Остановив дубок, Анисим поднял из глубины вершу. Дождался, когда схлынула вода, вытряс рыбу. Посыпались на дно лодки золотистые караси, забился сазан, открывает рот, водит жабрами. Поползли, грозно поводя усами, клещастые тёмно-зелёные раки, змеёй вьётся длинная щука.
Анисим опустил вершу в воду, собрал рыбу в бадейку, задумался. Прошлой осенью водил Евстафий Дашкевич казаков на крымские поселения. Когда звал, сулил добра полные коробья. Был поход и впрямь удачлив, взяли обильный дуван, а как делить принялись, бездомным казакам почти ничего не попало. Атаманы да домовитые казаки всё себе прибрали. Анисиму тоже мало чего перепало.
Усмехнулся Анисим. Раньше, когда пробирался к казакам, слыхал, живут они по справедливости. Ин нет, и у них кто покрепче, те и помыкают беднотой да ещё сиротой либо голытьбой обзывают. А всем атаманы и старшины вертят, чего захотят, то и постановят…
Редкие, крупные капли дождя лениво застучали по реке. Анисим развернул дубок, поплыл к берегу.
* * *Возмужал Степанка, усы отросли, и борода закудрявилась. Кличут его отныне не Степанкой, а величают Степаном. На посаде в Великих Луках девки на него заглядывались, вздыхали. Но в Степанкину голову Аграфена влезла накрепко, колом не вышибить. Нередко встаёт она перед ним будто наяву, в очах смешинка. Вопрошает хитро: «А что, Степанка, не выбился ль ещё в именитые?»
Совсем недавно стал Степан десятником огневого наряда. Ну как тут не заважничать? Откуда и спесь у Степанки взялась, на пушкарей свысока поглядывает, покрикивает.
Князь Дмитрий к Степану благоволит: у кого из пушкарей такой глаз меткий? Хороших много, а точность боя, как Степанка, никто не осилил. И сметка у него особая, знает, сколько порохового зелья в пушку заложить, чтоб ядру ни недолёта, ни перелёта, и как ветер учесть.
Заприметил Степанову стрельбу и литовский маршалок Глинский, похвалил: «О, Стефан пушкарь зело добрый!»
Степанке лестно, вишь, какова ему честь.
* * *В просторной низкой горнице великокняжеских хором пусто. За стекольчатыми оконцами гудит ветер. Час поздний, и погода заненастилась. И хоть весна в разгаре, а холодно.
В горнице двое: боярин Версень и дьяк Морозов. Сидят на лавках, зевают, великого князя дожидаются. Тот с утра на охоте. Уже б и воротиться время, ан нет. Отрок прошёл вдоль стен, свечи зажёг. Версень недовольно кашлянул.
Боярин Иван Никитич к государю с челобитной припожаловал. Проситься решил, авось великий князь даст от Пушкарного двора освобождение: не по нём, боярину, и хлопотно.
А дьяк Морозов едва в Москву заявился, немедля к великому князю поспешил. Жена отговаривать пыталась: «Куда к ночи? Утро будет. Оно и мудреней, чать без передыха…» Но Морозов отмахнулся: не твоего, бабьего, ума дело. Не с гулянки, из города-то какого, Бахчисарая прибыл, про посольскую службу до другого дня таить негоже. Егда ещё вести нерадостные привезли, и о них государю немедля изложить надлежит.
Ждут боярин с дьяком, а Василия всё нет. В горницу заглянул дворецкий Роман, пробурчал недовольно:
- Государь в Воробьёвом сельце заночует, так что не сидите попусту.
Поднялись Версень с Морозовым, покинули хоромы. Темень. Постояли, пока глаза свыклись, за ворота кремлёвские вышли. Версень шагал чуть впереди, придерживая рукой полу шубы. За ним, с трудом поспевая, семенил Морозов.
- Боярина-то Родивона Зиновеича великий князь в Белоозеро упёк! - повернув голову вполоборота, прокричал Версень. - А род бояр Твердевых древен, от Рюриковичей, и роду княжескому не уступит… Дьяк отмолчался.
- Оглох, поди, - сплюнул Версень. Морозов отстал, свернул в улицу, а Версень шагал, бубнил под нос, ругал дьяка и ему подобных:
- Время какое настало. Не бояре, дьяки да служилые люди у великого князя в чести. Великий князь боярами помыкает, ни во что не чтёт…
* * *Не колымагой, а лёгким открытым возком въехал государь в село. Кособокие избы, крытые потемневшей соломой, вросли в землю, топятся по-чёрному. Редкие окошки затянуты бычьими пузырями.
Весной в крестьянских избах голодно, пустые щи и те в редкость.
Василий из возка поглядывает. На взгорочке мальчишка греется. Из-под рваной рубахи лопатки выпирают. Стоит мальчишка на ногах-соломинках, от ветра качается, прозрачное лицо светится насквозь.
Обогнали старуху. Босая, согнувшись под вязанкой хвороста, еле плетётся. Из избы вылезла баба, от водянки распухла, лицо в гнойниках.
Отворотил голову Василий, Михайло Плещеев рядышком сидит. Сказал спокойно:
- По весне завсегда так.
- С зимы надобно придерживать на весну, - нахмурился Василий. - Ан сожрут всё по осени, а опосля страждут.
Возок вкатился на княжеское подворье. Навстречу выбежал старый тиун Дормидонт, из худосочных бояр, помог великому князю вылезть. Тут и ключница вертится, трясёт телесами.
- Сказывай, Матрёна, чем потчевать собираешься? - с усмешкой спросил Василий.
- Пироги с рыбой, батюшка осударь, да зайчатина с луком. Ещё лапша с утятиной и гусь жареный.
- Ну, отведаю, не разучилась ли стряпать. А ты почто, Дормидонт, рылом в землю уставился? - Повернулся к тиуну - Либо грех за собой чуешь? Аль государю не возрадовался?
- Как не рад, государь, рад…
- Он, батюшка осударь, запечалился, - поспешила вмешаться ключница. - Воровство у нас случилось, истый разбой.
- О чём мелешь, Матрёна? - грозно спросил Василий и взглянул на тиуна.
Тот на великого князя глаза поднял.
- Беда, государь, пошалили тати в амбаре.
- Много взято?
- Да не так и много. Мер десять жита да солонины кусок.
- Выводил ли смердов на правёж?
- Государь, честны смерды. Не возьмут они, - робко возразил тиун.
Василий оборвал:
- Вишь ты, холопам потакаешь, Дормидонтка?.. Каков заступник! Отчего бы, а?
Понурил голову тиун, не ответил.
- Завтре, с зорьки, смердов на правёж да избы самолично обшарь, вора сыщи. Наперёд знай, Дормидонт, мне жалостливый тиун не надобен. - И позвал Плещеева: - Пойдём, Михайло, ужо отведаем Матрёниных пирогов…
За столом великий князь потешался до слёз. Михайло Плещеев на карачках по полу лазил, скоморошничал и кривлялся.
Глава 11. КОНЕЦ ПСКОВСКОГО ВЕЧА
В Новгород! Псковичи. Жалобы псковские. Псковское вече. Государь едет!
Великий князь держал путь в Новгород. Дорога не близкая, да нужда заставила. Воевода Щеня из Новгорода в который раз уведомлял: псковичи наместником Репнёй-Оболенским недовольство кажут.
Может, великий князь и не придавал бы значения тем жалобам, коли б не последнее письмо от Щени. Писал воевода, Репня-Оболенский Псков покинул и Щенины пороги обивает.
С государем в Новгород и Курбский выехал. Неохота князю Семёну в Пскове садиться, но как великому князю перечить?
Растянулся поезд. За государевой колымагой колымаги бояр, обоз со снедью и разной утварью. Государев поезд сопровождали служилые бояре конно и пищальники.
У Василия лицо озабоченное, на челе морщины глубокими бороздами. Раньше случалось, Москву покидал, тягости большой не чуял. А нынешний поезд растревожил. Что занозу в сердце вогнал. Василию причину не искать, знаком. Молодая княжна Елена разбередила государю душу. Василий вздохнул, потёр лоб.
А Курбский в своей колымаге забился, думает. Ох, неспроста забрал Василий в свои хоромы княжну Елену, неспроста. И Михайло Глинский хитрит. Учуял, теперь почнёт сети плести вокруг великого князя. В Москву ненадолго заявился и тут же почал перед Василием юлить. За Елену всё великому князю благодарности расточает. Кабы не замышлял в родство с государем войти, не отказал бы ему, Курбскому, отдал племянницу в жёны. А то едва князь Семён речь о том завёл, как Михайло отнекивается, отговаривается: де, и молода, и неразумна… Неужели государь угодит в сети маршалка? Но Василий княжне Елене в отцы годится. Ко всему, при живой жене… Княжеский дворецкий Роман однажды поведал Курбскому, что княжна Глинская в княжьих хоромах хозяйкой себя мнит и государь с ней тих и ласков, не как со всеми. А великая княгиня Соломония на Елену косится. Да и как не коситься, чать, присушила литовская княжна государя…
Леса и перелески, изрезанные буераками, изгорбившиеся холмами поля и снова леса обступают княжеский поезд. Разлапистые густые ели обметают иглами колымаги, сухие ветки царапают кожаную обшивку. Тянутся к небу высокие сосны. Налитые янтарным соком, желтеют их высокие стволы. Воздух чистый, как родниковая вода.
