Между тем Октавий медлил, так как войска его еще не были готовы. Антоний был еще в ту пору очень популярен в Риме, у него там был большой круг знакомства и жена его, Октавия, старалась поддерживать эти разнообразные связи. Несмотря на оскорбление, нанесенное Октавии ее мужем, она оставалась ему верна. Когда она вернулась из Греции, то брат ее Октавий уговаривал ее забыть Антония и выехать из его дома, но она наотрез отказалась последовать этому совету. Она продолжала жить в его роскошном доме и воспитывала детей Антония. Приверженцы Антония и друзья его, посланные из Александрии, были уверены, что найдут в Октавии помощь и поддержку. Она не переставала защищать Антония перед Октавием, стараясь извинить его ошибки и сумасбродства и говорила, что было бы непростительно, если два великих императора затеют междоусобную войну, один, чтобы отомстить за личные оскорбления, другой из-за любви к иностранке.
Девиз Октавия гласит: sat celeriter fieri quidquid fiat eatis bene, т. е. то, что делаешь хорошо – делаешь и достаточно быстро. По-видимому, Октавий склонялся на уверения своей сестры, но если он и не спешил объявлять войну, то это не мешало ему исподволь делать к ней необходимые приготовления. Он главным образом старался возмутить народ рассказами о недостойной жизни Антония в Египте, о его рабском подобострастии перед Клеопатрой. Октавий говорил в Сенате, в народе, перед войском; что Антоний перестал быть римлянином; он полный раб египетской царицы, незаконнорожденной дочери Лагидов. Его родина не Рим, а Александрия, которую он намеревается превратить в столицу империи. Боги, которым он поклоняется – египетские боги, такие как Кнуфис с овечьей головой, Ра с клювом ястреба, лающий Анубис – latrans Anubis. Главными советниками он выбрал себе евнуха Мардиона, Хармиона и Ираз, служанку этой Клеопатры, которой он обещал подарить Рим. Эти россказни внушили римлянам чувство омерзения против Антония, которым проникнуты и стихотворения поэтов того времени. Так например Гораций восклицает: "между нашими орлами солнце видит, о позор, подлое знамя египтянки… Римляне, продавшие себя женщине, не краснея сражаются за нее… Пьяный своим счастьем и сумасбродными надеждами, это чудовище – monsftum illud, мечтает о разрушении Капитолия и, с толпою подлых рабов и евнухов, подготовляет похороны империи!"
Консулы, выбранные в 32 году, Домеций Агенобарб и Соссий, оба – приверженцы Антония, пытались спасти его репутацию и в то же время старались очернить Октавия перед Сенатом. Но большинство оказалось против них. Опасаясь гнева Переузского неумолимого судьи, они покинули отчизну вместе со многими сенаторами. Они сначала не успели свидеться с Антонием, который находился в Армении и устраивал там обручение своего малолетнего сына Александра с дочерью Медийского царя Иотапой. Они написали Антонию, что Октавий подготовляет свои войска и что столкновение неизбежно. Антоний, как опытный полководец, для того чтобы обойти своего неприятеля, решил перенести арену войны в Италию. Он послал Канидия с шестнадцатью легионами на берег Малой Азии, а сам отправился в Эфес, куда должны были направлять свои части и все его союзники. Клеопатра приехала первой и привезла с собою двести кораблей в три и даже десять ярусов и двадцать тысяч талантов деньгами (сто миллионов франков).
Но было бы лучше для Антония, если бы этот флот остался в Египте, а деньги продолжали лежать в сокровищницах Лагидов и Клеопатра не выезжала бы из Александрии. В Эфесе, где она пристала и в Самосе, куда они отправились потом с Антонием, началась та же сумасбродная, "неподражаемая" жизнь, которую они вели в Александрии. Постоянно прибывали цари, управители, депутации от городов, и все это привозило Антонию войска и флот; их надо было принимать с разными церемониями и задавать им обеды и пиршества. Была приглашена целая масса комедиантов и канатных плясунов. Плутарх говорит, что в то время как везде слышалось бряцание оружия, в Самосе раздавался только смех и звук флейт и гитар. В этих развлечениях время проходило незаметно, быстро, а между тем нельзя было терять ни минуты.
До того времени друзья и полководцы Антония, такие как Деллий, Маркус Силанус, Тициус, Планкус также подпали под развращающее влияние Клеопатры и не пытались даже ничего сделать, для того чтобы освободить своего начальника от этой опасной женщины. Только Агенобарб, как говорит Велеус Патеркул, решался не величать Клеопатру царицею; он прямо высказал Антонию, что, по его мнению, египтянку следует выслать обратно в Александрию вплоть до окончания войны. Антоний обещал последовать его совету, но к его несчастию Клеопатра узнала об этом замысле. Теперь Клеопатра ни за что бы не решилась покинуть Антония, так как опасалась, что Октавии удастся снова сойтись с мужем, а хитрая египтянка слишком хорошо изучила пылкий темперамент и слабый, уступчивый характер своего любовника. Имел ли он настолько силы воли для того чтобы отказаться от примирения с женою, столь желаемого в Риме? Клеопатра подчинила своему влиянию Канидия, самого заслуженного полководца после Агенобарба; пуская в ход просьбы и силу своего кокетства и даже, как говорят, деньги, она уговорила его поговорить за нее. Он сказал Антонию, что было бы несправедливо удалять Клеопатру, оказавшую столько помощи для этой войны, что тогда придется лишиться египтян, корабли которых составляли главную часть флота Антония. Он прибавил еще, что Клеопатра не должна подчиняться советам ни одного из царей, которые были в союзе с Антонием; как может она подчиняться кому бы то ни было после того, как столько лет управляла таким обширным государством, как Египет? Канидий говорил против здравого смысла, но на руку Антонию; неудивительно поэтому, что Клеопатра осталась.
В то же время друзья Антония, оставшиеся в Риме, писали ему, как например Геминий, и старались убедить его бросить свою любовницу. Наконец Геминий приехал сам, но никак не мог добиться свидания с Антонием наедине. Клеопатра подозревала, что Геминий послан в интересах Октавии, а потому не отходила от Антония ни на минуту. В конце одного ужина, когда Антоний был уже совершенно пьян, он наконец спросил Геминия о цели его путешествия.– "Дело, о котором я приехал говорить с тобою, – сказал он, – важное, а потому я не могу говорить о нем с тобою теперь, когда ты навеселе. Могу тебе сказать только, что все пойдет хорошо, если только Клеопатра вернется назад в Египет". Тогда Клеопатра воскликнула в ярости: "Ты умно сделал, что произнес правду раньше, чем тебя к этому принудили пыткой". Антоний был рассержен не менее своей любовницы. На следующий день Геминий почувствовал себя в положении весьма небезопасном и поспешил уплыть в Италию. Мстительная египтянка желала также, чтобы его примеру последовали и другие друзья Антония, соединившиеся у Домиция Агенобарба, чтобы просить об его отъезде. Клеопатра своим дурным обхождением, сарказмами, оскорблениями довела Силануса, Деллия (ее бывшего любовника, как говорили), Планкуса и Тициуса до того, что они отказались оставаться приверженцами Антония. Для того чтобы отомстить своему бывшему начальнику и в то же время расположить к себе нового, Планкус и Тициус, по возвращения в Рим, стали рассказывать Октавию о разных пунктах завещания Антония; это завещание, по их мнению, навсегда должно погубить его во мнении римского народа. Они говорили, что Антоний признал Цезариона сыном Цезаря и распределил все римские владения на Востоке между детьми Клеопатры; он будто бы приказал, чтобы после его смерти тело его было из Рима отправлено в Александрию к Клеопатре. Они прибавляли при этом, что по желанию Антония они сами должны были читать его духовное завещание, которое хранится теперь в коллегии весталок. Октавий потребовал духовное завещание, на что весталки объявили, что отдать его ему не имеют права, если же он захочет взять его сам, то пусть приезжает и они сопротивления оказывать не будут. Октавию не в чем было сомневаться; он взял завещание и велел прочитать его в присутствии всего Сената. Надо отдать им справедливость, римские сенаторы были возмущены осквернением завещания Антония, но еще больше – раздражены его содержанием. Поступок Октавия извинялся тем, что он действовал в интересах народного блага. Он созвал совет, на котором было решено и публично объявлено, что Антоний отставляется от консульства; в тот же день, то есть 1-го января 31 года Октавий объявил войну, но не Антонию, а царице Египта. Так нужно было поступить для того, чтобы не оскорбить общественного мнения. Октавий не хотел допустить того, чтобы римляне сражались против римлян; он знал, что Антоний не оставит Клеопатры в опасности. Направляя свои легионы против ненавистной египтянки, Октавий брал всю ответственность междоусобной войны на себя.
Осень 32-го и часть зимы 31-го года Антоний и Клеопатра провели в Афинах. Они вели веселую жизнь, между тем как солдаты их истощали все города Греции громадными налогами и везде спешили набрать воинов, безжалостно отнимая сыновей от матерей и мужей от жен. Клеопатра и Антоний задавали бесконечные пиры и оргии, развлекались представлениями и публичными ристаниями. Ревность мучила Клеопатру, когда ей приходилось слышать, что афиняне с восторгом вспоминают о времени, проведенном у них Октавией. Чтобы расположить к себе народ, Клеопатра старалась льстить народу и завоевать его любовь и уважение своею щедростью. Ей не стоило большого труда заслужить расположение афинян и они обещали поставить ей памятник в виде статуи. Постановление это о сооружении статуи принесли ей депутаты, между которыми находился и Антоний, в качестве афинского гражданина. Этот декрет был прочтен царице, после чего с замечательным красноречием восхваляли ее добродетели и прочие блестящие качества. Тщеславие Клеопатры было удовлетворено, но ненависть против Октавии не была уничтожена. Она потребовала, чтобы Антоний развелся с женою и послал сообщить ей об этом именно из Афин, где он провел с Октавией три счастливых года. Октавия должна была навсегда покинуть дом Антония и увести с собою его детей. Вся в слезах и глубоком трауре вышла она из дома своего мужа, которого, не смотря ни на что, все еще любила.
