— Пойду спать, — сказал он. — Разбуди меня в четыре, мама. Я должен прислуживать при ранней обедне.
Мать кивнула, не взглянув на него. Ее рука лежала на столе; казалось, она хочет дотянуться до отцовской руки, но что-то ее останавливает.
Мальчик вышел из кухни и по темной крутой лестнице поднялся в спальню. Он горбился от усталости. Пробравшись между кроватями, он опустился на колени перед домашним алтарем и начал молиться. Сон одолевал его. Перекрестившись, он забрался в постель, где уже лежал Джой, свернувшись калачиком в теплом гнездышке. Джой пошевелился и сонно спросил:
— Бенни?
— Спи, спи, — ответил Бенедикт, скользнув под старое стеганое одеяло и мирясь с его несвежим запахом.
— Я ждал тебя, — невнятно пробормотал Джой.
— Спи, — повторил Бенедикт.
Наступила тишина, затем голос Джоя снова произнес:
— Бенни, разбуди меня. Я пойду вместе с тобой в церковь.
Бенедикт хотел было ответить, но сон уже завладел им, голос ему не повиновался.
— Бенни! — опять раздался настойчивый сонный шепот Джоя. — Спасибо тебе, что ты вернул тележку!
Бенедикт еле различал его слова сквозь сон, но Джой добавил откуда-то совсем издалека:
— Я знал, что они не сцапают тебя, Бенни!
Бенедикт не ответил ему.
6
Заря еще не занялась, а Бенедикт уже поднялся с постели. Проснулся он сам. Проходя через кухню, он увидел отца, — тот спал, прижавшись щекой к столу, а рядом лежало письмо. Мальчик остановился. Фитиль керосиновой лампы был прикручен. Отец дышал неслышно и, казалось, совсем обессилел. Выражение лица его смягчилось, рот слегка приоткрылся. Бенедикт долго смотрел на него; на душе у него было смутно, он с тревогой вспомнил библейскую историю про Ноя и его сыновей, а потом задумчиво вышел из дома.
На северной стороне небо пылало. Шлак сбрасывали всю ночь. Мальчик быстро пошел по Тенистой улице к Большому Рву, под мышкой он нес стихарь, который мать постирала и отгладила. От голода у него бурчало в животе, и на мгновение он ужаснулся, представив себе наступающий день: сначала ранняя, затем поздняя обедня. Сколько ему предстояло дел!
Пройдя несколько кварталов, Бенедикт немного успокоился. В каком бы он ни был настроении, он всегда испытывал затаенную гордость, когда в предрассветной прохладе спешил в церковь по молчаливым улицам, — спешил исполнить благочестивое, богоугодное дело. Все еще спали, а он бодрствовал и служил богу. Чувство исполненного долга было ему глубоко приятно. Он прошел до Горной авеню, но, вместо того чтобы свернуть на нее, направился к домам, протянувшимся вдоль Большого Рва. Здесь тоже еще никто не проснулся, вокруг царила тишина, и Бенедикт невольно пошел осторожнее, держась середины улицы.
Кроме него самого да матушки Бернс, никто не знал об этой предрассветной миссии, которую он добровольно выполнял каждое воскресенье зимой и летом, в жару и в холод.
Старая негритянка поджидала его. Сидя у окна, она созерцала маленький мирок, лежащий перед ее глазами. На голове у нее был кружевной чепчик, на плечах черная шаль. Она всегда была уже одета к его приходу. Завидев Бенедикта, она постучала кольцом по оконному стеклу, а он приветливо помахал ей рукой. Дверь была не заперта. Надо было только повернуть дверную ручку, оттолкнуть кота Тома, и вот он в одной из двух ее комнат.
Привел его сюда отец Дар. Матушка Бернс намеревалась принять католическую веру, и Бенедикт с огромным увлечением стал подготавливать ее к этой торжественной церемонии. Раньше ему не приходилось встречать негров-католиков, и благочестивое намерение матушки Бернс служило ему доказательством неограниченной, безбрежной власти католицизма. Истинная вера завладевала людьми даже в таком маленьком местечке. Когда-то сын матушки Бернс служил привратником в церкви. В католическую веру его обратил отец Дар, который сам до сих пор не переставал искренне этому удивляться и считал почти чудом: молодой негр был единственным человеком, которого отец Дар привел в лоно церкви. Бенедикт обучал тогда сына матушки Бернс катехизису, истории церкви и другим религиозным предметам, читал ему библию и хорошо его подготовил. Мальчик присутствовал при обряде крещения, во время которого отец Дар сильно волновался. Но затем Сэм Бернс уехал в Детройт, чтобы никогда больше не возвращаться в домик у Большого Рва.
Матушка Бернс жила на деньги, которые посылал ей сын. Она и прежде внимательно прислушивалась к тому, как Бенедикт продирается с Сэмом сквозь дебри катехизиса, и, когда сын уехал, попросила Бенедикта продолжать занятия с ней. Мальчик был далеко не уверен, умеет ли она читать, но у него не хватало смелости спросить ее об этом.
Бенедикт вошел с деловым видом, слегка нахмурившись. Положив стихарь на стол, покрытый пожелтевшей от времени, искусно связанной кружевной скатертью, он сказал:
— Надеюсь, матушка Бернс, вы выучили за эту неделю все, что я вам рассказывал.
— Да, да, мастер Бенедикт, — ответила она и, опираясь на палку, встала со стула. Волосы у нее были белые как снег. Она пошарила в кармане, нашла очки и медленно, с трудом подошла к столу.
— Болят у меня кости сегодня, — объяснила она, добродушно поглядывая на улицу через полуоткрытую дверь. — Утро довольно прохладное.
— Я должен быть в церкви к началу службы, — строго сказал Бенедикт и открыл катехизис. Он зарделся от слова «мастер», — уж очень почтительное обращение. «Но ведь вы еще не «мистер», — объяснила ему как-то раз матушка Бернс.
Она со вздохом села рядом с ним.
— А я целый час сидела ждала вас, да все смотрела через Ров, как вспыхивает пламя, — сказала она. — Боюсь, что когда-нибудь огонь перебросится сюда и уничтожит все наши дома.
— Ну что вы, матушка Бернс, — этого никогда не случится, — успокоил ее Бенедикт, и ему показалось, что она полностью верит ему.
Старушка достала из буфета, стоявшего в маленькой комнате, тарелку с домашним печеньем. В этой же комнате помещались темно-красная кушетка, два плетеных стула, качалка и круглый стол, за которым сидел Бенедикт. Затем она скрылась на кухне, а он закричал ей велел:
— Не надо мне чаю, матушка Бернс! Вы же знаете: мне нельзя пить чай, я и раньше вам это говорил!
Ответа не последовало, и через минуту она вернулась с двумя чашками чаю, над которыми колыхались два облачка пара, как души, возносящиеся к небесам. Он понял, что безнадежно объяснять ей, что ему нельзя ни пить, ни есть перед причастием. Она поставила перед ним чай и печенье, замешанное на патоке. Бенедикт закрыл глаза, перекрестился и поднес чашку к губам. Во время короткой молитвы он постарался объяснить Иисусу Христу, почему он вынужден нарушить свой пост. Горячий чай проник в его пустой желудок, и по всему телу разлилась приятная теплота.
Затем Бенедикт открыл катехизис в серой обложке, на которой был изображен Христос с воздетыми к небу руками, и выжидательно посмотрел на матушку Бернс.
Но ей еще не хотелось начинать урок. Сначала ему пришлось ответить на несколько вопросов.
— Как здоровье вашей бедной мамы?
— Она понемногу поправляется, — ответил Бенедикт.
— А ваш папа?
— Очень хорошо, матушка Бернс, очень хорошо.
Она тихо кивала, как бы заранее соглашаясь со всеми ответами. В глазах ее виднелись красноватые прожилки. Бенедикт поспешил опередить ее дальнейшие вопросы:
— Джой тоже в порядке, хотя немного простудился.
— Немного простудился? — переспросила она с интересом.
— Да, и Рудольф здоров, только он ушиб большой палец на ноге.
— Ушиб большой палец, — повторила она и снова покачала головой.
— И у Винса все в порядке, — сказал он.
— А, это ваш непутевый брат, — заметила она и снова покачала головой.
Потом он открыл книгу и вопросительно посмотрел на нее.
— Урок восемнадцатый, — начал Бенедикт. Он был очень терпелив с ней, и иногда в ее глазах зажигались лукавые искорки. Склонив голову, она с восхищением смотрела на него своими умными глазами, словно наилучшим учеником являлся он сам. Заря, как кошка, подкрадывалась к порогу. Долгая, полная опасностей ночь миновала. — Урок восемнадцатый, — повторил Бенедикт. — Я объяснил вам о святых и реликвиях еще в прошлое воскресенье, — начал он несколько торжественно. Она энергично закивала, чтобы уверить его, что помнит урок. — Теперь мы поразмыслим о третьей заповеди господней. — Он остановился, чтобы убедиться, что она внимательно слушает. — Какая вторая заповедь господня? — спросил он.
— Вам удобно сидеть? — поинтересовалась она.
— Вторая заповедь господня: не поминай имя господа бога твоего всуе, — проговорил он строго.
— Это было у нас на прошлой неделе, — напомнила она.
— Я знаю, — еще строже сказал он. — Какая третья заповедь господня? — сказал он и сам же ответил: — Третья заповедь господня: не нарушай день субботний. — Он посмотрел на нее. — Что это означает?
