Последовала напряженная пауза, во время которой Аверьян обреченно вздохнул. Ему потребовалось несколько тягостных минут, чтобы восстановить равновесие.
— Ты не веришь мне и хотишь остаться со скопцами? — протянул разочарованно шурин.
— Сам не знаю, — ответил Аверьян. — Запутался я, Игнашка.
— Вот оно и есть влияние сектантов, — ухмыльнулся тот. — Я тоже долго сумлевался, покуда товарищи не убедили меня в том, что нету Бога! Небеса есть, а Бога нету. Тю-тю, понял!
Аверьян не понял. Он хотел солгать, только какой в том смысл? Все, что нужно — это сказать «да». Но у него засосало под ложечкой:
— А што мне надо будет делать, обскажи, Игнашка? — Калачев взглянул на шурина. Не следовало задавать больше вопросов, но он не мог остановиться. — А скопцы? Ты и твое начальство хотите што-то с ними сотворить?
Игнат посмотрел на него с чувством, похожим на жалость. Аверьян стиснул зубы и отвернулся, чувствуя что сморозил глупость и сцепив руки в замок, чтобы унять трясучку. Хорошо, что на улице царила ночь, а не то Игнат увидел бы в его глазах всю боль и отчаяние.
— Не изволь сумлеваться, зятек, — ответил, ухмыльнувшись, Игнат. — Нам не нужны жизни сектантов, нам нужно кое-что существеннее… — Он посмотрел на Аверьяна, а тот внимательно смотрел на него. — Ты доволен моим ответом, сродственник?
Аверьян кивнул.
— Подсобишь по-родственному?
Он не ответил, а снова кивнул.
— А теперь ступай, — велел ему Игнат. — Скопцы не должны больше видеть нас вместе.
Аверьян пожал протянутую руку и повернулся, не предполагая, что шурин ухмыляется ему в спину.
— Браунинг завтра верни, — сказал он на прощание. — О нашем разговоре никому не слова…
Незаметно прошло лето.
Калачев сидел, как обычно в полуденное время, у входа в лавку. Стоял ясный сентябрьский день, но Аверьян занимался далеко не торговлей: он обстругивал ножом говяжью ногу и, густо подсаливая мясо, отправлял его в рот.
Мимо лавки проходили две женщины.
— Ну, кума Марья, — сказала одна, останавливаясь и обращаясь к спутнице, — если бы большевики церквя не позакрывали, то севодня в самый раз Рождество Пресвятой Богородицы мы б праздновали. — И женщина указала на купол церкви, возвышавшийся над домами в центральной части города.
— И я об том самом размышляю, Варька, — сокрушенно вздохнула Марья, перекрестившись.
— А я вот скучаю по праздникам христианским, — сварливо затараторила Варвара и яростно зажестикулировала руками. — Пошто им, нехристям, церкви-то помешали? Молилися люди и молилися себе, а щас што?
— Щас вона сектантам дороженьку порасчистили, — монотонно пробубнила Марья и бросила враждебный взгляд на лавку Аверьяна. — Церквей, стало быть, нам не надо, а скопцам поганым все можно?!
— Ага! Вот видели! — закричала, подбоченясь, Варвара. — Стало быть, скопцы все чисты до единова, бутто голубки, и белы как простыни? Ну? Что на то скажете, люди добрые?
Вокруг них у лавки начала собираться толпа.
— Люди, да што энто творится округ?! — горланила Марья, вдохновляясь вниманием зевак. — Нынче день-то какой, люди?! Рождество Пресвятой Богородицы, а нам сердешным и головы преклонить не перед кем! Скопцы вона што не ночь радеют, подлюги, бутто сам Сатана! И им все зараз пожалуйста! А мы? Пошто нас в храм Божий не пущают, люди-и-и-и!
— А вона на скопца поглядите! — выкрикнул кто-то из толпы, указывая пальцем на Аверьяна. — Нам, православным, жрать нечаво, а энтот пес, поглядите, мосол говяжий обгладывает?!
— Упырь вонючий! — взвизгнула какая-то женщина.
— Глядите, даже не подавится! — подлила масла в огонь Марья.
— Тьфу, тьфу, тьфу! — заплевала Варвара. — И мы, православные горожане, должны все энто терпеть?
— Не станем терпеть! — загорланила разъяренная толпа.
— Кончать их всех за Хоспода нашева!
— Оторвать башку поганцу! — истошно заревела толпа и двинулась на лавку.
Камни, обломки деревьев, комья грязи градом посыпались на дверь. Призывая в помощь «Хоспода», Васька забился в угол под прилавок. Разъяренная толпа была уже готова разнести лавку, и тут…
— А ну назад! — загремел голос Игната Брынцева. — Хто не отойдет, застрелю именем Революции!
Выглядывавший из-за двери Аверьян увидел, что глаза шурина сверкают, как у свирепой рыси, усы топорщатся, грудь вздымается от гнева.
Толпа в нерешительности остановилась, затем отступила.
— Назад, говорю вам! Чтоб всех вас разорвало в клочья! Сами вон на Хоспода уповаете, а што вытворяете? Чево вам надо от энтова горемыки-торгаша, что он вам сделал, чево беситесь? А ну разойдитеся подобру-поздорову, а хто не внял моем увещеваниям, тому душонку вышибу!
Ошеломленные окриком человека с маузером люди на мгновение притихли. Однако при виде спешившего на подмогу вооруженного патруля толпа снова забесновалась и пришла в движение.
— А хто этот хрен в кожанке?
— Долой его!
— Бей его каменями, чтоб пистолем не размахивал!
Кто-то метнул в Игната камень, который едва не угодил тому в голову. Брынцев поднял вверх руку и выстрелил в воздух. Затем направил ствол маузера в сторону того человека, который бросил в него камень…
Подоспевшие бойцы патруля стали протискиваться сквозь возбужденную толпу.
— Что здесь происходит? Какие черти в вас вселилися? — кричал их командир, рослый мужчина, размахивая наганом и расталкивая локтями скопище народа. — А ну расходитеся по-хорошему, пока не применили силу!
Видя, что вооруженные бойцы настроены не менее решительно, чем их командир, толпа стала редеть.
— Давно бы так, — бросил Игнат им вслед.
Подошедшему командиру патруля он протянул мандат. Но тот убрал револьвер в кобуру:
— А ты, товарищ Брынцев, знай, что я доложу о твоих действиях начальству!
— Поступай, как знаешь, — ухмыльнулся Игнат, и глаза его презрительно сузились.
Он повернулся спиной к командиру и, насвистывая что-то под нос, вошел в лавку, где его дожидался все еще бледный от пережитого волнения Аверьян.
— Очам своем не верю, — прошептал он, глядя на шурина с нескрываемым уважением. — Я ужо мыслил, все… разнесут меня вместе с лавкой в клочья.
— И разнесли бы, не проходи я мимо, — без ложной скромности заявил Игнат. — Щас люди, что волки лютые. Жрать нечево и церкви закрывают. Еще немного, и они от сектантов мокрова места не оставят. — Он посмотрел на Аверьяна и строго добавил: — Слухай, зятек, настает твой черед, об котором мы уговаривалися, помнишь?
— Не запамятовал ешо.
— Тогда мы уговаривались, что ты исполнишь все, что я ни попрошу, не так ли? Вот и хорошо, коли эдак! А давеча я в самый раз и шел к тебе, чтоб об обещании твоем зараз напомнить!
Аверьян оцепенел и окончательно пал духом, еле выговорив:
— Што я должен делать, Игнатка?
— Запри дверь.
— Но ты мне об семье моей ничаво…
— Все в порядке с ними, не сумлевайся. Дело сделаем и…
— Давай говори, што надо. Токо грех смертоубийства на душу не возьму, заранее упреждаю.
— А тебе энтова делать и не придется, кишка тонка. Айда-ка ближе, бери табурет, гони из лавки Ваську, а сам слухай да запоминай…
* * *
После того как она встретила Петра и согласилась жить с ним под одной крышей, жизнь с каждым днем все больше открывала перед Стешей свои радости. Она даже не представляла, как жила бы одна, с двумя детьми на шее в этом мире. Не помнила, как мучилась без мужика, не чувствуя его грубых ласк. Но сейчас муж ушел из ее сердца безвозвратно, и его место прочно занял Петр. Если бы Стешу разлучили с любимым, она, наверное, руки бы на себя наложила.
Теперь она счастлива. Петр чуть ли не пылинки с нее сдувает! Он внимательный, обходительный и покладистый. Правда, старше Аверьяна раза в два, но Стеша не замечает этого. Зато он только и знает, что хвалит ее.
— Радость ты моя! — говорит он, любуясь ею. — Нарадоваться не могу, што тебя встретил!..
Ей всегда хотелось любви, но родители, вопреки ее воле, сговорились с родителями Аверьяна и решили судьбы детей. После свадьбы она смирилась и научилась, как все казачки, трезво смотреть на жизнь. Стеша поняла, что едва ли сможет достигнуть своей мечты. Трудно было ей с нелюбимым мужем. Зато теперь ее жизнь изменилась как в сказке и бурлит, чуть ли не выплескиваясь через край. Месяцы и годы бок о бок с Аверьяном кажутся ей кошмарным сном.
Однако сейчас Стеша переживала за свое благополучие, сомневаясь в его устойчивости. Росло счастье, росло и сомнение в душе. Стеша никак не могла поверить, что все это происходит с ней, а не с другой женщиной. Она даже расстраивалась из-за пустяков, боясь, что Петр бросит ее и счастье рухнет в один момент, словно его никогда и не было.
