глазами и поплелся к дому. На улице ощутимо холодало.
— Ты выглядишь измученной, — проговорил он, когда Елень меняла ему повязки.
— Все хорошо. Все очень хорошо. И раны заживают хорошо. Нагноения нет, жара тоже…
— Ты совсем не высыпаешься из-за меня…
— Через пару дней можно будет менять повязки раз в день…
Соджун хмыкнул:
— Ты не слышишь меня…
Елень перестала суетиться. Присела рядом. На капитана она не смотрела.
— Потому что я злюсь… Я так злюсь на тебя, что хочу ударить!
Мужчина потянул ее к себе, но она не далась. Отодвинулась нарочно.
— Ты так рисковал. Ты так…
— Я мужчина. Это мое право, право мужчины защищать любимую женщину! — холодно и твердо проговорил Соджун.
— А право любимой женщины — пойти за любимым, когда он умрет, ее спасая?
Капитан смотрел в бледное осунувшееся лицо. Смотрел в зеленые глаза, а хотелось обнять. Прижать к себе, сказать, что все позади и можно просто жить дальше. Но он молчал. Молчала и Елень.
А ночью утомленная за день, она спала подле Соджуна, а он смотрел на нее, хотя в такой темноте трудно было что-то рассмотреть. Слышал ее дыхание. Видел ее даже в такой темноте, потому что ему не нужен был свет, чтобы видеть ее. Она всегда стояла перед его взором.
Через несколько дней ударили заморозки, а ночью выпал снег. Внизу, в городе, снег выпадет еще нескоро, в горах было холодней. Елень стала протапливать дом и днем, потому как старые стены не хранили тепло. Соджун шел на поправку, но Елень продолжала говорить с ним холодно. Он ее пугал. Тот страх, что она пережила, пока тащила его на себе, пока вытаскивала стрелы и прижигала раны, доселе не испытывала. Или ей только казалось так? И Соджун не сожалел о своем поступке. Доведись еще раз пройти через это, он бы не стал задумываться и поступил так же. Елень же была не в силах сдержать слез, когда помогала ему мыться в крохотной купельной. Вода исходила ароматом трав, вся комната была наполнена душистым паром. Соджун сидел на стуле перед корытом с водой. Он не желал снимать штаны, не желал, чтобы женщина видела его раздетым. Силы возвращались, и острое, терпкое, как вино, желание обладать вернулось. Елень знала об этом. Наверно, из-за этого она вновь спала одетой. Ей было неловко.
Припасов для людей было достаточно, чего нельзя было сказать о лошадях. Сено, что привезла Елень из деревни, лежащей внизу за рапсовым полем, подходило к концу. На монеты она купила и вина, для ран, и сена, и овес. Но три коня на аппетит не жаловались. Соджун посматривал на охапку сена, таявшую прямо на глазах, и поднимал левую руку. Под лопаткой тут же отзывалась боль. Можно, конечно, выехать прямо сейчас, но доедет ли он живым до места назначения, неизвестно. Нужно ждать.
Пока Елень хлопотала по хозяйству, Соджун ходил на рыбалку. В первый раз он спускался к реке битый час, а забирался и того дольше. Может, сам и не забрался бы вовсе, кабы Елень не прибежала. Но с ранения прошло уже много времени, и капитан устал просто лежать. Он все еще не мог натянуть тетиву, поэтому охотилась Елень, он же приспособился рыбачить. Ставил сеть и садился ждать, а, чтобы времени не тратить напрасно, поднимал непослушной рукой камень. Первый раз камушек был совсем маленький. Рука даже для того, чтобы скрутить волосы на макушке не желала подниматься. Сейчас было легче. Значительно легче. Да и камушек за последние дни увеличился.
Светило солнце. Студеная вода бежала у ног. На берегу снега почти не осталось, а вот под деревьями и кустами лежал. Изо рта при дыхании вырывалось облачко пара. От воды тоже тянуло холодом, но рыбалка только началась.
Соджун поднял камень восьмой или десятый раз, как почувствовал за спиной чье-то присутствие. И это присутствие было недобрым. Даже враждебным. А под ногами только галька речная. Правда, в сапоге нож, вот только получится ли его метнуть до стрелы в спину? Перед глазами мысленно встало любимое лицо. На душе стало тоскливо. Да и кто в такое время по горам лазает? Если только…
— Хёну? Чхве Хёну, ведь это ты? — спросил наудачу Соджун.
Раздвинулись ветки деревьев, галька скрипнула под сапогами. Тяжелая поступь. Поступь воина.
— Значит, ты выжил, — раздалось сзади, и душа застонала, когда Соджун узнал голос.
— Судя по всему, ты не рад этому.
Но Хёну молчал. Он видел, как кособоко сидит его старый приятель. Видел, как тот осунулся и похудел так, что ханбок не прилегал толком к телу, а черты лица заострились. Так выглядит человек, заглянувший Смерти в глаза. По его вине. По вине Чхве Хёну. Но сидел в душе червь. Сидел и грыз. И совесть была бессильна перед этим червем, сожравшим душу.
— Твоя женщина едва не убила моих воинов, — проговорил сквозь зубы стражник магистрата.
— Я знаю, что все они живы. Ни Елень, ни я не собирались причинять вред ни тебе, ни твоим воинам, которых ты вел, чтобы убить бывшего друга. Зачем ты шел за нами, Чхве Хёну?
— Я не собираюсь отчитываться перед тобой, Ким Соджун!
— Не кричи. В горах прекрасное эхо, и голос разносится на версты. Если ты собираешься убить меня и именно для этого вернулся в горы, то встретимся с тобой завтра у переправы. Там еще большой валун лежит. Дай мне, дважды спасшему тебя, проститься с любимой. Елень ни в чем не виновата. Ни перед тобой, ни перед другими. Дай ей уйти к детям. Если ты пообещаешь мне это, я отвечу за каждую стрелу, выпущенную ею.
Соджун говорил ровным спокойным голосом. Он не возражал, не спорил. Он уже решил. Все решил. За всех. Как всегда. Хёну стоял позади друга и смотрел тому в спину, и злость все больше поднималась в нем. Даже сейчас, даже сейчас, едва оправившись, едва держась на ногах, Соджун превосходил его. Превосходил силой духа, чистотой души, даже неизбежность была чистой. Жертвенной. Без задних мыслей и тяжести на сердце.
— Будь по-твоему, — буркнул Хёну и ушел.
Под тяжестью
