— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — сказал император, — властью, данной мне от Бога, посвящаю тебя в магистры…
Бледный и растерянный, стоял магистр Борис перед троном императора. Он не нашел ничего другого, как стать на колено и поцеловать красную сандалию императора, которая пахла пылью. Отныне он сам был пылью!
Войско Иоанна Цимисхия отходило от Дуная очень медленно. Легионы же его стояли на месте, грабя и объедая города и села. Лишь тогда, когда в гирле появились первые хеландии из Херсонеса, а прибывшие на них купцы рассказали, что видели далеко в Понте лодии со знаменами киевского князя, легионы снялись с места и направились в горы.
После них в болгарских селах стало еще труднее и горше — новеллом[279] императора Иоанна многие придунайские земли жаловались акритам.[280] А те были еще большими кровососами бедных болгар, чем легионеры.
Акриты шли в села, и вставали дымы над колибами и хижинами, а по улицам неслись стоны и стенания. Акриты хватали все, что только могли унести, — меха, жито, последнего ягненка.
Ангел знал, что творится в селах над Дунаем, вскоре узнал он, что акриты появились и в его родном селе. Будь Ангел здоров, он ушел бы в горы, наточил бы нож и кровью отплатил за жену, за все обиды. Но сломанная кость ноги не срасталась, он не мог вставать даже с помощью палки и лежал в углу своей колибы на соломе, смотрел на покровину и думал тяжкую думу.
Правда, он не был одинок. Его не покидали соседи, они приносили ему еду, лечили рану, а когда начались холодные ночи, ставили в ногах мангал с горящими углями. Нет, он не был одинок, только пусто было на душе и на сердце.
Это сердце тоскливо сжалось и забилось, когда Ангел услышал крики на улицах родного села и тяжелую поступь акритов.
Подобно волкам, ворвались они в его колибу. Ангел сидел в углу на соломе.
— Встань!
Он показал на искалеченную ногу.
— Ты был у Святослава? Это ты показывал ему тропы в горах?
Ангел долгим грустным взглядом окинул акритов, и ненависть сдавила ему грудь.
— Я, — ответил он, — и ныне с ним сердцем.
— Собака! Хватайте его! — закричал один из акритов.
Ангел не мог ходить, и они выволокли его из колибы и потащили по мокрой дороге. Это была страшная мука. Болела не только нога, но и все тело. Однако, сжав зубы, он молчал, только раз или два с губ сорвалось страшное проклятие.
Был вечер, когда Ангела привязали к сухой вербе на горе за селом. Перед ним лежала глубокая голубая долина, по ней блуждали туманы, солнце на западе уже скрылось за темными горами, но на востоке его лучи еще касались высоких туч, оковывали их края золотом.
Ангел видел, как стаскивают к дереву сухой валежник, слышал, как внизу высекают огонь. Он знал, какая невыносимая мука и страшная смерть ждут его.
Ангел не боялся смерти, он знал, что жил праведно, жил трудно, что после смерти ему будет, может, легче, чем теперь. Несказанно больно было то, что так долго, с таким трудом и все же тщетно они боролись с ромеями, что сейчас они повержены, что гибнет Болгария, ушла на восток Русь.
А внизу уже разгорелся огонь, волною взметнулся, окутал Ангела, клубами покатился в долину дым, пламя охватило вербу, сухое дерево запылало, затрещало.
И когда Ангел был не в силах уже терпеть, он закричал так, что его услыхали в селе. Крик этот пронесся далеко-далеко по всей долине, к Дунаю:
— Князь! Святослав! А-ге-ге-й! Вой русские! Микула! Слышите?! По-ми-и-раю!
С этими словами он умер. Среди ночи, надвинувшейся с востока, с Дуная, долго еще горела над высоким обрывом сухая верба. И долго еще, когда с гор подул ветер, вспыхивало ясным огнем дерево и сыпались, летели на запад искры — все, что осталось от Ангела.
Поздней осенью 976 года император Иоанн Цимисхий, возвращаясь из Сирии в столицу империи, остановился на ночлег в долине близ горы Олимп, в имении патрикия Романа.
Это был уже не тот Иоанн, который вступал с фалангами бессмертных в Родопы, долгие месяцы стоял под стенами Доростола, говорил на Дунае с князем Святославом, который со славой вернулся в Константинополь и сорвал багряное корзно с кесаря Бориса.
Болгария была побеждена, но народа Болгарии император покорить не смог. Болгария распалась. В одной ее половине правили враги императора — Шишманы. Но и в другой, присоединенной к Византии, то тут, то там вспыхивали восстания. Возмущенный император самолично с большим войском выступил против непокорных болгар, обложил город Тралицу, ставший очагом восстания. Двадцать дней старался он взять город копьем, но не только не взял, а дождался того, что болгары сами напали на войско ромеев.
Тогда же перед лагерем римских воинов упала с неба, освещая ослепительным светом все небо и потрясая землю, большая звезда. Император Иоанн и его войско тотчас покинули стан и в ужасе бежали.
И все же они не ушли от подстерегавшей их беды. На другой день, когда войско ромеев, миновав долину, торопилось пройти ущелья, на них с большими силами напали болгары, перебили несметное число бессмертных и обычных воинов, уничтожили всю конницу, забрали имущество, захватили даже шатер императора Иоанна с сокровищами.
Но не только на востоке империи было неспокойно, восстания и мятежи бушевали в самой империи, в Азии и во многих городах и землях вдоль Средиземного моря.
Ссылаясь на то, что идет защищать Гроб Господень, Иоанн ведет легионы в Малую Азию, вступает в Сирию, после ожесточенной битвы берет крепость Мемпеце, где завладевает прядью волос, якобы принадлежавшей Иоанну Предтече, налагает громадную дань на Анамею и Дамаск, врывается в Ворзю и не оставляет камня на камне от крепостей Валанеи и Вириты.
Однако не было покоя императору Иоанну, ему казалось, что земля горит у него под ногами, что весь мир против него, что его окружают одни враги.
Император Византии не ошибался. В продолжение всей своей жизни он был врагом других народов и теперь пожинал только то, что сеял. Безумный император хотел покорить мир, и теперь мир мстил ему. На крови, войне, несчастье других он хотел построить собственное счастье, а счастье уже давно отвернулось от него…
Теперь он возвращался из далекой Сирии в Константинополь, но сама природа словно задерживала его движение. На Иоанна и его воинов жаром дышала Аравийская пустыня. Там, где они проходили, долго еще среди песков высились могилы — болезни и моровая язва косили людей. Они были, казалось, властителями мира, но голодали в этой стране, где все сгорело, а люди, покинув свои шатры, ушли куда глаза глядят.
И как это бывает, император Иоанн обидел того, кто стоял к нему ближе всех, и тем заставил своего злейггего врага сделать последний шаг.
Когда войско переправилось через Пропонтиду и василевс увидел Византию, он обратился к своему проэдру со словами:
— Жадный, корыстолюбивый Василий, это ты повинен во всех несчастьях, которые непрестанно преследуют меня. Я осыпал тебя золотом, дал тебе богатейшие области Византии — Лонтиаду и Дризу. В знак любви и доверия назвал тебя — первого из всех паракимоменов — проэдром, первым после себя. Ты же обманывал и предавал меня. Ты думал о себе и только о себе. Ты не сделал ничего, чтобы Византия была сильна и счастлива. Ты не радел и обо мне, своем императоре.
Упреки эти были несправедливы: до сих пор проэдр Василий, как вернейший пес, день и ночь сторожил своего императора, выполняя каждое его желание, и делал лишь то, что повелевал император. Только Феофано проэдр помогал вопреки воле императора.
Проэдр не стал спорить с императором. Он понял, что вершина успеха Иоанна позади, что император стоит над бездной, куда давно уже влек его неумолимый рок. Осталось только подтолкнуть василевса.
В тот же день они заночевали с императором вблизи Олимпа, в доме патрикия, севастофора Романа. Патрикий, многим обязанный императору, достойно, с большой щедростью принимал Иоанна и его полководцев, устроив роскошный ужин.
Но во время ужина случилось нечто необычайное и страшное: после захода солнца на севере, у самого небосвода, появилась сверкающая звезда с ослепительно белым, похожим на конский хвост следом, который поднимался вверх. По бокам звезды высилось на небосводе несколько будто бы кровавых полос, напоминающих копья.
— Проэдр! — испуганно обратился к Василию император Иоанн. — Скажи, что предвещают эти полосы и звезды?
Проэдр Василий не задержался с ответом. Сколько раз в самые тяжелые минуты своей жизни обращались к нему с трудными вопросами императоры Византии, и каждый раз он утешал их, до тех пор пока сам не карал лютой смертью. Так и теперь проэдр Василий тотчас ответил императору Иоанну, а отсвет далекой звезды осветил его морщинистое, старческое лицо и седую голову.
— О василевс! Эти кровавые полосы, стоящие на небосклоне, — твои враги. Выше над ними висит твоя звезда, а ее хвост — это наша сила, легионы. Ты победишь, император!
