девке, соблазнившей меня… – услышав описание Светы, комитетской куклы, как ее презрительно называла Даниэла, Джо понял, о ком идет речь, – она должна услышать о Микеле Ферелли и об остальных планах русских… – показав фотографию итальянца, Даниэла заметила:
– Мне не пришлось ничего спрашивать у твоей кузины. Она сама мне все рассказала… – Данута вспомнила гневный голос девушки:
– Твоя мама была еврейкой, ты меня поймешь. Он антисемит, невежественный фашист и поклонник Муссолини. Он посмел пригласить меня в поход… – Лаура ловко метнула скомканную карту в корзину для бумаг, – наверняка, он собрал своих мерзких дружков… – вызвавшись вынести мусор, Данута аккуратно спрятала расправленную карту в бюстгальтер:
Джо потер лицо руками:
– Но я не могу в таком признаться ни тете Марте, ни маме. Они героини, они сражались с нацистами, бежали от русских, а я грязный, купленный с потрохами шпион… – Джо не мог разочаровать мать. Лаура вернулась из поездки отдохнувшей, с веселыми глазами:
– Мама отправилась со мной и Пьером на несколько дней к морю, – вспомнил Джо, – она купалась, мы брали лодку напрокат, обедали в ресторанах… – Джо чувствовал, что мать избавилась от какого-то груза:
– Что бы ее ни тяготило, все в прошлом, – понял Джо, – я не позволю, чтобы она опять заболела из-за меня… – пошевелившись, нырнув к его боку, Данута спряталась под его рукой:
– Все просто, – ее дыхание щекотало ухо Джо, – ты наткнешься на поход якобы случайно. Русский все объяснил, послушай, с кем ты будешь иметь дело… – Джо потер обросший темной щетиной подбородок:
– Мне надо подобраться ближе к этому арабу, втереться в его доверие… – Даниэла закивала:
– Именно. Но мы всех обведем вокруг пальца. Ты говорил, что брат отца Кардозо работает на израильскую службу безопасности… – Джо передал ей бутылку:
– На Моссад. Они с отцом Кардозо близнецы… – вино потекло по шее, девушка облизала губы:
– Моя мать еврейка, она погибла в восстании варшавского гетто. Я узнала обо всем в Мон-Сен-Мартене. В тамошнем госпитале на смертном одре лежала монахиня, бывшая глава моего приюта в Кракове. Она все рассказала, у меня есть заверенный аффидавит…
Даниэла потянула его к себе:
– Израиль не бросит нас в беде, – всхлипнула девушка, – если у тебя появятся сведения о планах арабов, Израиль нас примет и защитит. Русские до нас никогда не дотянутся… – от нее пахло солнечным днем. Джо крепко удерживал ее за плечи, девушка металась по сбитой постели, сдерживая стон. Он и сам едва не закричал, вцепившись зубами в ее плечо:
– Я сделаю, – тяжело продышал Джо, – сделаю все, что надо. Ты права, мы спасемся, если останемся вместе… – раскинув руки, она сбросила на щелястый пол подушку:
– Я люблю тебя, люблю… – девушка задохнулась, – пожалуйста, не оставляй меня, Джо… – он уткнулся лицом в разметанные по кровати, спутанные волосы Дануты: «Никогда не оставлю».
На вилле Ферелли держали прислугу, но женщины поднялись на рассвете, чтобы приготовить завтрак сыновьям:
– Потом поедим в тишине и покое, – смешливо сказала Рита, – к тому времени и мужчины встанут… – постучав в спальню сына, она услышала шум воды в душе. Микеле отозвался:
– Мы скоро придем, мамочка… – вернувшись на блистающую американской техникой кухню, Рита застала синьору Штрайбль с ножом. Супруга адвоката делала бутерброды с немецкой тщательностью:
– Словно по линейке режет, – поняла Рита, – хотя до войны она работала медсестрой… – Матильда добавляла:
– Недолго, всего пять лет. В двадцать семь меня судили и отправили в Равенсбрюк. Гитлер украл у меня лучшие годы жизни… – фрау Штрайбль протестовала против увольнения врачей, евреев и даже расклеивала в госпиталях самодельные листовки:
– Тогда еще стояло вегетарианское время, что называется… – вздыхала женщина, – в военные годы меня бы за такое гильотинировали…
Матильда ничем не рисковала. Клиника Шарите, где она работала до тридцать четвертого года, теперь находилась на территории ГДР. Насколько она знала, СС успело сжечь папки заключенных в Равенсбрюке женщин:
– Даже если и не успело, то документы тоже попали в восточную зону, – думала она, – тем более, что у меня другая фамилия… – она понятия не имела, где обретается бывшая надзирательница и работница их маленького предприятия в Нюрнберге, Гертруда Моллер:
– Союзники забрали ее с девчонкой в тюрьму, откуда она не вернулась… – Матильда задумалась, – но в отчетах о процессах ее имени не попадалось. Она узнала в нашем посетителе высокопоставленного нациста и предала его. Скорее всего, она получила новые документы…
Она не знала и о судьбе Греты, бывшей капо медицинского барака, о шварце или сестре Каритас:
– Шварце вернулась в Америку, здесь опасности нет, – заметила она мужу, – а Грета уголовница. Думаю, что и после войны она не миновала кривой дорожки и тюрьмы… – пользуясь знакомствами адвоката Ферелли, герр Штрайбль выяснил, что сестра Каритас давно отправилась в Восточный Берлин:
– Она и там проповедует, праведница, – усмехнулась Матильда, – мало она отсидела в лагерной тюрьме за незаконные молитвенные собрания. Ничего, коммунисты ей еще добавят…
Матильда не беспокоилась за прошлое:
– Что было, то быльем поросло. Мы уважаемые люди, Герберт давно мог пройти в бундестаг… – муж не хотел менять юриспруденцию на кресло депутата:
– Денег в Бонне меньше, а хлопот больше, – заявлял адвокат Штрайбль, – я лучше буду поддерживать христианских социалистов в Баварии… – Матильда занималась благотворительностью, помогая престарелым и больным людям:
– Фрау Ферелли тоже славится христианским милосердием… – она искоса взглянула на хлопочущую у стола женщину, – она говорила, что росла в набожной семье… – родители фрау Ферелли умерли в начале войны:
– Мы с Карло жили в одном доме, ходили в одну школу, – говорила женщина, – когда я осталась сиротой, мы еще больше сдружились. У нас, можно сказать, случился студенческий роман… – Матильда вспомнила:
– Она в двадцать лет выскочила замуж, хотя в Италии рано венчаются. Ей и сейчас всего тридцать восемь. Она молодец, не располнела, как южные женщины… – даже в половине седьмого утра фрау Ферелли щеголяла аккуратно уложенными, черными волосами:
– Она успела накрасить ресницы, переоделась в платье, – одобрительно хмыкнула Матильда, – она себя не распускает… – поинтересовавшись, почему Ферелли не завели еще детей, она услышала грустный голос женщины:
– После войны я потеряла ребенка, – Рита осенила себя крестным знамением, – беременность прервалась. Я едва не умерла, – она поежилась, – Карло меня спас, отдал кровь для переливания. Врачи запретили мне дальнейшие попытки… – в разговоре с мужем Матильда заметила:
– Его Святейшество позволяет естественные методы… – она повела рукой, – да и Ватикан не заглядывает в супружеские спальни. Я уверена, что в Италии пользуются теми же средствами, что и в Германии… – Штрайбль весело отозвался:
– Но в ватиканской аптеке такого не продают. Ферелли водил меня туда, все лекарства продаются с большой скидкой… – у адвоката имелся особый пропуск для аптеки:
– Заведение обслуживает только граждан Ватикана, – объяснил синьор Ферелли, – но римлянам, приближенным к Его Святейшеству, тоже разрешают пользоваться аптекой… – связи Карло обеспечивали Штрайблям и ежегодную аудиенцию с Его Святейшеством. Матильда завела черную кружевную мантилью. Она показывала гостям мюнхенских апартаментов снимки из резиденции папы римского:
– Надо, чтобы Герберт получил орден от святого престола, – решила она, – синьору Ферелли обещали такой. Для репутации конторы это хорошо, мальчик будет гордиться отцом… – ловко заворачивая бутерброды в папиросную бумагу, она поинтересовалась:
– Вы думали насчет невесты для Микеле, фрау Ферелли… – Матильда не знала итальянского языка, Рита не владела немецким. Женщины говорили по-английски:
– Я выучила английский в Нюрнберге, – незаметно усмехнулась Матильда, – ради бизнеса, как выражались американцы, а фрау Ферелли заканчивала факультет иностранных языков. Она, правда, никогда не работала, из-за ребенка… – Рита пожала плечами:
– Мальчику всего семнадцать, синьора Штрайбль,
