пояс, когда сверху на него прыгнул Батт. От толчка финикиянин упал, однако тут же вскочил. Подельник сунул ему в руку нож. Остальные пираты отступили к бортам, чтобы не мешать схватке. Два вожака должны сами решить, кто из них главный.
Батт не стал драться в тесном трюме, где ему могли поставить подножку или ударить сзади по голове. Он быстро вскарабкался по лестнице на полубак. Финикиянин принял его уловку за трусость, поэтому с хищной улыбкой на лице бросился следом.
Соперники закружились по палубе. Джавад сделал выпад, но Батт отскочил. Еще один выпад, и клинок вспорол хитон на груди наксосца. Пираты одобрительно зашумели, подбадривая атамана.
Финикиянин успел достать Батта еще раз. На предплечье наксосца заалел длинный порез. Тогда он резко толкнул ногой деревянную бадью, в которой плавали пойманные сардины. Джавад отпрыгнул, при этом споткнулся о гребную банку.
Он покачнулся, хотя и не упал. Этого мгновения Батту хватило, чтобы сорвать с планширя длинный абордажный багор. Ткнув пирата в грудь комлем, наксосец сразу подсек его под колено крюком.
Джавад рухнул на палубу, при этом выпустил из руки нож, который отлетел в сторону. Атаман встал на четвереньки, чтобы подняться, но Батт успел взять удушающий захват. Когда тело пирата обмякло, он обмотал вокруг его шеи конец свободного шкота.
Потом перевалил Джавада через планширь и сбросил за борт. Мертвый атаман повис на канате, цепляя босыми ступнями бегущие от носа корабля буруны и ударяясь то плечом, то головой о доски обшивки. Чайки суетились над трупом с резкими криками.
Подобрав с палубы нож, Батт встал перед лестницей. Окинул взглядом трюм. Присмиревшие пираты смотрели на него исподлобья. Они не ожидали от наксосца такого упорства и такой жестокости.
— Не советую выбирать нового атамана, с ним будет то же самое, — заявил Батт, — потому что два медведя никогда не уживутся в одной берлоге... Или признавайте меня атаманом, или сходите на берег на Самосе... Но вас там не ждут... На бунт не надейтесь, моя ватага знает, куда я поплыл. Если вы вернетесь на Кипр без меня, они выяснят, что случилось, и отомстят... Свое слово я сдержу — награду за чашу вы получите, так что в наших общих интересах довести дело до конца... По рукам?
Сначала согласились эфиопы. Помявшись больше для вида, к ним присоединились финикияне. Батт пожал каждому запястье в знак примирения.
Потом сказал, обращаясь ко всем сразу:
— Хрисонета — моя рабыня, и только моя, ни с кем делить ее я не буду... До Самоса осталось всего ничего, так что потерпите. Оторветесь на Великие Дионисии... Вы не эллины, поэтому не обязаны чтить наших богов и участвовать в ритуалах... Но на празднике будет столько эллинок, что никто из вас не останется в одиночестве.
Караван встал на якорь в безлюдной Скалистой бухте. Батт на обтянутой кожей лодке сплавал к лембам, чтобы сообщить пиратам о смерти Джавада. На дне ялика лежала амфора с вином для поминального возлияния.
За два дня до начала праздника экипажи вытащили корабли на песок, после чего приступили к разгрузке. Вскоре застучали топоры, завизжали пилы. Киприоты готовились к похищению медного кратера.
2
Накануне Великих Дионисий Геродот, наконец, познакомился с сестрой Херила.
Он видел саммеотку и раньше. Она подходила к Иоле или Дрио, интересовалась, не нужна ли помощь, потом ставила на пол корзину с припасами и осторожно брала маленькую дочь Иолы на руки.
Вернув девочку матери, кивала Геродоту и братьям, но тут же быстрыми шагами направлялась во флигель, где находились кладовые фиаса Диониса. За всю зиму он так ни разу с ней и не поговорил.
В этот раз она, похоже, никуда не спешила. Пухлая девушка на вид чуть младше Геродота, с собранными на шее в тяжелый коримбос волосами, голубыми глазами и трогательными ямочками на щеках держала в руках узелок.
— Меня зовут Поликрита, — сказала саммеотка, посмотрев на галикарнасца так, будто была готова вот-вот рассмеяться.
Но не рассмеялась, зато глаза продолжали лучиться теплым светом.
— Я знаю, — смущенно пробормотал Геродот.
Поликрита протянула ему узелок. Развернув кусок холстины, он взял в руки покрытую аппетитной корочкой ячменную буханку с поперечными надрезами. Ладонями почувствовал нутряное тепло, а когда вдохнул сытный хлебный дух, то непроизвольно сглотнул.
Женщины внимательно разглядывали хлеб.
— Закваску из чего делала? — заинтересованно спросила Дрио.
Саммеотка пожала плечами:
— Ячменная мука, вода, соль, мед, оливковое масло, дрожжи... Ну, еще немного цельнозерновой пшеничной муки.
Дрио кивнула — рецепт классический. Потом принесла две миски, одну с оливковым маслом, другую с маслинами. Отломив от буханки горбушку, Геродот пустил хлеб по кругу.
Поликрита от своего ломтя отказалась.
— У меня пост, — сказала она.
— Какой? — спросила Дрио.
— Строгий... Перед хороводами, — туманно объяснила саммеотка. — Можно только пить воду.
— Ты замужем? — поинтересовалась Иола.
Тут Поликрита, наконец, рассмеялась:
— Пока нет... Да и вряд ли найдется такой сумасброд, который меня возьмет.
— Почему? — удивилась Иола. — Ты хорошенькая.
Саммеотка благодарно улыбнулась.
Потом с готовностью объяснила:
— Я состою в обществе трагедов Диониса... На праздниках в честь Диониса мы наряжаемся его свитой: мужчины селенами и сатирами, а женщины — нимфами, вакханками, менадами... Дионис — страдающий от безумия бог, поэтому сами понимаете: приходится участвовать в дионисийском
