
— Ну, как поживаешь, моя дорогая?
— А вы знаете, дядя, хорошо, — отвечала она. — Хорошо поживаю, муж мой в своём ребячестве бывает часто глуп, но он человек хороший и добрый, я рада, что вы нашли мне такого мужа. Да и мама у нас бывает часто, и тесть со свекровью тоже, и братья Людвига Вольфганга бывают, и нас в гости часто зовут, так что живу я хорошо. Весело.
Кавалер засмеялся и посмотрел на её мужа, что стоял тут же. Людвиг Вольфганг Кёршнер улыбался и, кажется, совсем не злился на жену за то, что она называла его глупым. Волков протянул ему руку для рукопожатия. Молодой человек пожал её с большим почтением.
— Ну, а что у вас на ужин сегодня? А то я и пообедать не успел нынче.
— Я уже велела накрывать, прошу вас и ваших сопровождающих к столу, — говорила юная и радушная хозяйка дома.
Дел в городе оказалось у него много. Поутру, ещё до рассвета, не позавтракав, кавалер поехал к епископу, чтобы успеть поговорить с ним до начала службы в храме. Отца Теодора он встретил на пороге его дома. Старик всё ещё вел утренние службы сам, несмотря на возраст, и он уже спешил на службу, но по дороге они успели переговорить. Старый поп ещё раз повторил всё то, что уже писал в письме, но особенно напирал на распрю с графом:
— Уж не думайте, что Малены отступятся, — они медленно шли по ещё тёмным улицам к кафедральному собору, где у епископа должна была быть служба. — Их фамилия всегда была упряма и в средствах неразборчива. И вообще… Я думаю, что лучше бы вам отказаться от вдовьего надела графини. И сделать сие публично.
«Отказаться? Да ещё публично? Признать перед всеми своё поражение?»
— Нет, сие невозможно. Я обещал графине добыть ей поместье, — твёрдо сказал рыцарь. — Не захотят отдать добром, так силой заставлю.
— Силой? — епископ даже остановился. — Да не всё же можно решить силой!
— Не всё, но этот раздор можно. Приведу людей, возьму его замок и заставлю признать, что поместье принадлежит графине.
— Имейте в виду — наживёте себе вечного и кровного врага, такого унижения фамилия вам не простит, да ещё и герцог всегда будет на стороне родственников. И знать местная вся тоже, для неё вы вовеки будете чужим. Так и будете жить, лишь на меч опираясь.
— Я всю жизнь живу, на меч опираясь. Другой жизни я и не знаю.
— Вижу, отговорить я вас не смогу, — говорил отец Теодор, останавливаясь на ступенях храма. — Раз так, прошу вас быть во всеоружии. Коварен и хитёр род Маленов, иначе не стали бы они из мелких землевладельцев курфюрстами.
Он протянул кавалеру руку.
— Да, святой отец, — отвечал кавалер, целуя перстень на перчатке епископа. — Буду помнить предостережения ваши.
Уже светало, когда епископ входил в храм. Люди простые и богатые, и даже благородные, ждавшие попа у церковных ворот, старались наперебой подобраться к нему и тоже поцеловать руку, подносили к нему новорождённых или больных детей, чтобы получить для них от святого отца благословение. И старый поп никому не отказывал, со всеми был милостив.
А вот Волков был задумчив. Прежде, чем сесть в седло, взялся за луку, остановился и стоял так в раздумьях целую минуту, не меньше. А думал он лишь об одном: стоит ли тягаться с Маленами?
Так ли уж нужно ему это поместье? Епископ-то прав. Вся знать за графом пойдёт. Для них
