Аввакум, а равно и Мелания, которых она слушалась, заставляли ее, в видах предосторожности, бывать на торжественных выходах в Кремле.
— Свет мой, сестра Феодора, — говорил Морозовой не раз протопоп, — ради бережения нас всех должна ты бывать у царя. Как минута злая придет, — сможешь всем нам помочь!
И вдова послушно исполняла его волю.
Сам Аввакум проводил все время в духовных прениях с православным духовенством. Чаще всего ходил он для этого в дом к Феодору Ртищеву, куда являлись для споров с ним киевские ученые монахи.
Жил он по-прежнему в доме Морозовой.
Здесь навещала его и сестра Морозова, княгиня Урусова, духовная дочь Аввакума.
Скоро постигло начинавших укрепляться староверов неожиданное горе.
В сентябре 1867 года скончалась Анна Ильинишна, вдова Бориса Ивановича, последнее время бывшая верной заступницею их перед царем, благодаря своей сестре-царице.
Закручинились о смерти золовки Мелания и Федосья Прокопьевна.
— За нас царица-матушка, — уверенно сказала боярыня, — она нам всегда поможет!..
Задумчиво покачала головой Мелания и ничего не ответила.
Снова минул год.
Первого сентября 1668 года к Морозовой явился царский посол — великий государь приказал звать Морозову на обед в царские палаты…
Морозова решила посоветоваться со своей наставницей Меланией.
— Не премини сходить, сестра Феодора, к царю: сказывали, проверить хочет, сколь ты послушна его воле.
Покоряясь воле наставницы, Морозова поехала в царские палаты.
Царица приветливо встретила любимую боярыню.
— Редко ты к нам ныне жалуешь, Федосья Прокопьевна, — милостиво обратилась царица к гостье. — Пока была жива сестрица, ты чаще жаловала.
За столом Морозова молчала, творя в уме молитву. Ей казалось, что она нарушит послушание, если будет вести разговор.
Царь приметил ее появление на праздничном обеде и по окончании его ласково сказал:
— Загордилась, боярыня, ой, загордилась!
Недолго пробыла Морозова на этот раз в царских палатах, но и этого было достаточно, чтобы все обвинения, которые не переставали поступать на нее к царю, пали…
И радостная своею победой, вдова возвратилась домой к ожидающим ее с нетерпением Аввакуму и Мелании.
— Ну, уж теперь поборюсь я с отступниками, — задорно сказал протопоп, — завтра Феодор Ртищев назначил в Преображенском монастыре толкование. Тридцать иноков понаехало туда из Киева да из Межегорского монастыря, то-то поборюсь!
Дом Морозовой по-прежнему был переполнен множеством приверженцев старины. Юродивые, увечные не переводились, продолжали жить пять старцев, подначальных Мелании.
Анисья, которой когда-то, уезжая в ссылку, поручил Аввакум свое духовное стадо, находилась здесь же, и вместе со всеми совершала ежедневно положенные правила и службы.
Сама Морозова совсем перестала заботиться о доме. Сын ее, Иван, настолько вырос, что мог заведывать всем. Но, опасаясь, что его увлекут никониане, протопоп Аввакум не доверял ему важных тайн, относившихся к последователям старой веры.
Неожиданно налетела новая напасть.
Царица, Мария Ильинишна, приверженность которой к старой вере всем была известна, в марте 1669 года умерла.
Скончалась царица Мария Ильинишна в третий день марта.
По обычаю тогдашнего времени, похороны должны были совершиться на другой день.
Государь не хотел уйти из комнаты почившей и почти все время до самого погребения провел там.
Величественно были совершены похороны.
На них присутствовали два патриарха, два митрополита, епископ, несколько архимандритов, игуменов и множество духовенства.
Стоили эти похороны по тогдашнему времени больших денег, которые сыпались щедрой рукой.
Одним нищим, следовавшим за гробом, было роздано по рублю на человека.
В третины, в девятины нищих и стражников кормили на аптекарском дворе и также давали деньги.
За отправление девятин в Чудовском монастыре царь раздал архимандриту с братией около пятисот рублей.
Немало было уплачено денег крестовым и певчим-дьякам, которые на гробу царицы псалтырь «говорили».
Царь разослал во многие монастыри для поминальных столов несколько сот осетров и белуг.
Первого апреля отправился царственный вдовец ночью по монастырям, везде молился за усопшую супругу и раздавал милостыню.
Зайдя к священнику Никите, у которого жил расслабленный Зиновий, царь, вручая ему деньги, промолвил:
— Молись, старче Зиновий, молись о душе царицы Марии, — и горько заплакал.
Алексей Михайлович повелел освободить колодников и тюремных стрельцов и заплатить за них писцовые иски и пошлины.
Так продолжалось целый год.
По свидетельству современников, на погребение и поминовения царицы пришлось употребить половину ежегодного дохода, собиравшегося со всего государства.
Вскоре после смерти царицы, кто-то из бояр заметил царю о том, что по кружилам и кабакам не прекращаются пение и песни.
— Твоя царская милость в горести находится, а народ веселится.
Царь вскипел. Не раздумывая велел собрать все музыкальные инструменты, какие только находились в Москве, свезти за город и сжечь.
Разрешено было заниматься музыкой одним немцам.
Но все-таки кое-где сохранились в домах гусли, домры, сурны и гудки.
Московский люд втихомолку продолжал на них играть. Опасность быть захваченным и поплатиться битьем батогами и денежной пеней мало кого останавливала. Несмотря на разосланные повсюду грамоты от митрополита, в которых последний грозил ослушникам наказанием без пощады и отлучением от церкви, музыка продолжалась.
Молодой Иван Морозов тоже пристрастился к игре на гуслях. Но едва об этом узнала его мать, Федосья Прокопьевна, гусли были уничтожены, а молодой человек, поставленный на строгую эпитимью, долго не вспоминал про музыку.
Так хотел заставить Алексей Михайлович Москву печалиться и грустить вместе с ним о смерти своей первой супруги.
Все сильнее разгоралась неприязнь между последователями старины и исправлениями патриарха Никона.
Во дворце царя уже не осталось никого, кто поддерживал «древнее благочестие».
С каждым днем «новшества» патриарха Никона интересовали Алексея Михайловича все больше.
Влияние Милославских почти совсем исчезло со смертью Марии Ильинишны.
Поддержки для Морозовой более не существовало.
До царя стали доходить слухи о постриге Морозовой, и он велел ей явиться во дворец.
Боярыня решилась противиться во что бы то ни стало свиданию с Алексеем Михайловичем и на первый раз сказалась больною.
На некоторое время Морозову оставили в покое, и о ней никто не вспоминал в царских палатах.
Снова кануло в вечность около двух лет.
Надумал царь вторично вступить в брак.
Снова запраздновала первопрестольная. Запировала она от радости о скорой царской свадьбе.
На московское торгу царило необычное оживление.
Степенные приказные дьяки сновали по лавкам для покупки вещей для свадьбы. Торговые люди ожидали хороших барышей.
В царицы ной мастерской палате день и ночь трудились чеботники и швецы.
Много было староверов, последователей протопопа Аввакума, среди мастеров царицыной палаты.
Мелания была недовольна затевавшимися празднествами.
— Сколь народу от молитвы за это время отстанет, — ворчала она и еще усерднее совершала ежедневные правила со своим пятериком стариц и самой боярыней.
«Зело радовалась» этому Морозова, предстоя с ними ночью на правиле Христу.
— Умаялась ты, сестра Феодора, — сказала как-то Мелания, замечая, что Морозова еле держится от бесчисленных поклонов и молений на ногах, — отдохнула бы!
Федосья Прокопьевна хотела что-то ответить своей наставнице, но сдержала себя и послушно проговорила:
— Волю свою я вконец отсекла, мать благая, и до конца дней моих ни в чем не ослушаюсь велений твоих!
И сейчас же пошла на отдых.
Алексей Михайлович приступил к выбору невесты.
По его приказу были собраны в Москву девицы дворянского и боярского сословия.
Их привезли в Москву в ноябре 1669 года. Большинство поместилось в кремлевских дворцовых хоромах, некоторые жили у родственников.
Целые полгода, до мая, смотрел их царь. После первых смотрин, когда часть девиц отпустили по домам, назначены были смотрины оставшихся, и из них были взяты ко дворцу только несколько, в числе которых находились дочь Ивана Беляева и Наталия Нарышкина.
Благодаря двум подметным письмам, найденным истопником перед Грановитою палатою, в которых была написана клевета против боярина Матвеева, родственника Нарышкиной, государь велел расследовать это дело. Обвинение пало на дядю Беляевой, Шахирева.
