А Крупицын в это время то крылечко резное кому-то ладит, то вдовой стрельчихе дрова колет, то, надрываясь, брёвна с телег сгружает.
Где-то роют колодец - Ермил на подмогу. Через ручей обвалился мосток - Крупицын и тут как тут. Тянут людишки невод. Глянешь, и разинец в общем ряду. В одном месте станет Ермил у кузнечного горна. В другом соберёт детей и сказкой весёлой ребят потешит. В третьем, на лугу, косарям поможет.
– Да что ты, Ермил! - говорят товарищи разинцу. - Пожалел бы себя. Да разве ты всем поможешь!
– Что правда, то правда, - согласится Крупицын.
Однако в новом селе начинается всё сначала. И кончается тем же самым: провожают крестьяне разинца, как самого лучшего друга.
Сотни и сотни вёрст прошёл вдоль Волги Ермил Крупицын. Прошёл и всюду память в сердцах у людей оставил.
Неизвестно, где кончил свой век Крупицын. Погиб ли в бою, казнён ли на плахе. А может, он долго жил и умер естественной смертью. Только память о нём долго на Волге ещё хранилась. Во многих местах фамилию люди уже забыли. А чаще просто её не знали.
Говорили на Волге так:
– Проходил тут однажды разинец - доброй души человек, притягательный.
На одной из стоянок казак Мишка Бычок раздобыл петуха.
– Стянул?! - полезли к нему казаки.
– Нет, - озорно отвечает Мишка. - Мне бабка одна дала.
Однако все видят, что врёт шельмец, что стянул петуха, конечно.
Петух оказался особенный. Правда, внешне был он не очень казист. Скорее, наоборот. В какой-то драке лишился пера на шее. На одной из лап не хватало пальца. Зато...
Петушиное племя вообще непривязчиво. А этот сразу привык к казаку. Ходил за Мишкой, словно телок за маткой. И если, бывало, с Бычком кто-нибудь заговорит, сразу на тех сердился. Расправит крылья. Идёт как воин. Спеши отойти, а то немедля, разбойник, клюнет.
Куры воду не очень любят. Сторонятся прудов и рек. А этот словно из утиного яйца народился. Даже, представьте, плавал. Мишка в воду, и он за ним. Мишка на струг, и тенью петух за Мишкой.
А главное, голос у петуха оказался на редкость звонким. Своим пронзительным криком будил он всех ни свет ни заря на струге. Сердились вначале разинцы. Хотели крикуна придушить. Однако привыкли скоро. А привыкнув, его полюбили. Напоминал им крик петушиный родные донские станицы, далёкие хаты, детей и баб.
Петух погиб неожиданно, но очень геройской смертью. Запомнился разинцам этот день. Сидел петух на борту. День был жаркий. Палило солнце. Петька, прикрывши глаза, дремал. И вдруг привстал он на ноги, раскинул крылья и разразился особым каким-то криком. Глянули люди. Не поняли сразу. Потом разобрались. Вдоль борта проползала змея. Кто несмелый - тут же отпрянул. Другие схватились за сабли. Однако Петька опередил. Налетел на гадюку. Клювом - по черепу. Пришиб он ползучую тварь.
Однако, видать, не до самой смерти. Ухитрилась гадюка кольнуть его в шею жалом. Успела смертью ответить на смерть.
Откуда на струге взялась змея? Сама заползла ли во время стоянки? Кто-то случайно с грузом её занёс? А может, был тут недобрый умысел, кто-то нарочно её подбросил? Струг атаманский. Всякое может быть.
Грустили в тот день казаки. Словно что-то ушло родное.
Вскоре разинцы завели нового петуха. Но этот оказался неголосист. Воды как огня боялся. Всюду, паршивец, гадил. И хотя с виду красавцем был, однако только на суп годился.
Съели его казаки.
Лазутка Дятлов роптал на Разина. Что бы Разин ни сделал, как бы ни поступил, выходило со слов Лазутки, что сделал Степан Тимофеевич неверно, что как раз по-другому тут стоило поступить.
Когда в начале похода дал Разин команду идти на Астрахань, Дятлов сразу начал мутить людей:
– Зазря мы идём на Астрахань. Не туда атаман ведёт. Тратим напрасно время. Нам бы сразу идти на Москву, на север. Там царь и главные силы сидят дворянства.
– Нет, верно, что раньше идём на юг, - отвечали Лазутке разинцы. Прав Степан Тимофеевич. Астрахань сильная крепость. Нельзя, чтобы у похода осталась она за спиной. Боярским ножом торчала. Если Астрахань будет нашей, вся Волга у нас в руках.
Когда в Царицыне Разин приказал чинить кремль, Дятлов и здесь, как петух, шумел:
– Да чего же его чинить! Город мы взяли. Зачем нам стены. Нет бы брёвна раздать на дрова людишкам.
– Эх, Лазутка, Лазутка, местом сидячим думаешь, - отвечали Дятлову разинцы. - Пока на Руси боярство, стены и нам нужны. Рано рушить валы и крепости. Правильно сделал Разин.
Тем, что Степан Тимофеевич дал команду равнять крестьян с казаками, Дьяков и вовсе был недоволен. Ходил среди казаков, кричал:
– Да как же так можно равнять казака с мужиком? Мужик отродясь холоп, казак с малолетства - вольный. Как же так, меня и холопа в одну телегу!
– Нет твоей правды, нет, - отвечают Лазутке разинцы. - В том и великая сила похода, что равняет Степан Тимофеич людей. Оттого и прут к нему новые тысячи. Мужик ли, казак, горожанин, каждый для воли и счастья рождён на свете. Вот и выходит, что Разин прав.
Не унимался Дятлов:
– Не так, не так поступает Разин.
По любому поводу с осуждающим словом Лазутка лезет. Ругал он Разина и за то, что очень крут атаман с теми, кто засыпал в дозорах:
– Не жалеет людишек Разин, не ценит казацкую кровь!
И за то, что, заметив склонность к спиртному, приказал Степан Тимофеевич всыпать кнутов Гавриилу Копейке:
– Что же, выпить нельзя казаку!
И даже за то, что заставил Разин Гуся и Присевку сидеть заниматься грамотой.
– Зачем же мучить зазря казаков? Что мы - поповского роду-племени! Да я бы...
– Ты бы! - смеялись в ответ казаки.
Все знали, что Дятлов завидовал Разину. Лазутка и сам норовил в атаманы. Мечтал стать хотя бы сотником, хотя бы десятником.
Только не избирали люди почему-то его в атаманы. Даже в сотники, даже хотя бы в десятники. Был он Лазуткой да так и остался.
Была у Разина трубка. Любимая. Из ясеня.
И вот обронил Степан Тимофеевич трубку. Стоял у борта на струге. Шлёпнулась трубка в воду. Буль - и пошла на дно.
– Эка напасть! - ругнулся Степан Тимофеевич. - Примета к тому же недобрая.
Трубка досталась ему от отца. А отцу, говорят, от деда.
– Да мы её враз! - тут же вызвались казаки.
Остановили разинцы струг. Разделись. И в воду. Ныряли, ныряли. Доставали до самого дна. А Волга - река не мелкая. Запыхались. Измучились. Нет трубки.
– Вёсла в воду, - скомандовал Разин.
Так и осталась трубка на дне речном.
Погрустил, конечно, Степан Тимофеевич. Да что же делать. "Что с воза упало, то пропало" - не зря в народе так говорят. Однако прошла неделя. И вот явились к Разину три казака:
– Получай, батюшка атаман!
Глянул Разин - трубка. Та самая: отцовская, дедова.
Не поверил вначале Степан Тимофеевич. Покрутил в руках, посмотрел. Вот и зарубка, вот и щербинка. Вот и кольцо из меди - на месте разъёма.
– Она. Та самая. Ну и лешие! - произнёс Разин. Посмотрел на казаков: - Да как вы её? Откуда?!
Переступают с ноги на ногу казаки. Пожимают плечами. Мол, гадай, атаман, как желаешь. Как достали - дело второе. Главное - трубка есть.
– Спасибо, - казал Степан Тимофеевич. Отпустил казаков с поклоном.
Отпустил, а сам снова за трубку. Получше её рассмотрел, понял, что трубка не та. Та и не та. Схожа - тут спору нет. Две капли воды так не схожи. И всё же не та.
Усмехнулся Степан Тимофеевич.
Хотел разыскать казаков. Однако того не сделал. Решил не смущать умельцев.
Курит Степан Тимофеевич трубку. Струится над ней дымок. Струится, уходит в небо. Тает в бездонном небе.
Глава пятая
СИМБИРСКИЕ СТЕНЫ
4 сентября 1670 года разинская армия подошла к Симбирску. Остановил Степан Тимофеевич свои войска в трёх верстах ниже города. А потом, когда опустилась ночь, переправил их на челнах вверх по течению Волги и обошёл Симбирск с северной стороны.
Симбирский воевода Иван Милославский уже давно готовился к встрече Разина. Гарнизон у Милославского сильный - целых четыре стрелецких полка. К тому же собралось в Симбирске немало дворян из округи. Бежали они из своих имений. Искали защиты у стен симбирских.
Из бежавших сюда дворян Милославский тут же создал отряды.
Но главное, на помощь симбирскому воеводе пришёл из Саранска с войсками князь Юрий Барятинский. Дороден князь Юрий Барятинский. Многоопытен он в боях. Ходил на поляков, на шведов. Иноземным владеет боем, то есть сражаться умеет так, как учат тому за границей - совсем по последней моде.
Когда царь Алексей Михайлович отправлял князя Юрия на Волгу, в поход против разинцев, говорил государю Барятинский:
