— Исполнить всё, что хочет, останься с, нею и хитро проведай, откуда она, услужи мне в этом.
— Слушаю!
— Ну ступай, а вечером я опять её буду допрашивать!
Вечером вновь предстала пленница пред гетманом.
— Что спросишь, гетман? — с необыкновенной твёрдостию сказала пленница.
Мазепа и в этот раз не нашёлся, что отвечать.
— Спрашивай же во имя Господа Бога, и я во имя Пресвятой Девы Марии буду отвечать!
— Откуда ты, кто ты?
— С одного мира с тобой! Я великая грешница и молю Господа, чтобы даровал мне принести покаяние во грехах!
Она перекрестилась.
— Ты из Польши?
— Жила на Волыни.
— Ты пашквиль принесла во Фроловский монастырь?
— Мучения мне не страшны: они даруют жизнь вечную; а греха боюсь: я бы сказала, если бы принесла пашквиль; но ничего я не знаю и не ведаю.
— Заленский, выйди!
Заленский ушёл.
— Слушай, я не буду мучить тебя, если бы ты и величайшая преступница была... Ты красавица такая, зачем тебе в монастырь идти!
— Господи Боже милосердный, заступи и сохрани меня!
— Что тебе так страшны слова мои? Я полюбил тебя!..
— Избави меня, Господи, от всякия мирския злыя пещи и отврати козни диявольския!..
— Девчино, девчино! Знаем вас, не первая и не последняя!
Сказал Мазепа и махнул рукою.
— Я буду содержать тебя, как царицу в замке, ты будешь моею коханкою!
Пленница крестилась.
— Это всё ничего, ничего, моя галочка, день-другой, а после привыкнешь, и дело на лад пойдёт; и волк рвётся первый день с цепи, а потом смирно лежит!..
Пленница стояла, опустив глаза перед гетманом, продолжала читать про себя молитву и крестилась.
— Слушай, я буду тебя любить; скажи мне, кто ты, какого рода и как имя твоё?
— Неправды не скажу: смертнаго греха не хочу принять на душу, истины не открою, как ты себе хочешь!
Казни меня, прошу тебя, казни, я умру и Царствия небесна го достигну!
— Жаль же мне тебя, коханочка моя, серденько моя, галочка моя!
Гетман хотел обнять её, девица увернулась. Величественно-грозный вид беззащитной чистоты сердечной на минуту остановил старого сластолюбца.
— Перестань, гетман!.. Христом Богом заклинаю тебя, не прикасайся ко мне; я Богу дала обет чистоты; не погуби души своей... разорит того сам Господь, кто дом его растлит.
Борьба невольного чувства страха, обиженного самолюбия, пыла страсти выражалась на лице Мазепы; удержанный на мгновение, Мазепа заминался в словах, отзывавшихся стыдом, лаской и досадой.
— Знаю, ты притворяешься!.. Эге, галочка, не поможет... сюда ступай, сюда, полно тебе притворяться благочестивою!
Одной рукой Мазепа схватил девицу за плечо, другою сорвал с головы её небольшую бархатную шапочку, и шёлковые светлые волосы волною покатились но её плечам. Девица защищалась.
— Четвертовать, аспида, четвертовать!
Глаза Мазепы запылали страстью; схватив правою рукою за её платье, силился разорвать его ворот; кричал, что в ту же минуту будет четвертовать и — готов был пасть к ногам её.
— Прикажи четвертовать, но не порочь меня; не губи себя, гетман! Ты гетман и — позор сам делаешь, как проклятый враг человеков... пока жива, не дам наругаться... Гетман, пощади меня, пощади меня! Прикажи четвертовать, но не порочь...
Устыжённый Мазепа, видя безуспешность своего замысла, со злостью оттолкнул её от себя.
— Завтра четвертовать!
— Сегодня лучше, меньше буду мучиться! — спокойно сказала девица, поправляя платье и надевая на голову шапочку.
— Не надевай, скоро опять сбросим.
— Тогда то и будет.
— Слушай, девчино! — говорил Мазепа, скрывая свою досаду и стыд, — я от тебя ничего не хочу; не хочу даже знать, кто ты; я буду тебя кохать, буду тебя до моего сердца прижимать, ты будешь у меня в золоте ходить, будешь пановать, не огорчай только меня... полюби, моя серденько, прижми меня до сердца своего, дай поцеловать карие очи твои, белое лице твоё... коханочко моя, голубочко моя... не думай, чтоб я в самом деле хотел тебя мучить!
— Мучь, аспид-искуситель, убей!.. Лучше я умру, а не отдамся в диявольские руки твои, не погибну от греха!.. Пречистая Матерь Божия спасёт меня!..
— Побери тебя нечистый! В самом деле ты думаешь, что я... я только хотел узнать тебя... постой, моя зозуленько, не так закукуешь.
Гетман захлопал в ладоши, в комнату вбежал негр.
— Заленскаго сюда!
Негр в один миг, как тень, исчез.
— Постой, зозуленько, не так закукуешь! — говорил гетман, и губы его тряслись от ярости.
— Бог меня спасёт, — с христианскою твёрдостью сказала девица, перекрестилась и замолчала; она вся погрузилась в молитву. Вошёл Заленский.
— Сейчас её навстряску!.. В котёл с кипятком, и когда останется жива — в тело вбивать гвозди, начавши с ног до головы.
— Добре, — сказал иезуит.
— Ну, веди её... я сейчас прийду в подвал.
Заленский и девица ушли, вслед за ними вышел и гетман.
С ужасом и недоумением взираем мы на прошедшие времена жестокосердия людей в недрах христианства, когда, с одной стороны, дух насилия, жестокости, так полно выразившийся в инквизиции, разливался с Римского Запада по всему лицу земли, и проникал жизнь народов, думы и убеждения людей, ложился в основу их систем правосудия, правления и нравоисправления; в то же время, с другой стороны, дух любви Божественной управлял и мыслями, и сердцами, и всею жизнью душ, искренно и самоотверженно служивших Богу Искупителю. Во имя того же Бога Любви столько любви и столько злобы!
И что всего поразительнее: те и другие с полною уверенностью и спокойствием приступали к престолу Божию, словно они одинаково совершали дела Богоугодные. Человек, пылающий властолюбием, жестокостью, ненавистью, простирал свои руки, облитые кровью братий, виновных или невинных, к тому Богу, который всем и всё прощает, и кровь свою пролил за всех грешников; и набожный злодей злодеяния свои пересчитывал пред лицом Его, как великие заслуги и подвиги во славу Его.
В подвал замка, в довольно просторную комнату, со сводами, Заленский привёл несчастную черницу, которая с такою искреннею готовностью предпочла мучения и смерть греху. Вместе с иезуитом пришёл гайдук гетмана Демьян, ещё один гайдук, и негр. Среди комнаты висели железные цепи, вдетые в железные кольца, в середине потолка; на этих цепях подымали страдальцев на встряску, Иезуит устроил их в последнее время по лучшей системе. В одном углу подвала стоял котёл с кипятком, и лежали другие орудия для истязания жертв.
Гетман пришёл и сел в железное кресло, которое также раскаливали и сажали в него пытаемых. В это время девица казалась не земною: необыкновенное спокойствие души, бодрость, отсутствие малейшей боязни и страха.
— Дай Богу помолиться, гетман!
— Молись!
Девица трогательно читала молитву вслух.
Гетман пожирал её глазами. На лицах Демьяна и Заленского играла радостная улыбка. Но слова молящейся стали доходить до сердца Мазепы и смущать его, он закричал:
— Ну, полно молиться, Бог простит тебе грехи.
Девица кончила молитву и сама подошла к цепям.
Демьян схватил её ногу и начал надевать кольцо.
— Постой, я сама надену скорее! — и поспешно надела она кольцо на ногу, потом на левую и на правую руку. Заленский радостно потянул цепи вверх, несчастная повисла в воздухе, упираясь правою ногою в пол.
Гетман сделал знак, чтобы помедлили надевать кольцо.
— Ну, наденьте же кольцо на ногу! — спокойно сказала она.
— Подай сюда прутья, Заленский, раскалились ли они?
Заленский вынул добела раскалённые прутья.
Посмотри! — сказал Мазепа, показывая несчастной раскалённые прутья.
Девица радостно улыбнулась.
— Добре?
— Да!..
— Ну, тебе это не страшно; так лучше в кипяток, снимайте!
Демьян и Заленский сняли кольца с рук и ног, гетман взял её за руку и подвёл к котлу, в котором белым ключом кипела вода.
— Хочешь купаться!
Девица перекрестилась и готовилась прыгнуть в котёл.
— Голубка моя! — воскликнул удивлённый гетман, удерживая её, и страстно впился губами в плечи девицы. Потом, взглянув на окружающих, оставил её и проходя подле смеющегося Демьяна, слегка ударил его по плечу, и сказал:
— Одень её и до меня приведи. — Демьян смеялся, хорошо постигая сердце Мазепы.
— Чего ты смеёшься, гайдучье племя?
— Ничего, не бойся, это не нашего поля ягода!..
