сердце замерло, зайдясь в судороге. Елень вынырнула, схватилась за камень, и тут какая-то сила вытянула ее из воды за шиворот, как котенка. Ей некогда было думать, некогда рассуждать. Она задыхалась от холода и едва дышала, наглотавшись воды.
— Елень! Елень! Что с тобой? Посмотри на меня!
Сильные руки сжали плечи, и Елень подняла глаза.
Соджун?
Напротив нее живой и невредимый сидел Соджун…
Он сдирал с себя плащ и кутал ее. Руки, коснувшиеся ее, были теплыми и живыми. Она поймала его за руку, потрогала, погладила по щеке и разразилась рыданиями. Она не могла встать, как ни просил ее капитан, не могла идти, она рыдала так, что не видела ничего вокруг. Даже холод обжигающий не чувствовала. Она о многом передумала, пока бежала сюда!
Соджун заматывал ее, трясущуюся от холода, в свой плащ. Ветер подстегивал их в спину, и обратная дорога казалась бесконечной. Елень стучала от холода зубами, у нее окоченели ноги, а пальцев на руках она вообще почти не чувствовала. Идти было трудно, но, когда капитан порывался ее нести, она вспоминала о его ранах и, сжав зубы, шла сама.
К дому они вышли, когда метель была такая, что неприкрытая дверь стучала о косяк. Соджун завел Елень прямо в обуви в дом, усадил на сундук, а сам пошел к двери.
— Раздевайся, — приказал он.
Елень дула в окоченевшие пальцы, но те не гнулись, и с тесемками на плаще женщина справиться не могла. Когда Соджун вернулся, она все так же сидела на сундуке и теребила завязки. И тогда капитан сам стал раздевать ее. Она не могла ни сопротивляться, ни говорить. У нее от холода прыгала нижняя челюсть, а сердце норовило выскочить из груди. А мокрая одежда летела на пол. Вот и последние шаровары, и удлиненный вариант чогори упали, обнажив дрожащее тело. Елень тут же попыталась прикрыться, но Соджун скинул с себя куртку и ханбок и прижал к себе любимую, накрыв ее плечи своей курткой.
— Согревайся, Елень. Грейся. Возьми столько тепла, сколько нужно, — шептал он ей на ухо.
Ей было стыдно, но она замерзла настолько, что едва дышала, поэтому просто обняла Соджуна, прижалась к нему всем ледяным телом и ткнулась в плечо носом.
— Я… я… думала… ты так… лежал…
— Всё, всё! Всё позади. Нас больше никто не тронет, всё позади! Хёну ушел. Для всех мы умерли. Всё! Я погиб на глазах всего отряда. Женщинам не мстят. Я просто лег на камень. Устал…
И тогда она заплакала. Соджун гладил ее по холодным волосам, что-то говорил на ухо, но она бормотала что-то невразумительное в ответ и всхлипывала. Тогда капитан чуть отстранился от нее, заглянул в глаза.
— Ты прочитала мое письмо?
Елень кивнула.
— Позволишь стать твоим мужем? — спросил Соджун.
— В этой жизни?
— В этой, и во всех последующих!
— А не устанешь?
— Нет. Не устану.
Елень подняла голову и посмотрела капитану в глаза. Ее уже не так сильно трясло, и челюсть больше не скакала. И он был рядом. Свой. Родной. Живой.
— А если надоем? — едва слышно прошептала она.
Соджун улыбнулся.
— Не надоешь. Никогда, — ответил он и поцеловал. Она обвила его шею крепкой рукой и прижалась крепче.
Время отодвинулось. Оно, казалось, замерло, и влюбленные застыли в нем. За тонкими стенами выла первая в этом году метель. Возможно, завтра от нее не останется и следа, но сегодня она скреблась в двери, шуршала старой бумагой на ставнях. А в доме старого отшельника было жарко, как никогда.
Время от времени Елень напоминала Соджуну, что у него могут открыться раны, но мужчина будто не слышал, склоняясь над стройным телом любимой. Кожа была прохладной и от прикосновений горячих рук капитана по ней разбегались мурашки. А Соджун целовал прохладный шелк и останавливаться не собирался. Он никого и никогда не любил так, как этим днем любил женщину своей судьбы. Женщину, без которой он не ощущал себя. Она была его женщиной. Его отрадой. Его сердцем.
Торопиться было некуда, и можно было наслаждаться трепетом друг друга хоть до утра. Тонкое тело отзывалось на каждое прикосновение мужчины, и сердце замирало от счастья.
— Раны… раны откроются, — периодически вспоминала Елень.
Соджун улыбался и шептал в ответ осипшим от страсти голосом:
— Да забудь ты о них…
Но нет. Когда его сердце еще толком не успокоилось, когда кровь еще пульсировала в висках, женщина стала менять повязку. Соджун лежал на боку, чувствуя, как сердце бьется о ребра, и не сводил глаз с Елень. Накинув на голое тело ханбок мужчины, она стояла на коленях перед столиком с лекарствами. Длинные распущенные волосы закрывали спину — Соджун помнил, как от них пахло морозом и ветром — и быстро растирала что-то в ступке. Свеча, освещала лицо, и Соджун видел легкую улыбку, что играла на губах. Ох, эти сладкие губы! И тут Елень оглянулась и улыбнулась. Соджун улыбнулся в ответ. Она встала и подошла к нему менять повязки.
Тонкие руки скользили по торсу мужчины, разматывая повязку. Капитан время от времени ловил руку и целовал то пальцы, то запястья, женщина смеялась и злилась шутя. Раны почти не болели, хотя сейчас, когда тело только остывало, немного тянуло под лопаткой. Но разве это — боль после всего, что было? Так, ерунда, не стоящая внимания.
— Почти затянулось, — проговорила Елень за плечом Соджуна.
Капитан улыбнулся и повернулся, чтобы что-то ответить, как вдруг почувствовал, как истерзанной плоти коснулись губы. Чуть коснулись, нежно-нежно. Едва-едва. Дыхание обожгло спину, и Соджун весь — от макушки до пят — покрылся гусиной кожей. А губы продолжали целовать, а дыхание обжигать, и капитан растворился в этих ощущениях. Когда стало невмоготу, он развернулся и сгреб в охапку Елень, содрав с нее свой ханбок.
— Дай хоть повязки наложу! — вскрикнула женщина.
— Обойдусь, — только и смог вымолвить Соджун.
Он замер, склонившись над ней, провел рукой по лицу. Елень распахнула глаза. Ее зеленые очи при таком освещении казались темными. Соджун наклонился и поцеловал прикрытые веки, а потом вновь посмотрел
