- Выкалывать глаза?
- Что еще?
- Резать ремни со спины?
- Все?
- Нет, не все. Вас обдерут кнутом, как липу. Вас будут кормить селедкой и не будут давать воды. Вас будут, черт возьми, двадцать четыре часа в сутки пытать самые изощренные палачи!
- Слабая фантазия, господин прокурор.
- Они развязывали языки и не таким, как вы!
- Вполне возможно.
- Вас четвертуют! Вас изрубят на плахе, как капусту!
- Не исключено.
- Кто делал бомбы?
- Не знаю.
- Где взяли взрывчатку?
- Не знаю.
- Кто руководил организацией?
- Не знаю.
- Сколько было метальщиков?
- Не знаю.
- Где Шевырев?
- Не знаю.
- Куда скрылся Говорухин?
- Не знаю.
- Когда возник заговор?
- Не знаю.
Котляревский закрыл глаза. Открыл. Вынул платок. Вытер лоб.
- Вы будете, наконец, отвечать, Ульянов?
- Я уже сказал: мне нечего отвечать.
Прокурор посмотрел на Лютова. Жандарм пощипывал усы.
- Значит, не хотите давать показания?
- Мне нечего показывать.
- Ну что ж, дело ваше.
Лютов погладил усы. Удовлетворенно улыбнулся.
- Между прочим, ваш упорный отказ отвечать уже говорит нам о многом.
- Например?
- Например, о вашей далеко не последней роли в организации покушения.
- Ни о каком покушении мне ничего не известно.
- А вопросик? О здоровье государя? Который вы задали господину товарищу прокурора палаты?
- После ваших нелепых обвинений это был естественный вопрос.
- Не скромничайте, Ульянов. Мы имеем некоторый опыт в производстве дел, подобных вашему.
Саша молчал. «Может быть, я и в самом деле держу себя неверно? - думал он. - Нельзя все время отказываться. Надо что-то отвечать, сбивать их с толку. Но что?»
- Уж поверьте мне, Александр Ильич, - продолжал доверительно Лютов, - из нашего сегодняшнего разговора я узнал гораздо больше, чем вы предполагаете. Уж поверьте вы мне.
Саша молчал.
- Вы будете весьма удивлены, когда я представлю вам доказательства верности моих слов.
Саша молчал.
- Многие мои клиенты, когда я раскрываю перед ними свою лабораторию, горько сожалеют о своем поведении. Они-то думают, что нам ничего не известно о них, а мы, оказывается, прекрасно все знаем!
Лютов коротко и жизнерадостно хохотнул. Глядя на арестованного, он улыбался ему широко и открыто. Как лучшему другу.
- Имеете что-либо присовокупить к своим предыдущим показаниям?
Саша покачал головой.
- В таком случае, как прикажете объяснить в протоколе ваше нежелание отвечать?
Саша устало пожал плечами.
- Потрудитесь сами сформулировать причину своего отказа. Вот перо и бумага.
Подумав немного, Саша взял перо и написал: «На предложенные мне вопросы о виновности моей в замысле на жизнь государя императора я в настоящее время давать ответы не могу, потому что чувствую себя нездоровым и прошу отложить допрос до следующего дня».
Арестованного увели.
- Ну, фрукт, доложу я вам! - расстегнул верхнюю пуговицу сюртука Котляревский.
Ротмистр сделал знак Иванову и Хмелинскому. Писари заученно встали, вышли в коридор.
- Лично я, - потрогал себя за усы Лютов, - доволен сегодняшним днем. Если вся эта компания хотя бы отдаленно напоминает желябовскую «Народную волю» и если у них тоже есть свой Исполнительный комитет, то Ульянов непременно член этого комитета.
- Вполне может быть, - согласился Котляревский.
- Нет, вы только вспомните, как он держался все эти четыре часа! Из него же так и прет воля, ум, выдержка. А ему только двадцать лет! Нет, с такими качествами он, естественно, не мог быть на второстепенных ролях. Он один из членов руководящего ядра. Непременно! Перед нами нить в самое сердце заговора. Повторяю: я весьма доволен сегодняшним днем. Весьма!
Сразу же после уроков Володя пошел в женское училище к Вере Васильевне Кашкадамовой: на перемене в гимназию приходил от нее посыльный и сказал, что Вера Васильевна просит прийти как можно скорее.
Увидев Володю, Вера Васильевна опустила глаза, но тут же снова подняла их и посмотрела на Володю печально и строго.
- Садись, - тихо сказала она.
Володя сел на край стула, поставил около ног ранец.
- У вас в семье случилось огромное несчастье, Володя.
Он быстро поднялся.
- Мама?
- Нет, нет... Катенька Песковская написала мне из Петербурга... Вот, прочитай. Саша и Аня замешаны в покушении на царя.
- На царя?!
Он машинально сел. Снова встал. Уронил ранец. Вера Васильевна молча протягивала письмо. Он взял его отрешенным жестом.
- Кто такая Песковская?
- Это же твоя кузина, Екатерина Ивановна Веретенникова. Разве ты забыл?
- Ах, да...
Строчки разъезжались перед глазами. Буквы прыгали. Смысл написанного доходил с трудом... «Замешаны в заговоре против жизни государя... Саша и Аня... (И Аня?!) Нужно осторожно предупредить Марию Александровну, чтобы с ней не случился удар. Ведь годовщина смерти Ильи Николаевича была совсем недавно...»
Володя опустил письмо. Руки его изредка вздрагивали.
- Когда вы получили письмо?
- Сегодня, Володя, сегодня.
- Мама не знает?
- Конечно. Я сразу послала за тобой. Ты мужчина. Надо найти какие-то первые слова для Марии Александровны. Я очень боюсь за ее сердце. Эта недавняя годовщина Ильи Николаевича. Ведь она так тяжело перенесла ее... Это ужасно. Одно за другим.
Войдя в дом, он остановился в прихожей и долго не мог сделать первого шага вверх по ступенькам лестницы в комнату мамы.
- Володя, это ты пришел? - раздался сверху ее голос.
Он молча стоял перед лестницей.
Ступеньки заскрипели, Мария Александровна спускалась вниз.
- Почему ты не отвечаешь, Володя?
Он поднял голову и посмотрел на нее растерянно и беспомощно.
- Что случилось, Володя? Что-нибудь в гимназии? Ну-ка, иди сюда, к свету.
Мария Александровна вошла в столовую. Он шагнул за ней через порог.
Мария Александровна обернулась. Второй ее сын - коренастый, лобастенький, с золотистым пушком на подбородке - стоял перед ней непривычно понурый, вялый.
- Что произошло?
Он посмотрел на нее, опустил глаза, снова взглянул на мать, поджал задрожавшие губы, заговорил невнятно, отрывисто:
- Мамочка, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой! Мы все будем рядом с тобой! Я скоро окончу курс, и ты никогда ни о чем не будешь беспокоиться...
Она быстро взяла его руку. Сжала в запястье.
- Говори немедленно: что случилось? С кем? С Аней? Сашей?
Он горестно кивнул.
- Когда? Кто сообщил? Откуда ты узнал?
- Мамочка, только не волнуйся. Еще ничего не известно. Все может измениться. Я очень тебя прошу: только не волнуйся.
- Володя, не мучай меня. Не причиняй мне лишних страданий.
- Мамочка, дорогая, соберись с силами...
- Говори же, Володя, говори!
- Саша и Аня были в кружке. Их арестовали. Мария Александровна искала рукой край стола. Нашла. Оперлась. Медленно опустилась на стул.
- Кто сказал тебе?
- Вера Васильевна получила письмо от Кати Веретенниковой.
Он взглянул на мать. Мария Александровна смотрела куда-то мимо него, в пространство. Лицо ее хмурилось - было похоже, что она прислушивается к чему-то.
- Что еще было в письме? Ты принес его?
В ее голосе, всегда спокойном и ровном, вдруг послышалась неожиданная интонация - неуверенная, просящая.
- Нет, оно осталось у Веры Васильевны.
- Я пойду к ней...
- Мамочка, прошу тебя. Я схожу сам.
- Нет, нет...
Он вдруг увидел, что лицо матери стало неестественно быстро бледнеть.
- Мама, что с тобой? Сердце?
- Принеси мои капли...
- Где они?
- Наверху, на комоде.
Он взлетел по лестнице наверх. Стремглав, через детскую в бывшую комнату Ани. Пузырек с сердечными каплями стоял около портрета отца. К углу фотографии был прикреплен черный креповый бант. Рядом - еще одна фотография. Последняя фотография их семьи: папа, мама, Саша, Аня, он сам, Оля, Митя, Маняша. А около нее - мокрый от недавних слез мамин платок. Она плакала здесь, рядом с папиной фотографией, всего несколько минут назад, еще не зная ничего про Аню и Сашу...
Когда он спустился, Мария Александровна сидела прямая, строгая. Лицо ее уже не было так бледно и бескровно. Только чуть заострились плечи. И глаза стали другие - глубокие, с траурными полукружьями внизу.
- Я знаю, что с ними, - сказала она прежним, твердым голосом. - В газетах было сообщение: на Невском арестовали студентов с бомбами. Они ждали экипаж царя. Это они.
Она встала. Володя протянул капли. Мария Александровна покачала головой.
- Нет, нет, я абсолютно здорова. Я должна быть здорова. Я должна ехать спасать их.
Володя смотрел на мать удивленно и испуганно.
