– Я здорова. Видимо, на пиру съела чего-нибудь недоброго.
Но тошнота не проходила, и Федор Афанасьевич догадался: не убереглась!
«Э-эх, доченька, доченька! Дубравушка! Чуяло мое сердце, что хождения княжича в дом добром не закончатся. Что-то теперь будет?!»
После свадебного пира собирался Федор Афанасьевич по торговым делам в Ростов, решил и Дубраву с собой взять. Вот только сказать ей об этом все никак не мог решиться. А тут случай привел. Великий князь, проводив гостей и одарив каждого подарком, решил и сыновей не обойти вниманием: Юрию он отдал Суздаль в удел, а Ярославу – Юрьев. Когда же Юрий пришел проститься, Дубрава только что оправилась от очередного приступа тошноты. Она уже знала, что ее ждет, была в растерянности и страшном замешательстве: неприкрытый венцом грех, от людей стыд-то какой! Юрий же, застав Дубраву бледной, тихой, поникшей, поначалу забеспокоился, но, не получив ответа ни на один вопрос, которыми он засыпал девушку, в раздражении воскликнул:
– Да что с тобой? Может, порчу на тебя навели? Или на пиру кто приглянулся? Вон сколь молодцов сидело в застолье!
Девушка дрогнула губами и чуть слышно проронила:
– Никто мне не люб, кроме тебя. Ты – солнышко мое в окошке, радость моя. Не серчай на свою ладу. Занедужила я, да недуг тот скоро минет. Как я ноне слышала от дворовых, тебе в Суздаль путь. Не тревожься, поезжай.
Юрий опустился перед девушкой на колени, заглянул в ее глаза.
– Руки твои холодны, а глаза печальны. Может, кто обидел тебя?
Дубрава покачала головой.
– Не таким мне виделось прощание наше. Надеюсь, что встреча будет иной.
Юрий встал с колен, склонившись, поцеловал девушку в лоб и стремительно вышел из светелки. А Дубрава, упав на ложе, залилась слезами, завыла по-бабьи, в голос, с причитаниями.
Когда же ближе к вечеру в спаленку вошел Федор Афанасьевич, встретила она его просветленным взором, тихая, смиренная.
– Проводила княжича в путь-дороженьку? – присаживаясь рядом с девушкой, спросил Федор Афанасьевич.
Дубрава только вздохнула в ответ.
– Не сказала, поди, что дитятко под сердцем носишь?
Девушка покачала головой, а потом вдруг, опомнившись, испуганно вскрикнула:
– О Боже! Да откуда ты прознал, батюшка, про беду мою? Никому о том не говорила!
Федор Афанасьевич обнял девушку за плечи:
– Птаха ты моя милая. Певунья! Да разве можно такое сокрыть? Ты не тревожься, тайны я твоей не выдам. А что Юрию не открылась, то верно сделала. Великий князь строг и не позволит сыну своевольничать. Жену ему выберет сам. Уже похвалялся Всеволод Юрьевич на пиру, что присмотрел невест для сыновей своих: и для Юрия, и для Ярослава, и для Святослава. Так что свадьбы не за горами. А тебе нечего душу рвать да печалиться. Жизнь – она долгая, и все в ней еще будет.
После длительного молчания он продолжил:
– Я вот что, Дубравушка, надумал: поедем-ко мы тоже из Володимир-града. Зачем людей смущать домыслами да пересудами. Мне в Ростов надобно, и ты поезжай со мной. Под Ростовом есть деревенька малая – Ярцево, там у меня вдовушка знакомая, Дарья. Женщина она добрая, хозяйственная. Тебе с ней будет хорошо. А дите появится, тогда и думать будем, что делать дальше.
Дубрава благодарно припала к широкой груди Федора Афанасьевича и уже в который раз за этот день залилась слезами, а он поглаживал ладонью ее вздрагивающие плечики, успокаивал, приговаривая:
– Бог даст, все образуется. Все будет хорошо…
2
Страсть, вспыхнувшая в пятидесятишестилетнем князе к молодому здоровому телу, к наивной, неискушенной душе, быстро сожгла жизненные силы, подточенные недугом, притупила плотские желания. Всего два месяца прошло со дня свадьбы, а великий князь уже не спешит в спальню к молодой жене, ждущей его ласк и любовных утех. Понимая свою вину перед княгиней, Всеволод Юрьевич задарил ее одеждами и мехами, тканями заморскими и украшениями, но Любаше они не доставляли радости. Еще не познав в полной мере всей полноты чувств, прелести супружеской жизни, но уже решившая, что будет любить этого большого, мудрого и доброго человека, она винила себя в том, что князь избегает супружеского ложа.
«Зачем он женился на мне? Разве я не хороша?» – терзалась она мыслями, и все чаще, не дождавшись «занятого делами» князя, Любаша засыпала в одиночестве.
А когда до Владимира докатилась весть, что Кир Михаил и князь Изяслав Глебовичи опять разоряют порубежные городки и деревеньки земли владимирской, Всеволод Юрьевич даже обрадовался: впереди поход, а значит, не будут его терзать глаза васильковые ожиданием, невысказанным вопросом.
Дружина собиралась споро. Сыновей великий князь в поход не звал, только младшего, двенадцатилетнего Ивана, посадил в седло. «Пусть привыкает к жизни ратной», – решил Всеволод Юрьевич.
Прощание было недолгим. Обняв молодую жену и поцеловав ее в лоб, великий князь наказал:
– Слез не лей, меня ожидаючи. Бог даст, с делами управлюсь и скоро возвернусь. Коли сильно заскучаешь, поезжай к Агафье в Ростов погостить. На внуков моих посмотришь, подарков им привезешь.
Княгиня подняла свои заплаканные глаза на Всеволода Юрьевича и чуть дрожащим голосом попросила:
– Береги себя, государь, а я Господа нашего молить буду о здравии твоем, чтобы ниспослал победу тебе и дружине твоей. О малом прошу: шли весточки мне, не то изведет тоска-кручинушка.
Всеволод Юрьевич удивленно вскинул брови, вспомнил, что и Марьюшка, век праху ее, провожая его в поход, всегда говорила те же слова. Обняв на прощание Владимира и Святослава, сердито глядящих на отца, не захотевшего их взять с собой, великий князь не спеша направился к воротам и только за ними сел в седло подведенной ему лошади.
Зима выдалась теплой, слякотной. Лед на реках то станет, то вода верхом пойдет. Ждали крещенских морозов, а они обернулись дождем с мокрым снегом.
«Надо ждать напастей всяческих: пожара либо моровой болезни», – скрипели старухи, накликая беду. Но беда минула землю владимирскую. К концу зимы великий князь наконец-то настиг войско Глебовичей, окружил его и разбил, а самих князей, Кир Михаила и Изяслава, заковав в цепи, отправил в город Петров, что близ Ярославля, где до того томились в неволе князья рязанские. Во Владимир Всеволод Юрьевич вернулся больным, уставшим и раздраженным.
Первым приехал поздравить отца с победой Юрий. Правда, его влекло в стольный град не только желание услышать рассказ о походе, но и повидать Дубраву. В сокольничем же доме свою ладу он не нашел. По словам Романа, Федор Афанасьевич увез ее в Ростов, а куда далее – ему неведомо. Огорчил Юрия и великий князь. Не радостным встретил он победителя Глебовичей, а содрогающимся от кашля, изхудавшим и очень озабоченным.
На вопрос, что тревожит великого князя, Всеволод Юрьевич, усадив сына напротив, пояснил:
– Победить врага – еще не главное. Надо суметь удержать мир. Спокойствие земли нашей не в покорности Рязани или Великого Новугорода, а в покорности Южной Руси. Даже, может, и не в покорности, а в спокойствии. Замятня среди князей. Великий стол киевский спокойно спать не дает многим. Ноне там сидит Рюрик и правит землей киевской крепко. Но черниговский князь спит и видит себя на великокняжеском престоле.
– Неужто походом пойдем в Южную Русь? – не утерпел с вопросом Юрий.
– Какой ты нетерпеливый! – улыбнулся Всеволод Юрьевич, радуясь горячности сына. – Задумал я не воевать, а помириться с Ольговичами.
– Как же так?! – удивленно воскликнул Юрий. – Они обидчики наши! Чермный изгнал из Переяславля Южного Ярослава и посадил там своего сына, а Рюрик!.. Он же объявил наши днепровские городки своими!
– Все так. И Чермный враг нам, и Рюрик, хотя и посажен на великокняжеский стол с моего слова, но и он нам не друг. А городки-то наши днепровские уже не во власти Рюрика, их Всеволод Чермный под себя подмял. Городки те нам ноне в тягость, не о них забота. Ибо прирастать земля володимирская будет не на юг, много кровавой сумятицы там, а на восток. Мордва, булгары… Чтобы пойти на них, надо крепким наше порубежье держать. Вот почему я надумал замириться с Ольговичами. И тому самое время. Лучшего же мира, чем скрепленного брачными узами, я не знаю, потому-то и поведал тебе о замыслах своих. У князя черниговского дочка на выданье. Ее-то я и выбрал тебе в жены.
– Как в жены? – вскочил, негодуя, Юрий. – Зачем? Я ее не видел, может, она мне не глянется.
– Эка невидаль – «не глянется». Не о красоте девичьей печься надо, о земле володимирской, о славе ее, – грозно сверкнул глазами князь.
– Прости, государь, – склонил голову Юрий, – что не принял воли твоей как должно. Прости, что, не спросив разрешения твоего, дал слово в жены взять девушку, что люба сердцу моему.
– Ведома мне та девица, – прервал Юрия великий князь. – Девка простого звания, сирота из Рязани. То, что тешит она тебя по ночам, в том особой беды не вижу. Ты – мой сын и волен взять любую, которая глянется. Но она тебе не ровня. Забудь о ней. Ты женишься на дочери князя черниговского! Я так решил!
