— Добро, идите. Кстати, вы проверили штурманскую карту?
— Выявилась маленькая неувязка в курсе. А так все хорошо. Я велел Вясину вновь сделать прокладку. На этот раз замечаний не было. Торопится он иногда. У меня к вам просьба. — Борисов замялся. — У моей Ларисы день рождения, хотел бы сойти на берег.
— Разрешаю идти после обеда, а прибыть на лодку к восемнадцати тридцати, — сказал Климов. — По делам мне надо быть в городе.
— Буду вовремя, Федор Максимович. Лариса приготовила торт, пригласила соседей, а меня не будет. Сами понимаете, как-то неудобно.
День прошел в делах и заботах, и Климов ни разу не вспомнил о доме. И только перед тем как идти с комбригом встречать подводную лодку, он забежал к дежурному и позвонил по городскому телефону домой.
— Это я, Дарья. Как дела, все нормально? Мне никто не звонил? Нет? Ясно… Домой приду не скоро. — Подумал, что может обидеть жену излишней сухостью, пояснил: — У меня тут дел по горло, а потом еще встреча с одним человеком. Не сердись. В воскресенье обещаю пойти с тобой в Дом флота, посмотрим новый спектакль Мурманского драмтеатра. По пути домой возьму билеты. Согласна? Ну вот и договорились. — Федор положил трубку на рычажок и поспешил на соседний причал…
С моря дул сырой ветер. На душе у Климова было тоскливо, неуютно, и то, что Астахов задерживался, усиливало и без того мрачное настроение. Наконец на тропинке, ведущей к причалу, показался мужчина в сером пальто и черной шляпе. Он подошел к Федору.
— Не найдется ли закурить?
Климов вынул из кармана шинели пачку «Казбека» и протянул ее мужчине.
— Курите на здоровье!
— Всю пачку? — удивился тот.
— У меня есть дома, так что обойдусь. — А про себя Климов подумал: «Ходят тут всякие…»
Мужчина закурил, на его лице появилась улыбка.
— А вы щедрый, — сказал он. — Спасибо! — И, повернувшись, зашагал к дороге, ведущей к Дому флота.
Сипло гудя, к причалу подошло рейсовое судно. С него стали сходить пассажиры. Среди них один высокий, слегка сутулый, в черном плаще и такой же черной кепке. Постоял с минуту на причале, потом подошел к Климову.
— Добрый вечер, — произнес он негромко. — Вы, если не ошибаюсь, и есть Федор Климов?
— Да, это я. А вы — Астахов? Давно вас жду…
— Извините, малость опоздал. Давайте отойдем от причала, вон к тем камням, — кивнул он в сторону.
Он сел на камень-глыбу, Климов примостился на таком же рядом.
— Вы обещали рассказать мне об отце…
Астахов, проводив взглядом рейсовое судно, уходившее от причала, спросил:
— Федор Максимович, где и в каком качестве вы плаваете, если не секрет?
— Командир подводной лодки.
— Выходит, что сын достиг большего, чем его отец? — Астахов улыбнулся, обнажив белые зубы.
Только сейчас Климов разглядел своего собеседника. Лицо у него было скуластое, с коричневым загаром, глаза черные, с синим отливом, чуть настороженные.
— Вы, должно быть, тоже служили на военном флоте? — спросил Федор.
Глаза у Астахова блеснули.
— Плавал на лодке штурманским электриком, а когда уволился в запас, уехал к родной тетке в Архангельск, она-то и помогла мне определиться на торговый флот. Выучился на штурмана дальнего плавания. Теперь вот на «Орионе», уже пять лет. Сейчас судно в Архангельске. Пройдет текущий ремонт, и снова в море. — Астахов ладонью потер лицо.
— Далеко ли?
— Еще точно не знаю, возможно на Кубу.
— Неблизко…
— А что мне? — усмехнулся Астахов. — Чем дольше пашем океан, тем больше заработок. Для истинного моряка любой океан ближе, чем земля. Так говаривал мой бывший командир лодки Коровин, в ту пору капитан-лейтенант. Как я уволился с флота, так ни разу не видел его. Где он теперь, Бог знает.
Климов взглянул на собеседника. Кажется, у того в глазах блеснула лукавая усмешка. Возможно, показалось.
— Коровин — мой начальник, капитан 1-го ранга.
— Да вы что? — удивленно вскинул рыжие брови Астахов. — Вот так сюрприз!
— Но я хотел бы услышать о своем отце, — напомнил Климов.
— Что вам известно о нем? — спросил Астахов.
— Очень немного. — Климов помолчал, собираясь с мыслями. — Он был боцманом, когда началась финская война в ноябре тридцать девятого, корабли стали перебрасывать из Мурманска бойцов четырнадцатой армии в Линахамари, где хозяйничали финны. В первом же броске завязался бой с белофиннами. Тогда-то и погиб отец. — Климов передохнул, ощущая жгучую необходимость добавить что-то, уточнить. — Дома мать хранит извещение о его героической смерти, полученное из штаба Северного флота. И еще одна деталь. В ту ночь стоял сильный мороз, море так парило, что с палубы корабля не был виден берег. Бой был скоротечным, а вот отец погиб…
Астахов жестко сощурил глаза.
— В ту ночь ваш отец не погиб, — неспешно, но твердо произнес он. — Его ранило в грудь, и он попал в плен. Финны его вылечили, и в марте, когда гитлеровцы захватили порт Нарвик и оккупировали Норвегию, передали вашего отца абверу как «ценного человека».
— Где он сейчас?
— Там же, в Норвегии. Я его видел вот как сейчас вижу вас!
— Невероятно! — горячо выдохнул Климов. — Послушайте, уважаемый, а вы не напутали? Мало ли какие нелепые бывают ошибки!
— Увы, ошибка исключена! — Астахов закурил. — Живет в городе Тронхейме в деревянном домике. А познакомился я с ним, когда наше судно зашло в порт пополнить запалы воды и продовольствия. Ваш отец ловко управлялся с вентилем и шлангами. Он попросил у меня закурить. Мы разговорились. Вдруг он сказал: «Я — русский!» Он еще прикрыл лицо ладонью, словно ему отчего-то стало стыдно. Я заинтересовался, и Максим Иванович Климов, как он назвал себя, кое-что мне рассказал о себе, вспоминал детали того ночного боя, и на его глазах появились слезы.
— Но почему он не давал о себе знать?
— Вы наивный, Федор Максимович! — Астахов насмешливо скосил взгляд. — Ваш отец попал не на курорт, а в плен!
— Они пытали его?
— Финны — нет, так как он тогда был ранен, а гитлеровцы крепко его терзали. Видимо, они ничего от него не добились.
— Тогда почему он остался жив? Или же… или же он сообщил им что-либо важное о флоте, и потому они его не расстреляли?
— Пока не знаю, об этом вашего отца я не спрашивал, — признался штурман. — Возможно, вы правы. На меня же ваш отец произвел хорошее впечатление. Вы удивлены?
— Я размышляю о другом, — смутился Климов. — Понимаете, в Тронхейм ведь и прежде заходили другие советские торговые суда, но им мой отец почему-то не открылся.
— Понимаю, — улыбнулся Астахов, загасив окурок. Правая бровь у него изогнулась месяцем. — Все просто. Когда мы с ним разговорились, он сказал, что был у него на Северном флоте земляк, тоже из Саратова. Я спросил, кто этот земляк. Он ответил: «Женя Коровин». Представляете мое удивление, когда я услышал это имя? Ведь Коровин был в свое время моим командиром!
У Климова загорелись глаза.
— И вы сказали об этом моему отцу?
— Да. Я думал, что ему будет приятна эта новость. Однако лицо у него посерело, стало как базальт, в глазах погас огонек. Я сказал, что у каждого человека своя дорога в жизни. Ваш отец возразил: мол, у каждого, конечно, своя жизненная дорога, только жизнь у каждого одна.
— Странно! — только и молвил Климов. — Ну а как он узнал, что я служу на Северном флоте?
— На другой день после этого разговора ваш отец пришел к судну и попросил вахтенного позвать меня. Мы отошли в сторонку, и он показал мне вырезку из газеты «Правда». Говорит, тут есть статья о его сыне Федоре — «Мастер торпедных атак». Я прочел. В ней сообщалось, что подводной лодкой на Северном флоте командует сын героя капитан 3-го ранга Федор Максимович Климов. Ваш отец спрятал вырезку и со слезами на глазах произнес: «Сын мой, моя кровинушка — командир подводной лодки!»
Долгое гнетущее молчание наступило. Потом Астахов сказал:
— Ваш отец приглашал меня к себе в гости, но мы в Тронхейме стояли трое суток, и я не смог выкроить время. Вероятно, мы скоро снова там будем, и я смогу передать ваше письмо, если вы напишете ему. Я же обещал вашему отцу найти вас. Только, пожалуйста, своим знакомым об этом не говорите. Это, как понимаете, не в ваших да и не в моих интересах. Да, чуть не забыл! — спохватился штурман. Он полез в карман и достал фотокарточку. — Вот, смотрите…
У Климова защемило на сердце.
— Отец… — прошептал он.
Фотография в его руках дрожала, пальцы окоченели, будто в мороз. Климов-старший стоял на палубе корабля и кому-то улыбался. Над ним высоко в небе застыли чайки.
— Вы прочтите, что он написал на обратной стороне, — заметил Астахов.
Климов, перевернув фото, прочел: «Это я, Максим Климов, перед походом. Июль, 1939 г.»
